В салоне витало напряжение в повисшей тишине.

Я, не забывая сдавленно сопеть, как положено взятой в плен напуганной и глупой жене, при которой можно о чем угодно говорить, все равно ж тупая, торопливо раздумывала. Ждем главаря. Боги должны спуститься с небес. И нихуя хорошего, судя по всему, мне из этого не извлечь.

Адриан, значит. Жаль, фамилию не назвали. Хотя и по этому выебистому имени я бы запомнила, если бы раньше слышала. Адриан! А чего не Денисиан? Сергий? Алеший какой-нибудь. Адриан, блядь. Пафоса до пиздеца. Андрей, вот коротко и ясно. Андрей по фамилии СтрахНагоняющийНаАртемов. А то, Адриан! Имя выебистое какое. И сам, скорее всего, дохера выебистый, вон его камрады при одном упоминании как погрустнели и пургу пугающую несли.

Как и всегда, в моменты, когда мне кардинально не нравилась сложившаяся ситуация и ее нерадостные перспективы, у меня просыпалась черта самоубийцы в виде неуместного сарказма — прямо так и тянуло спросить у них: «а какая фамилия у этого вашего Андрея-ой-Адриана от которого вы так трясетесь все? Афродитов или Аполлонский? Отчество не Зевсович?». Перед глазами предстал загорелый рельефный самец, замерший в позе статуи бога атлетики, о накаченный пресс которого можно белье стирать, как раньше на стиральных досках. Меня перекосило от буйства своей фантазии, но смеяться мне было нельзя, это не соответствовало моему образу, плакать мне тоже не разрешили, значит и трансформировать свое лошадиное ржание под рыдания не получится, потому что в багажнике ехать не хочется. А посмеяться хотелось, чтобы хоть как-то снять напряжение.

Приехали в новый жилой комплекс, поднялись в евротрешку со свежим, хорошим ремонтом и признаками, что здесь никто не живет, хотя все для этого есть. Понятно, конспиративная хата на такие вот случаи. У нас тоже такая есть.

Мне указали на спальню и вежливо предупредили, что нужно вести себя хорошо, иначе могут быть последствия.

Во входной двери провернулись ключи, двое моих конвоиров отправились на кухню и звякнули там бутылкой. Я подперла стулом дверь и упала на кровать, угрюмо глядя в парящий потолок и размышляя о происходящем пиздеце.

Тогда я была уверена, что произошел пиздец. Я еще не знала, что настоящий пиздец случится только утром, когда я попаду в такой водоворот, что оглядываясь назад буду смеяться над своей наивностью и заключу, что прежде моя жизнь вообще была ванилью и безоблачным веселым приключением.

Глава 4

Утром подняли рано. Да и не подняли, я уснуть так и не смогла. Ночью была гроза и небо, затянутое темными, свинцовыми тучами, орошало грешную землю противной моросью. Торопливо умылась и, придав себе вид отчаянный и зашуганный, засеменила за конвоирами, терпеливо и молча ожидающих меня на пороге.

На улице было пасмурно. В салоне автомобиля еще пасмурней. Мне не нравилось то, как атмосфера напитывалась тяжелым ожиданием. Гена, в который раз кому-то набрал и отрицательно повел головой на вопросительный взгляд Димы. Его телефон зазвонил только раз, мы как раз сворачивали на улицу, где был мой дом.

— Десять секунд, — кратко бросил Гена и, завершив звонок, тихо произнес, — они только что подъехали.

Кто подъехал — очевидно. У дома пять внедорожников, но мало людей. Очень мало. Один всего.

Амбал начал парковаться рядом с первой машиной у ворот. Гена повернул голову в профиль, глядя в подголовник водительского сидения, очень серьезно и упреждающе произнес: «девочка, нормально себя веди, от сердца совет», и первым покинул салон.

Он умеет подбодрить.

Я вышла следом за Геной и, оставшись рядом с машиной, посмотрела на того, к кому направился интеллигент-террорист. Он стоял полубоком к нам, лицом к воротам, но как только дверь за амбалом захлопнулась, повернулся. Высокий, крепкого телосложения. Темные джинсы, строгая приталенная рубашка цвета берлинской лазури. Чистая обувь.

И вот то, как они к нему подходили, немного напрягало. Да не немного. Шли вроде бы уверенно, но так, как подходят к очень серьезному начальству стажеры. А они ведь далеко не стажеры…

Мне стало не по себе, а вчерашняя ирония по поводу того, как должен выглядеть обладатель имени Адриан внезапно показалась неуместной и глуповатой.

Потому что у этого человека была совершенно непонятная, очень странная внешность. Темно-русые волосы подстрижены под единицу. Высокий лоб и высокие выступающие скулы, прямая линия носа, четко выраженная форма и контур неполных, но и не тонких губ, выделяющийся подбородок, не квадратный и жесткий, а такой, по принципу разумной достаточности. Глаза скрыты очками.

Черты лица вроде бы правильные, европейские, даже привлекательные, но одновременно какие-то… излишне резкие. Не точенные, нет. Резкие. Отталкивающие. Это был тот самый случай, когда от красоты до уродства один шаг и совершенно непонятно сделан ли он, завораживающе и одновременно отпугивающе. Неопсиходелика.

Если бы он снял очки… и одновременно не знала, точно ли хотела увидеть в какую сторону перевес.

Его камрады остановились перед ним, поздоровались. Кивнул. Краткий малопонятный жест и из машин стали выходить люди. Много. Человек десять. Одеты цивильно, все мужчины, мало молодых, и… их глаза. Самое поганое — их взгляды. Ни одного тупого. Это даже не охрана. Бля-я-ядь.

Вошли в дом. Тишина. Полная, абсолютная тишина. Никто не переговаривался, ни одного звука. Только шелест мягких, неторопливых, уверенных шагов. Сердце ускорило такт, разгоняя по сузившимся сосудам кровь, в которой пел страх и осознание, что такие визиты добрым прощанием не заканчиваются. Люди с такими визитами. Добром свои встречи они не заканчивают. Гена позвал Кострова, но ответа не получил.

Снова краткий жест рукой от человека, остановившегося посреди холла, и люди тотчас разбрелись по дому. Он вообще разговаривать умеет?..

А ему этого не нужно.

Исподлобья, с медленно, но верно учащающимся дыханием я смотрела на то, что происходило. И четко осознавала, как я попала. Дуру смысла изображать больше не было. Совсем никакого. Этому здесь никто не поверит. Подтверждение — их взгляды. Беспрестанно скользящие сразу по всему, по всем и везде. В глазах мгновенный анализ со скоростью света. Каждой детали.

Они… как звери. Как выдрессированные послушные псы, которым в подкорку вбито значение каждого жеста, и для чего он нужен, какое действие необходимо делать при нем. Выполняя приказ обыскать первый этаж, постоянно держали Адриана в поле зрения, хотя на него не смотрели. Но он был постоянно в поле их зрения. Чтобы узреть вовремя следующий приказ. Тотчас. Так охранные псы себя ведут. Вроде бы совсем сами по себе, но хозяин постоянно в приоритете внимания, даже когда, казалось бы, они и вовсе спиной к тебе. Инстинкты. Они чувствовались проводами с напряжением гораздо, гора-а-аздо выше чем в двести двадцать, и сосредотачивались в нем. Только подумай тронуть, сдохнешь так и не дойдя. Они с ним. Они отслеживают все и реагируют молниеносно. Для того он и в поле их зрения в постоянном режиме.

Нутро тихо, очень осторожно, будто его могли услышать, шептало, что это совсем не подобострастие людей, приехавших с ним. Это его бонусные руки, всевидящие глаза, дополнительные мозговые ресурсы. И он ими управляет полностью, без остатка, без права на возражение и собственное мнение, потому что основной механизм регулирования действий и ментальный активности — он.

Свидетельства этого давили.

Душили пониманием, что игры кончились. Даже те, что казались мне очень серьезными. Оказывается, я просто ничего не смыслила в них. Вжимаясь спиной в стену рядом с входной дверью и видя пугающую невербальную, инстинктивно осязаемую взаимосвязь стаи с хозяином и друг с другом, пока они рыскали по первому этажу, я понимала, что я и в жизни ничего не смыслю. Я ее не знаю. Глядя в ровную спину человека, застывшего посреди холла, я очень четко осознала, что ничего не знаю о жизни. Потому что вокруг было постоянно в движении свыше десятка людей, но искал только один. Множеством своих рук и глаз. В горле пересохло.

Остановились все почти одновременно. Взгляды на Адриана — пусто. Кивнул и пошел на второй этаж. Вслед за ним Дима и Гена, указавший мне взглядом тоже идти с ними, за нами еще пара человек. В тишине. Только у Гены из телефона слышались гудки, когда он набрал Кострову.

На втором этаже очень приглушенно была слышна мелодия мобильного. Адриан безошибочно направился к двери кабинета, откуда шел звук. Распахнул. Зашел. Вслед за ним Гена с Димой и я. Как только переступила порог, в нос ударил запах бед.

Запах смерти.

Гена охнул. Дима одеревенел и проронил «господи». Я уже все поняла. Я уже знала. Но сделала шаг в сторону, чтобы увидеть самой.

Лужу крови на полу, под рабочим креслом Артема. Потеки по столу. Креслу. Телу. Окровавленные купюры. В трех метрах от стола с Артемом на софе Костров. Тоже навсегда уснувший. Повалившийся поперек софы. С частью внутренних органов на полу.

Сердце сорвалось, сбилось, исчезло. Под истошные вопли ужаса порванных струн нервов. Мурашки пробежались по всему телу и цеплялись о ткань одежды, вызывая болезненность на коже, ощущение мороза под ней, онемения, суживающего холодом все сосуды. И в сознание с равными промежутками со скрежетом и грохотом врезалась, выбуравливалась, высекалась фотографичными по деталям кадрами кровь. Бесконечно много крови. По полу. Мебели. Стенам. Купюрам.

Сзади сдавленный вздох и кто-то из его людей шагнул назад, за порог. Пока я стояла и смотрела. Пока рядом был не дышавший Дима и привалившийся спиной к косяку Гена.

Адриан двинулся вперед.

Плавно, спокойно. Жутко. Переступая лужи, обходя брызги и потеки. Остановился перед креслом с Артемом.

Неторопливо опустился на корточки.

Очень медленно склоняя голову чуть на бок, одновременно немного приподнимая подбородок, ведя им. Так хищники принюхиваются. Оценивающее такое движение, пугающее до полного оцепенения. Анализирующее. Равнодушное.

— Топорная работа.

Так я впервые услышала его голос.

Глубокий, обволакивающий, интонационно ложащийся на восприятие эффектом рельефного бархата, изящно услаждающего слух своей насыщенной роскошью, хотя в нем абсолютно не было эмоций. Совершенно никаких. Беспристрастный и ровный. Произносящий жутчайшие слова:

— Резали дилетанты. — Поворот головы в профиль и задумчивый взгляд на софу с трупом, — боялись, когда потрошили. Следов много. Это заказ и заказ срочный.

Ровно никаких эмоций. Ни в голосе, ни в движениях, ни в нем самом. Он выглядел как человек, который разглядывает абсолютно неинтересный и скучный ему ребус. А не смотрит сначала на труп с перерезанным горлом, в которое напиханы купюры, а потом переводит взгляд на второй, вспоротый от живота до глотки.

Меня покачнуло, мир сузился до самого пугающего зрелища в моей жизни, и я словно бы со стороны услышала свой всхрапнувший вздох. Прозвучало немедленно:

— Выведи.

Краткий взмах кисти, адресующей приказ в сторону белого Гены, широко открытыми глазами глядящего на убитых.

Вывел. Во двор, под почти черное от туч небо, снова начавшее орошать землю мелкими холодными каплями. Рухнула на скамейку у мраморного крыльца. Он остался рядом. Неверными пальцами выудил пачку сигарет из кармана брюк.

— Можно? — сдавленно, тихо, просительно, глядя на пачку, убираемую в карман.

Он протянул сигареты и зажигалку.

Прикурила Мальборо. Зарыдав. Сбито, задавленно, потому что не повело от никотина и не отравило дымом, не сбило картину перед глазами. Изнутри накрывал хаос, по животному неконтролируемый ужас, ломающий нейронные связи в голове, заставляющий мозг коротить от увиденного беспрецедентного, бесчеловечного, даже не звериного, какого-то запредельного кошмара.

В обонянии словно запутался запах смерти. Запах неземной жестокости.

Свежая кровь отдаут металлом. Теперь я знала еще и то, что свернувшаяся смердит тошнотворной, пропавшей сладостью в сплетении с удушающим, разбивающим сознание запахом разложения. Оно скользит сквозь поры кожи, вливается в кровь, пробирается в сознание и там отпечатывается навсегда. Отпечатывается и отпечатывает. Виденье того, что уже не забыть никогда. Это след засвидетельственного при жизни ада и сознание рисовало его предысторию. От этого не отречься, не скрыться, не избавиться и я задушено взвыла, когда в закоротившем мозгу вырисовывалось то, как резали глотку, как запихивали туда банкноты. Как человек уходил в преагонию, бился в агонии, захлебывался и умирал, чтобы утром я увидела это… Кем надо быть?.. Что надо…Как…

Это долбило изнутри кошмаром, накрывало ужасом, лишало всякой возможности соображать.

Глубокая затяжка до кашлевого рефлекса, но снова не убило.