Но полной неожиданностью стало то, что несмотря на опоздание, в приемной было не до меня. Никто не стоял на ушах, ревизоров не приходило, авралов на голову не сваливалось, но едва я открыла рот, чтобы поздороваться, как Катерина приложила палец к губам, потом указала на дверь Гордеева, а в довершение провела ребром ладони себе по шее. Намек был понят без дополнительных вопросов, и я мышью прокралась на свое место. Попыталась расспросить Катерину, но она раздраженно замахала руками: потом.

Через пять минут ситуация повторилась точь-в-точь, когда в приемную сунулся Ванька. Мы обе зашипели на него и велели убираться. Опешивший от такой «теплой» встречи парень моргнул и ретировался. Я же испытала странное, глупое чувство разочарования от невозможности с ним поболтать. Без ежедневных утренних пикировок день казался каким-то неполноценным.

Я попыталась отвлечься и поработать, но разве это было возможно, когда из кабинета начальника слышались приглушенные разговоры и даже смех. Так и тянуло приложить к двери ухо и подслушать. Ну а что? Катерина раньше никогда не заставляла меня помалкивать в тряпочку, дабы не навлечь гнев господень начальника.

«Горе ты луковое!» — сжалилось надо мной окошко скайпа после того, как я очередной раз наклонилась к двери в попытках расслышать хоть что-то. — «Там Новийский!»

Тут-то я и вспомнила о подаренном букетике. С какой стати я решила, что Юлия не знает Ваньку, если ее муж явно давно и не шапочно знаком с Гордеевым? Они вполне могли встречаться дома у кого-нибудь из общих знакомых, да или вообще за ужином. То, что она терпеть не могла званые вечера вовсе не означало, что не бывала на них вовсе. Внезапно мне стало страшно, что после наших проделок потенциальный свидетель откажется сотрудничать.

«Он был зол?» — спросила я Катерину.

«Он был до крайности любезен».

Любезность? Это хорошо или плохо? Сама я становилось любезной только в том случае крайней степени злости, а как это было с Новийским — кто ж его знает. В общем, рано, видно, я списала свое увольнение со счетов!

Просидев в ступоре над бумагами пару часов и окончательно возненавидев папку Олеси Александровны, я услышала, как голоса мужчин начали приближаться, становиться отчетливее. Моя судьба решалась в тот миг, и когда дверь открылась, я обернулась и взглянула на Гордеева. Думала, что-нибудь пойму по лицам, но мужчины выглядели удивительно спокойными. Вежливо попрощались, и я решила, будто меня их разговоры миновали. Однако, уже почти у самого выхода Новийский бросил на меня заинтересованный, веселый взгляд, и в голове мелькнула единственная мысль: «Ауч, будет больно!»

К счастью, больно не было. Едва гость ушел, как привычно невозмутимый начальник вызвал нас с Ванькой в кабинет, почти на ковер. Некоторое время он смотрел на нас почти строго, а потом не выдержал и… расхохотался. Казалось, это впечатлило даже его сына, потому что Ваня бросил на меня недоуменный взгляд и пожал плечами, явно недоумевая не меньше.

— Ну и что вы, олухи, вытворили? — начал Гордеев, отсмеявшись. — Весело было?

— Не понимаю, в чем проблема. Разве не на это рассчитывал Новийский? — невинно поинтересовался Иван. — По-моему, только неверность и может в достаточной мере смутить его жену, чтобы поменьше выступала в суде.

— Правильно, — прищурился, оценивающе оглядывая сына, Николай Давыдович.

— Нет детей, она его иждевенка, ни дня не работала, да еще изменяла. Этим можно оперировать.

— А она изменяла? — попыталась я воззвать к справедливости. — А даже если так, это сработает в суде?

— Поверьте мне, Новийский заинтересован в том, чтобы не пришлось доводить дело до суда, просто рассматривает все варианты. Но чтобы план сработал, нужно запугать его супругу, и вчера… — Он снова весело хмыкнул, а затем, словно смутившись, откашлялся. — Вы предоставили ему просто шикарную возможность. Когда жена вернулась с букетом, он устроил ей допрос с пристрастием. — Я честно попыталась представить Сергея в гневе, но тогда у меня не хватило ни знаний об этом человеке, ни воображения. — В ходе которого выяснилось, что букет подарил мой сын. Но, параллельно, всплыло немало интересного, и теперь у нас… — Гордеев стремительно вернулся к столу. — Название одного заведения, которое стоит проверить. Некоторое время назад Юлия, как выяснилось, начала тратить много времени на некоторых друзей, в числе которых есть один художник, открывший не без помощи Юлии собственный художественный салон… Проверьте его сегодня. Если все верно, то раз вчера она проговорилась, сегодня попытается предупредить дружка об опасности.

И только я успела поздравить себя с победой, Гордеев позвал обратно:

— Ульяна Дмитриевна, а как ваши успехи в других заданиях?

— Я почти закончила, — сбивчиво проговорила.

— Почти? — настрой начальника сменился в момент. — Вы в курсе, что мне обходимо некоторое время, чтобы проверить всю ту чушь, что вы понапишете?! Или, может, думаете, что все сделаете идеально?

— Н-нет, я…

— Чтобы папка была у меня к завтрашнему утру. Советую успеть!

Ну право слово, вы же не думали, что меня могли почти похвалить?

***

Это все было ужасно некстати, поскольку на этот раз, с художником предстояло общаться мне. Во-первых, о Ваньке могли предупредить, а, во-вторых, опять же сыграл фактор противоположности полов. К девушке должны были отнестись лучше. Только я в этом сомневалась, в конце концов, я не умела разговаривать, проникновенно заглядывая в глаза, да и вообще, если ему нравилась высокая, светловолосая красавица, что должна была сделать я — темненькая, заурядная коротышка, дабы заинтересовать мужчину-эстета?

— Это плохая идея.

Я повторила это раз в сотый. Припарковавшись около художественного салона друга Юлии Новийской, Ваня повернулся ко мне и еще раз попытался вразумить:

— Идея продумана замечательно. Ты зайдешь и попросишь позвонить — просто позвонить. Тебе показалось, что ты проколола шину, потому вышла из машины и случайно защелкнула внутренний замок, оставив внутри ключи и телефон. Позвонишь якобы мастеру — мне — и попросишь подождать в художественном салоне, пока приедет помощь, потому что на улице дождь. Зашла бы в кафе, но все банковские карты в сумке, а занимать столик просто так некомфортно. Будешь ждать, пока не придет Юлия, а потом попробуешь записать их разговор на диктофон. Номер моего телефона помнишь или записать, чтобы поглядела?

— Номер-то помню. Но что я буду делать в салоне?

— Разговаривать об искусстве, конечно, — всплеснул руками Ванька.

— По-твоему, я похожа на человека, который разбирается в живописи? — возмутилась я. — Да я наскальную от Ван Гога не отличу!

— Сафри, ты же девочка! К тому же совсем юная, — рассмеялся Ванька. — Ну сыграй ты разок под дурочку. Тебе будет достаточно внимательно слушать и смотреть собеседнику в глаза. Ты же умеешь нравиться людям, просто делай то, что всегда.

— С чего ты взял, что я нравлюсь людям? — искренне удивилась я. Никогда не думала, что услышу нечто подобное. — За этим к моей сестре.

— Лона? — улыбнулся он. — Так и думал, что ты ее вспомнишь. Она очень хорошенькая девушка, — признал Ванька, и я с трудом подавила вспышку ревности, и то лишь потому, что никогда не замечала между ними с Л оной близости. Разумеется, каждый, кто видел мою сестру, считал ее очень миловидной. К этому располагал и ее характер. Все было естественно. — Но это не Лона собрала за обедом компанию из разных отделов и, боже мой, даже расположила к себе мнительную Катерину. Ты ей нравишься. И, я подозреваю, ты нравишься отцу.

«А тебе? Тебе я нравлюсь?» — захотелось спросить, но я сдержалась, потому что знала ответ на этот вопрос. Я Ваньке нравилась, всегда нравилась, даже когда с раскаянием наблюдала, как по нему стекает вода — все равно нравилась. Но совсем не так, как того желала. Его ответ ничего бы мне не дал, и оттого я ответила:

— Спасибо, что так считаешь.

— Это абсолютная правда. Особенно с такими вот растрепанными волосами ты особенно очаровательна, — засмеялся он.

А вот это было лишнее, в его отношении скользнуло то, чего я боялась с самого начала: высокомерие популярного мальчика по отношению к девушке слабее него. Но, наверное, сетовать было глупо: я действительно была слабее, а он — популярнее. Тут не было еще одного варианта. Однако мне было неприятно, очень неприятно.

Оставив на заднем сидении куртку (как учил Николай Давыдович), я вышла из машины, подстегиваемая неприятной правдой. Ваня был ничуть не лучше других, просто он хорошо маскировался. Почему-то это открытие придало мне сил. Раз он все-таки не лучше других, то почему я должна быть хуже? И я ринулась доказывать самой себе, что да, могу! В тот день мне явно благоволила удача.

Художественный салон представлял собой именно то, что можно увидеть в американских фильмах, где есть открытие той или иной выставки, с одной лишь разницей: единственным его посетителем была я. Стоило войти, как звякнул колокольчик, а мужчина-метросексуал взглянул на меня над стеклами очков в роговой оправе и едва заметно вздохнул, безошибочно оценив тяжесть кошелька посетительницы. Однако от этого хозяин не стал менее вежлив, что в моих глазах добавило ему сотню очков. Он мягко и почти бесшумно подошел ко мне и поинтересовался целью визита, а я удивилась: вблизи художник напоминал представителя секс-меньшинств, в отличие от того же Новийского. Неужели Юлии это нравилось?

Включившись в игру, я пожаловалась ему на жизнь тяжелую, повторила состряпанную Ванькой легенду и попросила такую малость в беде, как телефон. Художник особым сочувствием не проникся, но в просьбе не отказал, а большего мне и не требовалось. И любезно, уже куда более охотно позволил полюбоваться шедеврами.

Очень скоро завязался диалог. Так и планировалось, ведь мы ждали прихода будущей бывшей жены политика. Новийский снова, даже без напоминания с нашей стороны, включил ее GPS, и она все еще не заметила. Поэтому мы точно знали, что Юлия еще не появлялась у художника и был смысл караулить сколько угодно. И поначалу я переживала о том, не будет ли мое затянувшееся пребывание в салоне выглядеть странно, но, как оказалось, творческий человек мог говорить о себе вечно.

— Понимаете, Ульяна, если талант у человека есть, это видно сразу, — вдохновенно вещал он. — Не бывает иначе. Некоторые годами рассказывают всевозможным пиар-агентам, что они такие замечательные, но, увы, непризнанные. Однако искусство нуждается в словах или подтверждениях! Не нужно заступаться за картину, понимаете? Она сама все скажет за себя.

Я, конечно, усердно кивала, а мысленно закатывала глаза. Эдак, получается, процесс обучения совершенно неважен. Если ты рожден гением математики, то с пеленок знаешь, что квадрат разности равен сумме квадратов минус удвоенное произведение. К чему тут какие-то доказательства? Наверное, мне было очень далеко до творчества, несмотря на образование в эпистолярной сфере. Этот человек отвергал трудолюбие как таковое.

— Я выставлялся в Нью-Йорке, понимаете? — продолжал вдохновенно мужчина.

— Было тяжело начинать все с нуля здесь, да еще на такой неплодородной почве!

— и театрально прикрыл глаза.

— Наверняка здесь сложнее, — посочувствовала я почти искренне, а сама мысленно съязвила: «уж наверняка, но что тогда было возвращаться?»

К счастью, именно в этот момент хлопнула дверь, и на пороге появилась наша цель.

— Юленька! Дорогая! — тут же подхватился художник. — Ох, простите.

«Юленька» окинула меня совершенно безразличным взглядом и сообщила, что она на пару минут, ей нужно спешить. Разумеется, мужчина повел ее в помещения для персонала, а я, словно разглядывая картины, подкралась поближе и включила диктофон, выданный мне Ванькой. В принципе, мой соучастник обещал, что прибор, которым меня снабдили суперчуткий, с подавлением шумов, а с помощью программы можно будет вытянуть звук на достаточный для восприятия уровень, но я все равно подошла почти к самой двери помещения для персонала, боясь рисковать. Ванька уверял меня, что создал прибор собственноручно, что он очень хорош в радиоэлектронике и так далее, но я все равно опасалась. Второй такой шанс нам бы не представился.

Разумеется, как в лучших законах жанра, дверь открылась совершенно внезапно, и меня застукали с поличным, пришлось сделать вид, что приехал мастер, и я хотела поблагодарить за гостеприимство перед уходом. К счастью, я на воровку не была похожа, Юлия меня никогда раньше не видела, а художник не походил на вышибалу, готового сносить с плеч головы. Однако уезжали мы с Ванькой очень быстро — опасались, что Юлия его увидит.

И все же, как бы то ни было, оставалось ждать. Даже без дополнительных обработок сигналов я слышала у дверей фразу: «если муж о нас узнает — мне конец». Ничего более обнадеживающего не следовало и ждать.