— Вы даже не думаете об отдыхе, дорогая сестра Викторианна?

— Я отдохну в раю, моя крошка! — ответила монахиня. — А теперь пора спать. Значит, завтра возвращаешься домой?

— Да, обещаю.

Восстанавливающий силы сон пришел к молодой женщине тотчас же. Но в пять утра сестра Викторианна встала, потому что кто-то постучал в дверь ее комнаты. Это была Бадетта, тепло одетая, взбудораженная.

— Я пришла сказать Эрмин, что локомотив починили, а пути освободили. Поезд уже стоит здесь, на вокзале Лак-Эдуара. Пассажиров просят занять свои места в вагонах.

— Она не поедет дальше, мадам! — объявила монахиня с ноткой гордости в голосе.

— Вы в этом уверены? — переспросила Бадетта. — Как жаль! Я так радовалась, думая, что мы доедем до Квебека вместе!

Эрмин села на кровати. Окинув комнату сонным взглядом, она сказала тихо:

— Да, я остаюсь в санатории. Утром я сяду на поезд, который отвезет меня обратно в Шамбор. Спасибо, что пришли предупредить меня. До свидания, Бадетта! Мне было очень приятно с вами познакомиться!

Удивленная, журналистка попрощалась. Было очевидно, что она расстроилась, более того, в глазах у нее стояли слезы.

— Когда будете в Квебеке, прошу, навестите меня! Вот визитная карточка с моим адресом. Я угощу вас чаем и покажу мои рассказы.

— Спасибо огромное, Бадетта! Обещаю, я приду к вам в гости, и для меня это будет большим удовольствием.

— Хочу, чтобы вы знали, — добавила журналистка, — я вас не забуду. Вас и ваш голос, ваш великолепный голос, который еще долго будет звучать в моей душе. Что ж, до свидания!

Сестра Викторианна попрощалась с Бадеттой коротким раздраженным кивком. Эрмин легла снова, украдкой бросив взгляд на кусочек картона, где жирным шрифтом было напечатано: «Журналистка». Сестра-хозяйка поспешила закрыть дверь. Эрмин погладила Мукки по щеке и заснула. Через час она вновь проснулась. Сердце ее билось так, что в груди болело, — настолько сильные эмоции она испытала, увидев странный сон.

«Я не хочу! Не хочу видеть такие сны!» — подумала Эрмин. Глаза молодой женщины были полны слез. Она прижала сына К груди.

Комната была пуста. Должно быть, сестра Викторианна и Шарлотта спустились в кухню. Молодая женщина перевела дыхание, как если бы ей действительно пришлось бежать по снегу ночью, испуганной волчьим воем.

«Я пыталась догнать сани, запряженные огромными псами, которые сердито рычали. Кто-то увозил от меня Мукки, однако тот был старше, таким, как маленький Жорель. Он звал меня на помощь, но я не могла догнать похитителя!»

Эрмин показалось, что она вспомнила лицо мужчины, укравшего у нее сына. Оно было бледным, кожа да кости.

— Я знаю, человек из сна похож на этого больного, Эльзеара Ноле! — вполголоса сказала она себе. — Ничего удивительного, что он мне приснился: несчастный и впрямь напоминает привидение.

Немного расстроенная, она накормила и перепеленала Мукки, потом устроила его поудобнее в коляске. Мысль, что сегодня же вечером она будет в Валь-Жальбере, успокоила молодую женщину, и она отправилась на поиски монахини и девочки. На первом этаже санатория стояла полная тишина. От горожан-захватчиков не осталось и следа. Столы в столовой были расположены в образцовом порядке. Шарлотта, напевая себе под нос, расставляла тарелки.

— А вот и ты, Эрмин! Сестра Викторианна хотела, чтобы я дала тебе поспать.

— А я хотела бы ей помочь, — ответила молодая женщина. — Шарлотта, ты не расстроилась? Я знаю, как тебе хочется побывать в Квебеке!

— Ты сказала: «В следующий раз!», — ответила девочка с улыбкой. — Значит, так и будет!

— Непременно! — заверила ее Эрмин, хотя сама сомневалась в том, что это когда-нибудь случится. Имея на руках второго малыша, она уже не сможет позволить себе такой прихоти.

«Сестра Викторианна помогла мне вернуться на правильный путь. Прежде всего, я — мама. Сейчас я уже не понимаю, почему решила пройти это прослушивание. Какая же я дурочка! Мне не следовало даже думать об этом!»

Пожилая монахиня встретила ее улыбкой.

— На столе горячий кофе и молоко. Садись и позавтракай хорошенько.

— Я хочу помогать вам, сестра, и сегодня утром тоже! — возразила молодая женщина.

— Не нужно, моя крошка. Вчера вечером, когда посетителей в столовой прибавилось, помощь была необходима. Сегодня все идет по заведенному порядку.

— Мне будет приятно думать, что я делаю доброе дело. Когда мы жили в монастырской школе, вы всегда находили для меня полезное занятие.

— Вот упрямица, — проворчала монахиня. — Не знаю, понравится ли господину директору, если он увидит тебя за работой. Здесь достаточно рабочих рук. Хотя, если ты настаиваешь, будешь объясняться с ним сама, когда он застанет тебя с поварешкой в руках!

С этими словами сестра Викторианна протянула Эрмин фартук, который та уже надевала накануне. И добавила:

— Можешь нарезать хлеб и намазать его маслом. Потом отнесешь блюда с бутербродами в столовую и расставишь на столах. Пансионеры скоро спустятся.

— Спасибо, сестра! — сказала Эрмин. — Если бы мне пришлось сидеть без дела до самого поезда, я бы умерла со скуки. Думаю, директор не обидится, увидев, что я при деле!

И молодая женщина взялась за приготовление бутербродов. Работа спорилась в ее руках. В кухне витали чудесные ароматы теплой сдобы и кипяченого молока. Ободряюще гудел огонь в печи.

— Честно сказать, мне по душе видеть тебя за простой домашней работой, моя крошка, — с озабоченным видом заявила пожилая монахиня. — Господи, ваше счастье, что ни в твоей семье, ни в семье Маруа никто не заболел туберкулезом! В прошлом месяце мы отправили домой женщину сорока лет, чтобы она смогла отдать Богу душу в окружении восьмерых детей и супруга, работника железной дороги. Он часто навещал ее и потратил все свои сбережения, чтобы жена могла жить в этом санатории.

— Из больных, которых я видела вчера вечером, ни у кого нет шанса выздороветь? — спросила Эрмин.

— Маленький Жорель сплевывает кровь. Родители приедут навестить его в будущее воскресенье, но они будут расстроены: мальчику становится все хуже.

Шарлотта стояла рядом и слушала, личико у нее было расстроенное. Пожилая монахиня развела руками:

— Я многое узнала, работая среди чахоточных, Эрмин. Женщина, о которой я только что вспомнила, перенесла очень болезненную процедуру — коллапсотерапию. Она заключается в том, что легкие подвергают хирургическому вмешательству, чтобы поврежденные участки зарубцовывались здоровыми тканями. Приехав в Лак-Эдуар, она испытывала страшные боли. Думаю, это ускорило ее конец. Я же слежу за тем, чтобы пища была правильной: говядина с кровью, много молочного. Представь себе, господина Ноле лечили весьма странным способом, прежде чем он попал к нам: его укладывали в конюшне между кобылой и ее жеребенком, завернутым в одеяло, которым прежде обтирали животное, чтобы ткань пропахла молоком. Те, кто пользовал его подобным образом, где-то услышали, что это эффективное средство против туберкулеза[23].

Эрмин удрученно покачала головой, продолжая при этом намазывать маслом большие ломти хлеба.

— Сестра, можно, я подам пансионерам завтрак? — спросила она. — Мне будет приятно снова увидеть маленького Жореля.

— Даже если я скажу «нет», ты станешь спорить и в конце концов добьешься своего! Личико-то у тебя ангельское, но характер — железный. Если ты это сделаешь, моя помощница сможет пока проветрить комнаты пансионеров.

Молодая женщина тихо поблагодарила монахиню. Она была искренне рада, что имеет возможность хоть чем-то помочь этим людям. Эрмин выглянула в столовую: другая монахиня присматривала за пансионерами, понемногу заполнявшими столовую. Рядом кто-то зашелся ужасным кашлем. Это была светловолосая женщина лет тридцати.

«Вчера вечером я уделила внимание только Жорелю, — упрекнула себя Эрмин. — Нужно было найти доброе слово для каждого пансионера!»

На ней сегодня были серые брюки из джерси, удобные и теплые, и синяя кофточка под горло. Волосы Эрмин собрала в пучок на затылке. Так, в белом фартуке, она обходила помещение, держа в одной руке кувшин с обжигающе горячим молоком, а в другой — блюдо с бутербродами.

Увидев ее, Жорель затрепетал от радости. Он поприветствовал ее звонким: «Доброе утро, мадам певица!» — и добавил:

— Никогда раньше не видел женщину в брюках!

— Раньше женщины брюк не носили, а теперь носят. И это очень удобно, — ответила Эрмин с улыбкой.

— Вы теперь будете здесь работать? — спросил мальчик.

— Нет. В полдень я сяду на поезд. Я просто помогаю сестре Викторианне, мы с ней давно дружим. Надеюсь, сегодня утром ты хорошо покушаешь? Я слышала, у тебя плохой аппетит.

Эрмин вернулась в кухню за джемом и кофе. Проходя по столовой, она почувствовала на себе чей-то взгляд. Эльзеар Ноле, который, как и вчера, сидел рядом с Жорелем, растерянно глядел на нее.

«Этот человек и правда странный!» — озадаченно подумала молодая женщина.

Жослин провел ужасную ночь, терзаясь телом и душой. Он пребывал в уверенности, что его дочь уехала на рассвете, вместе с остальными путешественниками. Мужчина пролил немало слез, потом представил себя выздоровевшим. Он подумал, что тогда смог бы поговорить с дочерью, рассказать ей о своей полной печалей жизни. И вдруг Жослин снова видит ее, в фартуке! У нее румяные щеки и полные сострадания голубые глаза… Как только Эрмин вернулась из кухни, он призвал на помощь всю свою смелость:

— Мадам, я хочу еще раз извиниться за мой вчерашний жест, — сказал он низким глубоким голосом. — У меня дочь вашего возраста.

— Вы не обидели меня, мсье, — отозвалась Эрмин.

Удостоверившись, что у каждого пансионера есть все необходимое, она повернулась, чтобы идти в кухню.

— И все же я снова прошу прощения, — начал он. — Нас, больных туберкулезом, считают заразными и относятся соответственно. А ведь у нас тоже есть чувства! Мне пришлось объявить о своей болезни и заполнить документы, чтобы меня внесли в регистр больных[24]. Когда проходишь через эту процедуру, создается впечатление, что объявляешь на весь мир: «Я скоро умру!»

— Думаю, это очень тяжело, мсье, — ответила Эрмин. Она не знала, что еще сказать.

Близость этого человека заставляла ее чувствовать себя неловко. Тоненький голосок помог ей выйти из затруднительного положения.

— Вы знакомы с сестрой Викторианной? — спросил маленький Жорель.

— Я выросла в монастырской школе в Валь-Жальбере, поселке, расположенном недалеко от озера Сен-Жан. Меня воспитали монахини, и у сестры Викторианны, которая была у нас сестрой-хозяйкой, я многому научилась.

— Значит, вы сирота? — удивился мальчик.

Жослин ожидал услышать положительный ответ. Он прикрыл глаза. Мужчина испытывал такое волнение, что даже не замечал, что дрожит всем телом.

— Не совсем так, но я не могу рассказать тебе эту историю, мне нужно покормить моего малыша.

«Не совсем так»? Эти слова озадачили Жослина. Он чуть было не перевернул свою чашку с молоком. Разочарованный, Жорель положил на тарелку бутерброд, который собрался было есть. Чтобы его не расстраивать, Эрмин решила уделить мальчику еще несколько минут.

— Мои родители отдали меня сестрам, потому что не могли оставить у себя. Я часто грустила, думая об этом, но Господь, чтобы утешить меня, даровал мне способность к пению.

Теперь у Жослина, хотел он того или нет, не осталось никаких сомнений. Уши его покраснели, на лысеющем лбу выступил холодный пот. Оглушенный душевной болью, он словно со стороны услышал собственные слова:

— Наверное, вы ненавидите и презираете ваших родителей за то, что они вас бросили?

— Нет, мсье! Я их простила, у них не было выбора.

— А откуда вы знаете? — спросил Жорель.

— Какой же ты все-таки любопытный! — пошутила Эрмин. — Лучше займись-ка завтраком. Я узнала это от матери, которую, к своему счастью, нашла. А теперь доедай бутерброд!

На этот раз она стремительно удалилась, чтобы подать завтрак трем оставшимся пансионерам. Она не могла видеть, как по телу Жослина пробежала дрожь и он побледнел так, что страшно было смотреть. Каждое ее слово разило его в сердце, как нож.

«Что она говорит? — с удивлением думал Жослин. — Лора жива? Невозможно, я видел ее могилу! Но ведь я не сумасшедший! Она говорила о своей матери, а ее мать — Лора, моя Лора!»

К нему торопливым шагом приблизилась медсестра. Она всегда присутствовала при трапезах.

— Мсье Эльзеар, вам нехорошо? — спросила она.

— Оставьте меня, — пробормотал он сквозь зубы. — Оставьте меня в покое!

Яростный гнев обуял его. Судьба, дьявольски жестокая, похоже, решила вволю поиздеваться над ним. Долгие годы он оплакивал супругу, виня себя в ее кончине. К этому горю добавлялась боль из-за того, что он ничего не знал о судьбе своего ребенка, Мари-Эрмин. Если он не пытался разузнать, что с ней стало, то лишь потому, что испытывал огромное, невыносимое чувство вины, сделавшее его одиноким, сварливым, почти бесчувственным. Жослин никогда не приближался к Валь-Жальберу и озеру Сен-Жан, подозревая, что его дочь по-прежнему живет в монастырской школе. Да и как мог он посмотреть в глаза девочке, если стал причиной смерти ее матери? Теперь все то, в чем он был уверен, разлетелось в пух и прах. Мужчина подумал, что судьба жестоко одурачила его.