– Значит, там он нужнее. Должен же кто-то писать книгу Джуманджи, – сказала ты.

– Может быть, ты права, – ответил я. Спорить с ней – бесполезная трата времени.


Алыча.


В саду, где каждый год белым зацветала алыча, танцевала вальс стройная женщина в трауре. Она двигалась между цветущих деревьев, словно Луна по небу, легко и грациозно. Почему она была одна и по ком носила траур, я не знаю, но если внимательно присмотреться к её затейливому танцу, то с первым дуновением цветочного ветра можно услышать песенку-бессмыслицу:

«От кира

(предупреждая возможный вопрос)

в голове не темно, а криво

и поезд, несущийся под откос –

паровоз –

в хитросплетении пьяного мира,

возможно, просто в гору полз

мурлыча песню (на три четверти) под нос:

И далее –

Италия –

Нога, сапог и талия

Обтянута экватором.

Ах! Как она стройна

Среди небес зелёной хмури!

Я это видела. В натуре», – которую в полголоса напевала женщина в чёрном с алой розой в длинных волосах цвета непроглядной ночи.

Красное так же хорошо гармонирует с черным, как и белое.

Пушистые ресницы её, подобно маленьким синим цветам, весной расцветали для того, чтобы летом принести плоды – огромные янтарные слёзы, – а осенью опасть. Зиму она проводила без ресниц и слёз. Легко и спокойно.

За пару недель до этого…

мне пришлось это сделать.

Её пес – маленькая и шустрая собачонка – раньше никогда не видел лошадей. Вот что я получил от неё по мыльной почте:

«…Daze loshadi. A nash Prints nikogda ne videl loshadey – nu, konechno, ego srazu chto-to smutilo v ih vneshnem vide, no on ne poddalsya panike i, zastivshi na meste, molcha nablyudal kak ony prohodili mimo nas. 

Odin poziloy muzchina priostanovil'sya i, ukazivaya na loshad', skazal emu: «Bol'shaya sobaka, da?»

Я читал эту абракадабру и думал: «Неужели в Штатах нет ни одной клавиатуры с русским шрифтом?», а потом плюнул на это дело (мысли. Они только мешают творчеству) и попросил возможности украсть у неё этот милый сюжет. Она с радостью подарила мне его, поставив меня в неловкое положение, потому что случилось это в её День рождения.


Я, конечно, её поздравил, скупо пожелав ей здоровья, удачи и добра, но подарить ничего не смог. И тогда мне в голову пришла простая и, как следствие, гениальная мысль: я подарю ей эту миниатюру. К тому же, к написанию оной она тоже приложила руку. Ей будет приятно…

Как я ни старался, у меня ничего не получилось. Мысли (они только мешают творчеству), словно пчёлы в тесном улье, роились, наползали одна на другую, не давая мне сосредоточиться. Даже кофе и сигареты не смогли помочь.

На следующий день, рано утром я поднялся на крышу своего дома, выкопал в небе могилу и похоронил там сюжет о маленьком Принце, никогда раньше не видевшем лошадей. Теперь на этом месте всегда висит лёгкое, как весна облачко. На нём даже есть эпитафия: «В саду, где белым зацветала алыча, танцевала вальс стройная женщина в трауре с алой розой в длинных волосах цвета непроглядной ночи».

Красное так же хорошо гармонирует с черным, как и белое.



                        Паша.


Аккорд. Не каждый наделён богатством его звучания. Большинство из нас не способно даже на одну хиленькую ноту. А отдельные индивидуумы вообще… там глухо, как в танке. А ведь в детстве казалось, что танк – это верх крутизны.

Чёрно-белые кадры моего детства, погружаясь в галлюциноген памяти, медленно, но верно обретают цвет. Первая сигарета и первый стакан портвейна, первая женщина и первая любовь.

Откуда-то оттуда берет начало образ Алика. Алик – друг, и я с радостью закрываю глаза на его недостатки. Впрочем, так же, как и он на мои. Все мы не без греха.

Оказывается, Алик страдает неизлечимым недугом. Его одолевает синяя клептомания – болезнь тяжёлая, но проявляющаяся только в период алкогольной нирваны.

– А я думаю: куда это наши вещи пропадают? – улыбнулся Паша.

– Да за кого ты меня принимаешь? – мина оскорблённой добродетели совершенно не шла Алику, но при этом мягко легла на его чело.

– А, – стал оправдываться Паша, – то есть, ты хочешь сказать, что у тебя клептомания в хорошем смысле этого слова?

Помнится мне, я обещал вам Пашу. Паша – типичный представитель выходцев из Урала – голубоглазый блондин с красной мордой. Урал (ну, и Сибирь, пожалуй, тоже) – последний оплот русской нации. Все остальные – прямые потомки потных и пыльных детей монгольских степей. Пресловутые хохлы з москалями в их числе. Почему татарские монголы не пошли на Урал? Загадка. Хотя, с другой стороны, что им там делать? Разве что Настю с Бутусовым Чайфом запивать да читать на каком-нибудь тюркском наречии сказки Бажова друг другу на ночь.

Свердловский рок-клуб Паша имел ввиду, и делал он это в самом неприглядном смысле. К сказам Бажова он относился более снисходительно, вследствие поверхностного знакомства с творческим наследием последнего, которое сводилось к одному анекдоту:

"Хозяйка медной горы: "Ну, что, Данила-мастер, не выходит у тебя каменный цветок?"

Данила-мастер, тужась над унитазом: "Не вы-хо-ди-и-ит!""

Не прочитав ни одной уральской сказки, Паша покинул гостеприимную Хозяйку Медной Горы, так и не повстречавшись с нею. После долгих скитаний по нашей тогда ещё необъятной родине (я не знаю куда. Главное – отсюда!!!), с двумя песнями в кармане и одной парой обуви, он устал в Симферополе. Но Симферополь – не Ялта.

Теперь Паша в Ялте. Творит в студии. Такие люди, как Паша способны даже самое простое нажатие пипок превратить в творчество. О них говорят: он из любого гавна может конфетку сделать. При условии, конечно, что какашка эта связана с записью музыки.

За окном, купаясь в солнце, чирикали птички и пролетали случайные клиенты.

Пришёл Олег – человек во всех смыслах хороший, но имеющий один существенный недостаток: уж очень его много.

– Паша, – протягивая руку для приветствия, – а что там за мордовороты, – спросил он, – сидят у твоей двери?

– Заказчики, – не отрываясь от экрана монитора, ответил Паша. Протянутую руку он увидел затылком и ответил взаимным рукопротягиванием. Нетрудно догадаться, что после этого было рукопожатие.

– Вот они волшебники. У тебя курить можно?

– Кури, – Паша передвинул по столу пепельницу по направлению к голосу.

– Я вчера встретил одного своего знакомого, – Олег сладко затянулся и выпустил густую струю – не струя, а диагональный столб – дыма в потолок, – так он работает арт-директором вагона-ресторана в поезде Махачкала-Адлер. Приколись.

– Да? – Паша не страдает отсутствием чувства юмора, просто сейчас ему не до смеха. Надо срочно доделать работу, но природная вежливость не даёт ему оборвать разговор, – ты начал распространяться о волшебниках, сидящих в коридоре.

– Коррида в коридоре. А там тореадоры, – выдал экспромт Олег, – ну да. Я и говорю: сидят там два волшебника – пальцы веером – и с умным видом рассуждают о том, о чём не имеют никакого представления. Прикинь. Один говорит другому: ты раньше слышал этого Ди Меолу? Тот отвечает: нет. Тогда первый заявляет: я тоже. Круто его Агутин раскрутил?

– Да. Эти могут. Они такие, – Паша удовлетворённо потёр руки, – позови-ка их, – работа была сделана.

Паша не любит химию, но обожает Менделеева, и продукт сновидений великого русского учёного здесь ни при чём. Просто водка позволяет ему общаться со скрипкой. На трезвую голову брать её в руки Паше не позволяет совесть. А душа требует. Конфликт эфемерных субстанций на лицо. И уладить его способна только водка.

– Редин, – шёпотом, наверное, чтобы не разбудить, позвал меня Паша, – просыпайся, – на часах было десять тридцать утра.

– Чем больше спишь, тем меньше неприятностей, – мой внутренний голос попытался оправдать своего хозяина.

– Водку пить будешь? – проигнорировал зычный глас моих внутренностей Паша.

– Народная мудрость небезосновательно вопрошает: чем с утра плоха водка? – тоном только что проснувшегося проповедника ответствовал я, примеряя на себя лавры осмысленности огромного народа, – Тем, что день разнообразно провести не удастся.

Через час я согласился слушать скрипку Паши, а через полтора – умилённо размазывал по своему небритому лицу коктейль из слёз и соплей, восхищаясь виртуозной игрой новоявленного Паганини.

Затем было новое "Старое кафе". Любознательное солнце заглядывало в плохо помытое окно, помятый официант – в пузатый лопатник к Паше, а мы – в меню. Паша заказал себе солянку и коньяк, я же ограничился мидиями и бокалом Пино-Гри.

Несмотря на свою помятость, официант, словно природный катаклизм, молниеносно выполнил наш заказ. Мой внутренний снег выпал на обратную сторону Луны, где бесследно растаял. И только печальный вой одинокой пьяной собаки, заблудившейся в лабиринте моей души, говорил о том, что осадки на Луне всё-таки были.

Заслышав его, официант, словно слабенький актёришка из третьесортного фильма ужасов, наигранно поёжился, превратился в женщину и, гордо виляя бёдрами, удалился.

Всякая пьянка когда-нибудь заканчивается, и всеобъемлющий принцип Весов гласит: утром будет плохо ровно настолько, насколько хорошо тебе было вечером. Чем лучше, тем хуже. Пришли пожиратели света и отключили электричество. Беда не ходит одна. Она водит с собой электрика. Умирать – это одно, а умирать без телевизора – совершенно другое, невыносимое и плохо объяснимое занятие. Благо, есть телефонная связь и, отложив процесс общения с синдромом алкогольного похмелья до лучших, электрифицированных времён, я звоню Костику и прошу его купить по дороге бутылку водки.

– Пошли дурака за водкой – он одну и принесёт, – с вселенской грустью в голосе, констатировал я факт появления на нашем кухонном столе одной пол-литровой ёмкости.

– Я знал, что ты скажешь именно так, – ответил мне Костик, доставая из пакета ещё две бутылки водки, – вместо спасибо.

– Спасибо, – сказал я, выпил и…

твою мать! Сюда впору втиснуть некогда существующую матерную главу Венички из "Москва-Петушки", потому что бомба, в отличие от водки, дважды в одну воронку не падает.

Основательно проматерившись, я почувствовал себя способным на какие-либо действия. По меньшей мере, я понял: если водку запивать водой из-под крана, то нам за глаза хватит одной бутылки. А куда девать ещё две? И я пошёл за закуской. К Марине.

Марина, колдуя над кухонной плитой, слушала Машу. Та, в свою очередь, по памяти читала доклад на тему живучести тараканов.

– Дихлофос на них не действует совершенно. Они на нём уже собаку съели. Разве, что какое-нибудь новое средство. Сначала они – ничего – дохнут, а вот уже вторая партия вылезает из своих нор, как ни в чём не бывало.

Марина внимательно, как будто ей действительно была интересна вся эта тараканья ахинея, выслушала Машу и после непродолжительной паузы сделала вывод:

– Хорошо быть тараканом, – она попробовала наваристый продукт своего колдовства, – из второй партии.

– Дайте дихлофосу или пару-тройку тараканов, – попытался я как можно более органично влиться в их беседу, – нам закусывать нечем.

– Куда тебе ещё закусывать? – возмутилась Марина, – ты и так уже, как пестня, – она так и сказала: "пестня".

– Какая? – у меня на пестни особая точка зрения.

– Хорошая, – зная о моём двойственном отношении к музыке, она поспешила меня успокоить: – ты уже, как хорошая развёрнутая джазовая композиция, – и протянула мне пакет с закусью, – на. Только больше не пей.

– Спасибо, родная. Дай поцелую.

– Иди уже, – ни любви тебе, ни ласки. Одна закуска.

Ян Тирсан вытягивал из меня нервы и успешно вил из них верёвки. А Константин поучал Пашу. На столе осталось две бутылки водки.

– Не скажи. Синонимы-то они синонимы. Член один, а размеры разные.

– Поясни, – поддержал разговор Паша.

– Пытаться и стараться – вещи разные. Вот ты скажи мне: попытка может быть неудачной?

– ??? – молчание – знак согласия.

– А можно ли неудачно постараться? – и, не дав Паше открыть рот, он продолжил: – тут одно из двух: либо ты стараешься, либо в потолок плюёшь. Хотя, здесь тоже без старания не обойтись.

– А я закуску притащил, – мне пришлось прервать тираду новоиспечённого последователя Даля.

В пакете оказалось три свежих огурца, полбуханки хлеба, три неэкономно нарезанных кольца колбасы докторской, банка шпротов, одна хурма и…, впрочем, презерватив Марина просто забыла выложить. Всё это изобилие прозвучало под водочку, как "Турецкий марш" Моцарта – весело и непринуждённо. А забытый в пакете гандон мы надули, придав слову "пьянка" все атрибуты слова "праздник".

Однако веселье было омрачено негрустным, глянцево-оранжевым плодом хурмы. Если бы мы тогда знали, что она в союзе с водкой в организме превращается в стекло, мы просто выкинули бы её в мусор. Но мы не знали. И теперь Паша в больнице.