Александра Лимова - Синекура

— Хочешь искупаться? — негромко спросила я.

— Но у меня нет купальника, — она вскинула голову, глядя в мои глаза с выражением "ты чего, взрослая тетя, совсем, что ли? Как девочки могут купаться без купальника?".

Могут.

Я скинула футболку и шорты, оставшись в одном чурном нижнем белье и подмигнув ей пошла спиной вперуд к пенящейся кромке. Вика стояла, заглушая восторг и глядя на меня. Чтобы потом скинуть лямки джинсового комбинезончика, но оставив топик с радостной улыбкой помчаться за мной.

Сдержанность это хорошо, Адриан, но твоя дочь еще совсем ребенок. Необычный для этого падшего мира, очень яркий и просто непостижимый, ей нужно хоть иногда быть свободной в своих выражениях. А грани… они нужны, но в определенном месте и времени, и когда она настолько развита и талантлива, она сама поймет, когда и с кем это уместно и необходимо. Ей, такой живой, нужна свобода. С теми, кто все понимает. Пусть будет сдержанной с другими, которые могут осудить. Ей жизненно необходимо быть свободной с теми, кому это нужно так же как и ей.

Мы плескались в волнах, смеялись, я держала ее руками под корпус, стараясь объяснить, как научиться плавать. У нее не получалось. Она отфыркивала воду и снова решительно шла ко мне. До тех пор, пока не стемнело и я сказала, что нужно идти к машине. Она пошла. Взяв с меня обещание, что завтра продолжим.

Приехав на виллу и разобрав покупки, приступили к готовке. Пока я строгала перец для гарнира, то заболталась с ней и мы немного упустили рыбу на гриле. Вика искренне расстроилась. С трудом отвлекла юного перфекциониста от маленькой неудачи, кажущейся ее весьма весомой («как это папа подгоревшую рыбу не заметит, тетя Вика, вы что! Папа такой, он все замечает! Просто не всегда говорит! И нельзя ему подгоревшую рыбу, он не скажет, но ему же будет невкусно!»).

Пока она купалась в душе, я вышла на террасу и сев в кресло, долго думала, следует ли звонить Адриану. Решившись, отправила смс с вопросом. Перезвонил через пару минут.

— Ты когда приедешь? Мы тут с Викой ужин приготовили.

— Да ну? — в голосе усмешка. — Вика ненавидит готовить.

— Э… ну, протеста она не выразила, — неуверенно ответила я, быстро проматывая в памяти процесс готовки.

— Заинтересовала, значит. То, что ей не интересно, она делать вообще не станет. Упертая, как баран иногда.

— И в кого это она? — фыркнула я, пригубив сок и глядя на подсвеченные воды бассейна недалеко от террасы.

— У тебя с Натальей много общих тем для разговора, — рассмеялся совершенно искренне, легко и негромко, спокойно. — Вик, часа через три. Раньше никак. Уложи ее, пожалуйста. Пару сказок прочесть и немного полежать, пока не уснет. Если не сложно.

— Не сложно.

От сказок классических мы с ней решили отказаться. Я пыталась, честно пыталась остаться в рамках нормальности, но пирожок из моей сказки стух на солнце, пока убегал от лисы, потом деловито ходил по лесу, предлагая себя съесть тем, кто за ним до этого гонялся, но они не рисковали из-за слабой пищеварительной системы и в конце концов пирожок прокачался и захватил этот сервер. Она заливисто смеялась и с загоревшимися глазами смотрела на меня, чем очень стимулировала мою неуемную фантазию.

— Папа тоже такие рассказывает, — вытирая слезы с глаз, сказала она, — а не скучные из книг. А можно еще одну?

Я поднапряглась, Вика смеялась не останавливаясь, до меня как-то поздновато дошло, что это не лучший вариант усыпить ребенка, но у нее был на этой свою взгляд. Просмеявшись и пожелав мне спокойной ночи, легла на бок, спиной ко мне и вскоре тихо засопела. Рубануло ее быстро и жестко. Чудесный ребенок вообще.

Я смотрела на ее расчесанные, слегка влажные, рассыпанные по подушке волосы. Длинные. Вот откуда у Адриана скилл мыть голову. Почувствовала, как внутри все замирает. Мысли путаются, опасливые, немного страшные. Потому что я хочу застыть в этом моменте. Я знаю, что есть заболевания, когда периодически человек ярко, со всеми эмоциями переживает страшные воспоминания из своей жизни, знаю. И мне хотелось помолиться, спросить у тех, что выше, есть ли обратная болезнь, чтобы застрять и проживать раз за разом вот это ощущение покоя и тишины внутри, чтобы сердце билось так же ускоренно от трепета, уюта, от тихого дыхания человека рядом со мной. Удивительного, необычного, чистого и глубокого. Хотелось заплакать и сказать, что ежели есть такая обратная болезнь, то подарите мне ее, а я клянусь, что взамен сделаю что угодно. Ад заморожу со тьмами демонов его, пеплом по ветру пущу все что захотите, опечатаю именем вашим руины и истово молиться вам буду. Пожалуйста, подарите…

Меня почти сморило в этом состоянии стертой тревоги, жажды, тени отчаяния. На этих ощущениях почти опустило сознание в кипящие воды жутких сновидений, когда он вернулся. Тихо прошел в комнату, разрезая сонный морок, успокаивая сердцебиение одним своим присутствием.

Лег позади меня. Придвинулся. Приподнялся на локте и протянул руку, чтобы поправить одеяло, съехавшее с плечика дочери. Одновременно с этим движением мягко касаясь губами моего виска. Нежно. Легкое эхо сигаретного дыма и я зажмурилась, ощущая, что морок-то разрезан, но реальность не менее тяжела. Осторожно повернулась к нему.

Взгляд усталый, потемневший.

— Все нормально? — едва слышно спросила я, осторожно касаясь пальцем его губы.

Он сглотнул и, прикрывая глаза, кивнул.

— Тогда что? — еще тиши спросила, вглядываясь в его ровное лицо.

Молчал довольно долго. Глаз не открывал тоже. Осторожно встал и потянул меня за руку за собой.

— Налей кофе, пожалуйста. Я на террасе. — Ровно произнес он и пошел в указанном направлении.

С кружкой кофе вышла к нему через пару минут. Стоял у бассейна. Засучены рукава легкой белой рубашки, расстегнутой с выпущенными из брюк полами. Левая рука в кармане брюк, правая локтем упирается о выступ плетенного ограждения для зоны барбекю. В пальцах свешенной кисти тлеет сигарета.

Встала рядом, глядя в подсвеченную гладь воды бассейна и подав ему кружку. Кивнув, отпил и отставил на ограждение. Взгляд неотрывно, не моргая на бассейн, когда протянул мне ладонь. Переплела с ним пальцы и он потянул мою руку к своему животу. К шраму. Прижал к нему и глубоко затянулся.

— Я не хотел давать дочери свою фамилию, — ровно и негромко произнес, протяжно выдохнув дым и слегка прищурено глядя на гладь воды. — Но тогда бы мне пришлось рассказать Наталье причину, почему я не хочу этого делать, а я не готов говорить об этом. Не был готов.

Молчал. Снова глубокая затяжка. Глаза наполнились тенями. Выдохнул дым. Сжал мою похолодевшую руку на шраме. И тихо, ровно, спокойно:

— Не у одной тебя была попытка суицида.

Дрожью в мои пальцы. Вплетаясь в мысли. Путая их.

— Арнаут. — Его взгляд потемневший, все так же в ровную гладь подсвеченного бассейна. — Чья фамилия?

— Албанская… — Негромко. Уже понимая.

— Биологический отец албанец. Мать наполовину сербка, наполовину русская. Родители перебрались в союз задолго до Косовской резни. — В последующих вроде бы ровных словах сквозила ощутимая отрешунность, — родился в восемьдесят четвертом в Москве. Родители развелись в конце девяносто восьмого и он вернулся в Югославию, забрав меня с собой. Не спросив хочу ли я. Хочет ли этого моя мать.

Девяносто восьмой. Начало конфликта в Косово. Который он однозначно для обозначения своего отношения назвал резней. Мое сознание никак не могло принять факт, что это не просто название, это оценка человека бывшего там. И видевшего. А ему было всего четырнадцать лет.

Перед глазами встал момент, когда мы встретились. Нас познакомила смерть.

День, когда Артема и Кострова убили. И страшнее теперь было не от того, что я увидела в доме, а от понимания причины, почему Адриан так невозмутимо отнесся. Поняла мертвенный фон его эмоций, когда он, просматривая телефон Артема, курил, держа окровавленные пальцами сигарету у своего лица. Когда человек видел худшее, он на подобное не реагирует. Спокоен, полностью себя контролирует. Потому что он видел худшее.

— Через несколько месяцев мне дали в руки нож. Девушка, которую поставили передо мной на колени, была примерно моей ровесницей. Приказали резать. — Улыбка. Злая. Полуприкрытые глаза, но в них абсолютная тьма. — Попросил ее… molimo, ustani sa kolen.* И порезал. Мне же не сказали, кого именно убивать. Я выбрал. Жаль, не ствол был. — Сжал мои похолодевшие руки на шраме сильнее. — Через некоторое время мама с родственниками все-таки сумели найти меня и мы вернулись в Москву. — Повел подбородком, тьма ослабла. Пальцы на шраме сжаты сильнее. — Своим отцом считаю отчима. Отчества у меня нет. Фамилию менять не стал, надеясь, что биологический отец меня найдет. До сих пор надеюсь. Сам отыскать не смог. — Сказал, как отрезал.

Чем припечатал меня окончательно.

— Я… Адриан, прости… я не хоте…

— Знаю. И хочу, чтобы ты знала. Чтобы поняла, почему я совершенно спокойно отношусь к крови. И ко многому еще. Нет брезгливости. Нет эмоций. Иногда мертвый. Причина проста — когда видишь такое, что не верится, что это могли сделать люди, то перестаешь удивляться. Пугаться. — Едва слышно, — верить. Почти все способны почти на все. — Прикрыл глаза, но я успела увидеть.

Увидеть всполохи крови, смрад трупов, режущую вонь пороха, отчаяние криков, выстрелов, взрывов, и эхо стона четырнадцатилетнего свидетеля узревшего абсолютно нечеловеческую, просто запредельную жестокость. Сгоревшего внутренне. И решившего умереть физически, когда приказали зарезать девушку, поставленную перед ним на колени. Он затянулся в последний раз и затушил сигарету об пачку, выдохнул и ровно произнес, глядя на отложенный окурок:

— Когда человек длительно пребывает в экстремально стрессовой ситуации, она вбивает ему в подкорку определенный набор реакций и модель поведения, выводит все до рефлекса. Зачем люди употребляют алкоголь? Для ослабления контроля личности. Мне нельзя, чтобы контроль ослабевал. Я не пью, либо в очень малых количествах. — Перевел взгляд на похолодевшую меня и тихо произнес, — Вика родилась на месяц раньше положенного срока, хотя ничего не предвещало. Внезапно. Родилась в нужный момент. Очень важный. У меня были проблемы — обстановка накалена, у меня нервы на пределе, сил сдерживаться почти не было и решить хотелось жестко, непередаваемо… хотелось. Опьянел от всего происходящего и контроль над личностью у меня ослабел. Вот именно в тот день у меня родилась дочь. В секунду, когда я ее впервые увидел, то очень ясно понял, что хочу остаться человеком, в себе, не перешагивать границу… Моя победа над собой. С тобой я встретился не в самых приятных обстоятельствах. Параллельно снова проблемы и они опять нарастали… — Повернулся корпусом, приобнимая, пальцами правой руки приподнимая мой подбородок, глядя мне в глаза. — И я был в моменте, когда у меня вот-вот щелкнет и всем просто пиздец, но тут ты нарисовалась на моем горизонте. Снова победа. — Сглотнул, сорвано выдохнул. Большим пальцем по щеке, стирая с нее дорожку слез и тьма медленно отступает назад, когда едва слышно с его губ, — спасибо… — я задохнулась, а он очень тихо, медленно склоняя голову, прежде чем прильнуть к моим дрожащим губам, — я тебя очень люблю.

Сердце сбилось, сорвалось, исчезло. Порыв ветра с ночным морским бризом разметал мои волосы, укравшие влагу с щек. Прижалась к нему, обняла, как могла и дрожь по телу.

Секунда по нервам и отстранился. Прижал к себе теснее, просительно, ближе, одновременно закладывая мои похолодевшие руки себе за шею. Глаза в глаза. Его совершенно спокойные. Мои… даже не хочу знать, потому что в душе ад. Сжал руки на талии. Слегка качнулся назад. Спрашивая.

Кивнула и прижалась теснее, пока он падал спиной вперед в холодную гладь воды. Увлекая меня за собой. Обнявшую его крепче.

*Пожалуйста, встань с колен. (серб.)

Прошла пара недель. Упоительная пара недель. Деньги с траста медленно, но верно выводили Казакову. Все шло ровно. Я начала подготовку следующей системы, у меня немного снизился темп. У Адриана нет. Я иногда по нему скучала, когда он пару дней вообще не появлялся в квартире, в городе, а потом все же приезжал и сразу ко мне и за мной. Срывал меня где бы я не находилась и срывал с меня все. Одежду, маски, ограничения. Я не могла оторваться от него, зная, что он ненадолго, он снова умчит, завалит заданиями и работой, чтобы пиздострадальствами не занималась, чтобы валилась с ног, и время летело быстро. Его способ держать жажду в контроле. Мой тоже.

Адриану утром нужно было снова лететь на Кайманы, я с ним не могла, у меня была новая задача — так же утром вернуться в свой город. Где для меня было подготовлено ристалище. Организации, которые стали коридорами в траст взяты в тиски админами и камрадами, царь-батюшка должен прибыть и на кол их посадить, а я к его приходу подмести арену, спихнув с нее тех контрагентов, кто в коридорах не участвовал. Там нужно будет ставить новую систему, ликвидировав прежнюю. Помощница уже накидывал годные варианты, но сначала нужно сломать, чтобы построить. Мне не хотелось думать, как именно Адриан будет ломать. Двенадцать контрагентов, двенадцать коридоров, восемь человек, кто точно знал о трасте, кто точно метал туда транши. С них и начнут.