— Я это запомню, — пообещал я. — Ведь мало кому захочется, чтобы его разломили пополам.

— Сущая правда, мистер Крим.

— Так или иначе я обогатил свои знания: мне известно, что вы человек опасный, мистер Брендон. Может, хотите услышать и обо мне?

— Милости прошу, мистер Крим. Для меня будет приятной неожиданностью узнать, что и вы человек опасный.

— Нет, мистер Брендон, ничего опасного во мне нет. Но я очень даже смекалист, что может доставить порой куда больше хлопот.

— Если это так, мистер Крим, то, пожалуй, вы без особого труда найдете мою дочь.

— Может и найду, — улыбнулся я и поспешил добавить: — Я не ухмыляюсь, мистер Брендон, поэтому не торопитесь применять свою силу. Я просто тихо улыбаюсь в знак удовлетворения.

С этими словами я встал и вышел из кабинета, и не думайте, что мне для этого не потребовалось определенного мужества. Я опасался, что Э.К. Брендон выстрелит мне в спину — и дело с концом, но он позволил мне удалиться с миром. Смешно, как многие из нас представляют себя здоровяками, готовыми чуть что пустить в ход кулаки. Это даже неприлично. Я только надеялся, что никак не уронил престиж компании. После того как Смедли проявил ко мне такую снисходительность, было бы обидно лишать его обильных страховых взносов от мистера Брендона.

Дворецкий проводил меня до выхода. По сведениям, предоставленным мне компанией, его звали Джонас Биддл. Я-то не сомневался, что это, так сказать, псевдоним, ведь от рождения он был известен как Станислав Брунски. Не успел он затворить за мной дверь, как я спросил:

— А скажи-ка, старина, горячий ли нрав у твоего хозяина? Он и правда стреляет в тех, кто ему не нравится? И как часто это происходит?

— Информация стоит денег, — невозмутимо отозвался дворецкий.

— Опомнись, друг, — сказал я. — Ты начитался о похождениях Майка Хаммера[1].

— Я не читаю, — возразил он. — Я смотрю телевизор.

— Тогда застрелись, — дружески посоветовал я ему.

В ответ он захлопнул дверь перед моим носом. Я же спустился на лифте с двадцать девятого этажа и прошел через вестибюль. У подъезда стояла полицейская маши на из девятнадцатого участка, а возле нее маячила крупная моложавая, облаченная в твидовый костюм фигура сержанта Келли. Он поджидал меня.

— Где ты покупаешь костюмы? — спросил я.

— У «Братьев Брукс», — ответил он.

— По тебе все равно видно, что ты полицейский.

— Черта с два! Ты лучше вот что скажи мне, Харви, почему ты вечно осложняешь себе жизнь?

— Я не прилагаю особых усилий. Получается как-то само собой.

— Лейтенант хочет с тобой потолковать. Можешь подъехать в моей машине, можешь взять такси, а можешь прогуляться пешочком.

— А что, если я не хочу толковать с лейтенантом?

— Харви, ты хочешь с ним потолковать.

— О'кей. Я жажду. Пройдусь пешочком.

Снова пошел снег. Такой уж выдался денек — то пойдет снег, то перестанет, то снова зарядит. Март — паршивый месяц.

Келли потащился со мной, бурча, что очень хотел бы хорошо ко мне относиться.

— Все хотят хорошо относиться к Харви Криму, — сообщил я. — Но как ты узнал, что я там побывал?

— Где?

— В доме шестьсот двадцать шесть на Парк-авеню.

— Маленькая птичка прилетела и прочирикала.

— Мерзкая птичка с крысиным хвостом по имени Гомер Клапп.

— Зачем так отчаиваться, Харви? — удивился Келли. — Это его святая обязанность — ставить нас в известность. У нас не так много людей, чтобы вести наблюдение за домом. Ты и сам это знаешь.

— Я ему плачу, а он стучит вам. Хорошо устроился!

В таком духе мы и беседовали, пока шли к участку. Девятнадцатый участок находится на 67-й улице между Третьей и Лексингтон-авеню. Старое грязное здание из красного кирпича, затесавшееся в самую сердцевину роскошного квартала Силк-Стокинг в Манхаттане. Лейтенант Ротшильд занимает маленький кабинетик на втором этаже. Он сидит за обшарпанным столом, попивает молоко по причине язвы и относится с нарастающим изо дня в день недоверием к роду человеческому.

Когда я вошел, он неприязненно буркнул мне:

— Садитесь, Харви, — а когда я опустился на шаткий и пыльный стул, продолжил: — Видите ли, Харви, у полицейского в наши дни забот полон рот. Он хочет к себе хорошего отношения. Мы все этого хотим. Но никто полицейского не любит. А знаете, Харви, что может быть хуже того, что тебя не любят?

— Ну, наверное…

— Не гадайте, Харви. Плохо, когда тебя не любят, но куда хуже, когда тебя держат за идиота.

— Я вас понимаю, лейтенант, — покивал я головой. — Чего уж тут приятного, если вас держат за идиота.

— Отлично. Я рад, Харви, что мы понимаем друг друга. Наша задача — ловить жуликов и сажать их в тюрьму. Вы же оберегаете их добро, позволяете им выбраться сухими из воды. Вы выставляете нас идиотами каждый божий день. Вы представляете, как это отражается на моей язве?

— Очень сожалею, — отозвался я.

— Черта с два вы сожалеете. Что вы делали в доме 626 по Парк-авеню?

— Я что, попал в гестапо? Почему я должен отчитываться перед вами в своих передвижениях? Я арестован?

— Нет, зачем же. Но я так подогрею почву под вашими ногами, что у вас на подошвах появятся волдыри.

— Лейтенант, — сказал я с теплотой в голосе, — почему бы нам не быть друзьями?

— Потому что я не хочу быть вашим другом, Харви. Я хочу знать, что вы делали в доме шестьсот двадцать шесть?

— Ходил в гости. Наносил дружеский визит.

— Нет, Харви, у Э.К. Брендона нет друзей.

— Вот так устроены все полицейские. Ну ни за что не признаются, что им что-то известно. Им непременно надо выколотить это из тебя.

— Зачем вы посещали Э.К. Брендона, Харви?

— Он ведет дела с нашей страховой компанией.

— Послушайте, Харви, — глаза Ротшильда превратились в щелочки, а язва, похоже, взыграла. — Слушайте внимательно: будете валять дурака, я вам устрою веселую жизнь. Зачем, по-вашему, мы сидим в этом участке? Тут у нас под самым носом денег больше, чем на всем остальном земном шаре. Думаете, это большая радость? А теперь отвечайте прямо, где девица?

— Какая девица?

— Синтия Брендон, черт бы вас побрал! И, пожалуйста, не спрашивайте, откуда мне известно о том, что она пропала. Может, полицейские и глупы, но не настолько, как вам кажется. Так где же девица?

— Я не знаю.

— Это правда?

— Это правда.

— Ну ладно, попробую вам поверить на некоторое время — минут на десять, не больше. Так что вы делали у Брендона?

— Я уже вам сказал, что он ведет с нами свои страховые дела.

— Вы мне не сказали ровным счетом ничего. От какого-то болвана швейцара я получаю сведений больше, чем от вас. — Ротшильд скорчил гримасу и залпом допил свое молоко. — Значит, он у вас застрахован? Так что же пропало? Что у него украли? Почему на сцену выходите вы?

— У миссис Брендон есть фарфоровая статуэтка лошади эпохи Тан — так она, по крайней мере, считает. На самом деле это итальянская подделка. Лошадка раскололась пополам. Я заходил взглянуть на нее.

— Харви, вы лжете! — рявкнул Ротшильд. — Ну а теперь послушайте меня. Синтия Брендон вышла из дома в прошлый понедельник. Сегодня четверг. Во вторник один из моих сотрудников, детектив Гонсалес, видел Синтию Брендон в Центральном парке. Она прогуливалась. Если вы помните, во вторник была такая же мерзкая погода, как и сегодня, но они шли держась за руки. Все прекрасно, пара голубков и только, но Гонсалесу показалось, что он уже видел этого парня. Что-то щелкнуло у него в памяти. У Гонсалеса потрясающая память на лица. Он вернулся в участок и стал просматривать архивы. В конце концов, он нашел фото этого субъекта в картотеке Интерпола. Два раза в год Интерпол посылает нам такие фотографии…

Ротшильд открыл ящик стола, вынул папку, а из нее глянцевую фотографию, которую протянул мне. На ней был изображен смуглый и довольно красивый человек с волевым лицом и приятной улыбкой, — мне всегда нравились такие лица, и я, сопоставляя их со своей собственной физиономией, понимал, что сравнение получается не в мою пользу.

— Ну, что можете сказать об этом человеке? — осведомился Ротшильд.

— Он вызывает у меня чувство зависти. Так должен был бы выглядеть я, если бы правильно выбрал родителей. Кто же это?

— Его настоящее имя — Валенто Корсика, он родился в Рагузе. Это городок в Сицилии. Он учился там, а потом в Милане и Лондоне. Отлично говорит по-английски, по-французски, и, понятно, по-итальянски. Безупречные манеры. Известен под именем графа Гамбиона де Фонти. Смех и только! Граф! Криминальное досье отсутствует. Есть только аресты. Дважды задерживался итальянской полицией, два раза Скотланд-Ярдом и один раз Сюрте. Ничего повесить на него никому не удалось, но Интерпол передавал нам информацию в три тысячи слов.

— Чем он занимается? — спросил я. — Богатыми наследницами?

— Нет, нет, Харви. Ничего подобного. Случись им играть в покер, Корсика шутя покрыл бы все фишки Брендона и многих других. У него другая профессия — лидерство.

— Лидерство?

— Оно самое. — Ротшильд изобразил на своем лице некое подобие улыбки. Улыбка получилась не бог весть какая, но для Ротшильда это было явным шагом вперед. — Видите ли, Харви, согласно данным Интерпола, последние пятнадцать лет Корсика готовился стать руководителем мафии.

— Мафии? Вы меня не разыгрываете?

— Мафии, синдиката, называйте это как угодно. Валенто Корсика готовился возглавить крупнейший клан организованной преступности. Ровно двенадцать недель назад Джо Азианти, главный мафиози, скончался от инсульта. Во вторник Френк Гонсалес видит преемника, прогуливающегося в парке с Синтией Брендон. Слава Богу, у него оказалась слишком цепкая память, и он разобрался, кто есть кто. А потому, Храви, или вы потолкуете со мной по душам, или, видит Бог, я позову кого-то из наших сотрудников, он даст вам по башке, а я выдвину против вас обвинение в нападении на сотрудника полиции со смертоносным оружием. А потом я отправлю вас в камеру предварительного заключения, прямо здесь, в участке, и вы проторчите там неделю, прежде чем кто-нибудь поймет, что с вами что-то случилось.

— Вы этого не сделаете.

— Хотите проверить, Харви?

— Позовете полицейского, чтобы он оглушил меня? Не верю!

— Именно это я и собираюсь сделать, Харви. Лучше уж поверьте, что я вовсе не шучу.

— О'кей.

— Что о'кей?

— Буду говорить. Я очень нежный. Стоит мне вывернуть руку, и я тут же ломаюсь. Э.К. Брендон уверен, что его дочь умыкнули. Я поклялся, что ничего не скажу полиции, так что видите, как мне можно доверять.

— Что, что?

— Это все он! Лично я не верю в киднеппинг.

— Что значит, это все он!

— Я хочу сказать, что Брендон думает, что ее похитили. Если бы я заподозрил похищение, вам бы долго пришлось обрабатывать меня резиновым шлангом, прежде чем я поделился бы своими подозрениями. Но я в это не верю, да и показания вашего Гонсалеса не наводит на мысль о киднеппинге.

— Пожалуй. Кстати, мы обходимся без резиновых шлангов. Но в вашей версии, Харви, есть один крошечный прокол.

— Я знаю. Я…

— Вы, вы, — согласился Ротшильд. — Я не понимаю, причем тут вы. Тут нет украденной собственности — ни драгоценностей, ни денег. Почему на это дело отрядили вас?

— Я знаю почему. Брендон — обладатель страховки от похищений.

— Страховки от похищений?

Я кивнул и рассказал всю историю, а Ротшильд сидел за своим обшарпанным столом и, держа в руках стакан с остатками молока, смотрел на меня с кислым, недоверчивым выражением лица. Когда я закончил, он глубоко вздохнул, встал и вышел из кабинета, но тут же вернулся с пакетом молока, из которого снова наполнил стакан.

— Отлично, а теперь скажите, о чем вы, Харви, умолчали?

Умолчал я о ста тысячах долларов и не собирался в этом признаваться ни за что на свете.

— Вот и вся история, лейтенант.

— Вся, говорите, история? Ну и куда же вы направитесь, когда выйдете из моего кабинета?

— Понятия не имею.

— Может, запамятовали, тогда попробуйте припомнить.

— Беда в том, что вы слишком уж верите в мою смекалку. Мне пару раз повезло, а вокруг ходят слухи, что я великий отгадчик тайн.

— Вы не смекалистый, вы хитрый и ловкий, Харви. Я вам не верю ни на грош. Впрочем, я никому не верю. Такая уж моя полицейская натура.

— Лейтенант, — сказал я самым искренним тоном, — я не имею ни малейшего понятия, куда делась девица, а то, что ее видели в Центральном парке под ручку с новым главарем мафии, для меня большая новость. Честное слово юного скаута!