Переступая порог маминого нового дома, я чувствовала себя самозванкой. Этому способствовало отношение и отчима, который неодобрительно относился к нашим визитам, и мамино, поскольку она из-за этого чувствовала себя виноватой, причем перед всеми сразу.

— Проходи, — щебетала мама, поглядывая через плечо на красноречиво закрытую дверь, из-за которой доносились крики комментатора хоккейного матча. — Давай сразу на кухню.

Да, на кухню нам было можно, но в две из трех комнат квартиры я не заходила никогда вообще. Да, они жили вдвоем в трехкомнатной квартире при том, что мы с Поной ютились в общежитии, а дочь отчима и его бывшая жена делили однушку где-то на отшибе. Честно говоря, я этого не понимала, но и не жаловалась. Я всегда мечтала о собственном жилье, а не статусе приживалки.

— Мам, — начала я, разрезая торт. — Помнишь, мы говорили о продаже комнат.

— Ульяна, давай поговорим об этом ближе к делу, — отмахнулась она. Это было ожидаемо: маме всегда было сложно принимать настолько ответственные решения.

— Ближе некуда, — отрезала я, не давая ей возможности придумать новую отговорку. — В понедельник я иду к… застройщику и сделаю первый взнос за однокомнатную квартиру в строящемся доме.

Хорошо, я ей приврала, потому что у меня не было такой суммы на руках, и без согласия мамы на продажу, не имело смысла что-либо затевать, но ей об этом знать не следовало. Я никогда не обсуждала с ней свои материальные возможности. Она утратила это право, став женой человека, который обеспечивал ее, но не нас. И я давно уже отказывалась брать их деньги, именно потому, что не хотела отвечать любезностью и рассказывать о своих возможностях, которые уже нельзя было назвать мизерными: в конце концов, я затевала покупку недвижимости.

— Ты хорошо подумала? — спросила мама испуганно.

В ответ я многозначительно хлюпнула носом, заставив ее покраснеть. Еще бы, она сидела здесь в тепле и уюте целых трех комнат, в то время как я едва начала поправляться после месячного отсутствия отопления.

— Ты можешь продать свою комнату, — милостиво сказала мама, шокируя меня до глубины души.

— Что? — ошарашенно спросила я. — Зачем ты хочешь оставить вторую?

— Вторая комната принадлежит твоей сестре.

Наверное, это было справедливо, но такое решение губило все мои расчеты, обрекало на вечную ипотеку, или вообще ставило под вопрос осуществимость затеи. Показалось, что все достигнутое было напрасно, и горечь выплеснулась через край очень злыми словами.

— Ах вот оно что, то есть мне тоже можно не пускать Лону на порог квартиры? — поинтересовалась я желчно. — Или, может, тоже держать тебя на кухне, изредка позволяя посетить туалет?

— Ульяна! — воскликнула она, но я не собиралась давать ей возможность продолжать читать мне нотации.

— Да нет, правда. Спасибо хоть за это, могла бы и столько не дать. — С этими словами я издевательски поклонилась, а потом вылетела в коридор, напялила куртку и вылетела за дверь.

Со временем я поняла, что рациональное зерно в поступке мамы имелось: им с Л оной был необходим запасной аэродром. Если ты приходишь в дом человека, которому всем обязана, будь готова собрать вещи в любой момент. Вот почему я была против жизни под теплым крылышком мужчины… но мне было непонятно: почему они верили своим хахалям, а мне — нет. Неужели полагали, что я бы выставила их вернее? Почему нужно было защищаться и от меня тоже?

Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы примириться со сложившейся ситуацией. Все же это был первый раз, когда я осталась совсем одна, без малейшей поддержки или доверия семьи.

Глава 2

Маме не удалось меня остановить, и уже в среду следующей недели я отправилась в банк, чтобы «избавиться от денег». Отдавала все, что накопила за годы. Разве что последнюю пачку макарон не положила сверху. В остальном надеялась только на кредит Гордеева. Продать комнату было невозможно почти, а продать ее без отопления — невозможно совсем, поэтому показывать ее кому-либо было бесполезно, а надеяться на скорое избавление от недвижимости — тем более. Существовал только один вариант: дать соседям нужную сумму для починки труб, но сантехник ради одного стояка бы к нам не пошел, а у меня не было средств, чтобы снабдить отоплением весь дом. В общем, решила я отдать за будущую квартиру все до копейки, а потом с самой честной миной жаловаться начальнику на отсутствие заначки.

Я знала, что это важно, так как недавно Николай Давыдович отколол презабавнейшую шутку: велел мне подумать о получении водительских прав. Представив, во что это обойдется, я расхохоталась. Звонко так, весело — прямо при нем. Он юмора не оценил, пришлось сказать, что покупку машины мне в ближайшие годы не потянуть, потому и учиться толку никакого. А начальник закончил поливать очередной свой цветочек и выдал многозначительное «хм».

Сегодня на работу я уехала на такси — испугалась идти с полной сумкой денег по своему дурному району. Был вариант перевести сумму со счета на счет, но из-за пятипроцентной комиссии меня задушила жаба. Теперь же, отдав все накопления кассиру, я чувствовала себя почти счастливой и свободной, как птица. Все-таки в нашей стране деньги — груз. Не знаешь, что с ними сделать: то ли перевести в валюту, то ли положить в банк под процент, чтобы не потерять все нажитое непосильным трудом при очередном дефолте.

Сюрприз поджидал меня только один: вернувшись в «ГорЭншуранс», я обнаружила раздраженного начальника, который просматривал папку Олеси Александровны и вдруг вспомнил о прецедентном деле пятилетней давности. Отчего-то Гордеев был в дурном расположении духа и огрызался чаще обычного. В ультимативной форме велел найти мне старые документы по тому процессу, без них не возвращаться, раз уж я посмела задержаться с обеда. Забавно, что задержалась я, отдавая через банк деньги самому Николаю Давыдовичу, но причину уважительной не сочли. И следующие полдня напоминали концентрированную катастрофу. Оказалось, что вместе с очередным временным помощником начальника пропали и запрошенные данные. Сколько мы с Егором ни искали старый компьютер, некогда обитавший в приемной — на нашли. Для меня, к сожалению, как для своей, расстарались и поставили монстра получше, а куда делся прошлый ПК — не знал уже никто.

Мне было очень страшно идти к Гордееву с такими новостями, но куда было деваться. И примерно за два часа до конца рабочего дня я с понурым видом выслушала громкие обвинения в полной некомпетентности, угрозы увольнения, а затем «выяснила», что помимо электронного документооборота существует еще бумажный, и в подвале есть архив дел. При слове подвал воображение тут же подрисовало декорации из общежития, а еще парочку крыс. Пришлось приложить усилия, чтобы не только выкинуть их из головы, но еще убедить себя, что в «ГорЭншуранс» не может быть никакой сырости или антисанитарии. К счастью, так и было.

Архив располагался напротив поста наблюдения охраны, и открыли мне без вопросов, но на этом приятные новости закончились. Количество полок, где располагались папки с документами, тянулись на метры. Такое в американских фильмах, разве что, можно увидеть. Охранник, по старой памяти сжалившись надо мной, предложил крутить лампочку в свисающий с потолка патрон, и я охотно согласилась. Право, представила уже, как буду ковыряться в документах, зажав в зубах фонарик — то еще удовольствие.

Я мужественно искала стеллаж, подписанный фамилией начальника, однако, когда увидела количество пылящейся на нем макулатуры, с грустью посмотрела на телефон. На часах было шестнадцать пятьдесят… До начала рабочего дня оставалось чуть меньше пятнадцати часов. За это время следовало изучить все документы.

Единственная лампочка, которой меня обеспечили, висела над свободным пространством у входа, и я, подумав, приволокла под нее стоящий около стены стол, чтобы было удобнее вытаскивать коробки. Я знала, что дело было давним, но в системе расстановки коробок пришлось разбираться. Потратив на ковыряние в документах не меньше часа, я обнаружила приблизительное время, когда случился прецедент. Но у меня на подходе было восемь наиболее подходящих по датам коробок и, видимо, вся ночь. Оставалось надеяться, что ни Гордеев, ни сортировщики бумаг ничего не напутали.

Тяжело вздохнув, я начала вчитываться в дела. Получалось не быстро, и когда примерно на третьей коробке внезапно открылась дверь и на пороге появился Ванька, я не стала отказываться от символического, как мне показалось, предложения помощи. Предпочла даже позабыть об Оксане Александровне и обогревателе, лишь бы выбраться отсюда поскорее. Даже подумала, что если меня избавят от ночи наедине с одними лишь пыльными бумагами, это своего рода искупление грехов выйдет. Живя в общежитии, я не считала себя нежным цветочком, но также и от помощи не отказывалась. Жизнь и не такому научит. В общем:

— Это тебе, — сказала я Ваньке, плюхая перед ним четвертую коробку.

— Не поднимай такую тяжесть, — раздраженно ответил он и сорвал крышку, поднимая в воздух столб пыли. — Я сам, — голос прозвучал приглушенно от сдерживаемого кашля. Но разве пристало настоящему мужчине прочищать при даме дыхательные пути. Да предпочтительнее задохнуться!

— Какими судьбами? — решила задать вопрос, чтобы не показаться совсем уж невежливой. Хоть тут решила проявить гостеприимство.

— Отец так громко бушевал, что я подумал: помощь не помешает, — соврал он с честным видом, а затем закатил глаза. — И извиниться за вторжение к вам домой. Следовало предупредить тебя.

И все-таки это было искупление грехов. Что ж, способ он выбрал достойный, а главное действенный. Пристать с извинениями к человеку, когда он не может убежать, куда более эффективная тактика, чем обыкновенное преследование.

— Это Лоне следовало предупредить, — миролюбиво ответила я.

Бесспорно, он не был виноват, и я это понимала. Причиной моей вспышки была не злость, а банальный стыд. И раздражение, что сестра полагала, будто все сделала правильно.

— Да, и с тех пор вы не разговариваете, а на обед в привычной компании ходите по очереди, — подколол парень.

— Так совпало, — сухо парировала, причем не соврала. Например, этот обед я провела в банке, а за день до того сестра не успела развести документы к обеду и не пришла. Спорю, она меня избегать не собиралась.

— Значит, у нас все нормально? — издевательски уточнил Ванька.

— Более чем, — по возможности беззаботно сказала я, про себя фыркнув.

А он, выходит, чувствовал мое отношение, но не разобрался в причинах. Я была несколько враждебно настроена по отношению к Ваньке уже достаточно давно, другое дело, что занятый своими делами он мог этого не заметить. А уж когда я чуть не выставила его из собственного дома пинками… тут, пожалуй, антипатия станет очевидной, как бельмо на глазу!

— Что ж, — попытался закинул еще одну удочку Ванька. — Я рад, что у нас все прекрасно и не о чем переживать.

— Вне всяческих сомнений, — кивнула.

— Хорошо.

— Хорошо.

Это звучало так абсурдно, что я не улыбнулась только усилием воли. Не хотела, чтобы он заподозрил в моем отношении насмешку.

— Саф, — вдруг позвал меня Ванька. — Знаешь, у меня никогда не было ни братьев, ни сестер, но я всегда хотел, чтобы рядом был человек, который поймет причины моего поведения, протеста. А у вас такая сильная связь. Нечасто встретишь, и…

Тут я не выдержала и зашипела:

— Она уехала, Ваня, какая теперь уже связь? Мать уехала, оставила нас, Лона уехала, оставила меня. У нас в семье принято сваливать и делать вид, что проблем не существует. Я так не умею. У меня проблема: меня бросила сестра, мать меня никогда не поддержит, а живем мы в помойной дыре. Я не стану делать вид, что так и должно быть. У тебя одни проблемы, у меня — другие, у всех они есть, просто разные. Поэтому мы друг другу советами помочь не сможем.

Я действительно не понимала Ивана, а он — меня. При том, что перед ним была четкая, проторенная дорожка к успеху, он мечтал о свободе. Я же, наоборот, была свободна в своем выборе, как птица, если, конечно, учесть, что по праву рождения мне возможностей не досталось вовсе. И, поначалу казалось, что нам бы поменяться местами, и все были бы счастливы. Но, разумеется, в каждой жизни были свои подводные камни. Жить в кандалах из отцовской воли не менее сложно, чем в отсутствие денег.

Примерно сорок минут еще мы копались в документах в полной тишине. При том, что Гордеев сказал мне имена, я на его память полагаться не стала и пыталась вчитываться в дела. Ванька занимался тем же, но у него получалось чуть медленнее из-за отсутствия опыта разбора юридических документов. Мы поторчали часов до десяти, ничего не находили. Когда перед нами стояла уже последняя коробка, мы обреченно переглянулись. Да, понимали, что больше нигде злосчастная папка быть не должна, и все же было ужасно страшно подумать, что произошла путаница с годами и придется перерыть все остальные коробки на полке.