— Мама, а кто этот человек? Как он мог отказаться от тебя? Когда ты уходила, ты была с ним?

Тала отмела это предположение движением головы. И заставила себя солгать:

— Ты его не знаешь, но он из нашего народа, монтанье, как и я. Ходила я не к нему, а к шаману[34], мне понадобилась его помощь. И, по правде говоря, это тебя не касается, Тошан. А теперь иди к своей молодой супруге, твоей певчей птичке! Хотя ты давно так ее не зовешь. И она больше не поет…

— Я отвечу твоими же словами: «Это тебя не касается!» — сердито отозвался молодой метис.

Он вышел, хлопнув дверью. За вечерней трапезой в этот день никто не разговаривал, все сидели с мрачными лицами, думая о своих печалях и разочарованиях. Тала упрекала себя в том, что открылась сыну, а тот сердился на нее за намек насчет Эрмин. Шарлотта дулась в открытую. Почти достигшая подросткового возраста девочка слишком остро переживала свою первую безответную любовь. Что до Эрмин, то она мучилась от тупой боли в спине. Много неудобств доставлял ей и большой живот. Молодой женщине хотелось как можно скорее оказаться в Валь-Жальбере, рядом с родителями и Мирей. Ей недоставало заботы домоправительницы, у которой всегда находилось веселое словцо, способное ее утешить.

Следующий день не принес с собой никаких перемен. Тала не выходила из своей комнаты. Тошан большую часть дня чинил каноэ отца и мастерил над ним некое подобие полотняного тента на случай, если пойдет дождь.

Эрмин и Шарлотта собирали свои вещи.

— Но ведь мы могли бы остаться хотя бы до октября! — сказала девочка, которая как раз меняла штанишки Мукки.

Лежа на кровати голой попкой кверху, мальчик активно дрыгал ножками.

— Снегопады могут начаться задолго до октября! И потом, разве ты забыла, что тебе пора возвращаться в школу?

Молодая женщина склонилась над сыном.

— Позавчера моему маленькому херувиму исполнился годик, а мы даже не отметили как следует такое событие! Когда приедем домой, я попрошу Мирей испечь торт!

Тала о дне рождения внука не забыла. Она подарила ему пару искусно сшитых мокасин из красной кожи, отделанных белыми и черными бусинами.

— Какая тонкая работа! — восхитилась молодая мать, любуясь подарком. Мокасины были такими крошечными, что помещались у нее на одной ладони. — Я надену их на Мукки сегодня вечером, может, это поднимет всем настроение. Это наш последний совместный ужин, и мне бы хотелось, чтобы вечер был приятным. Кстати, Шарлотта, откуда эта идея остаться на зиму с Талой? Это страшная глупость, дорогая!

— Мне ее жалко! И она мне очень нравится! А еще я не хочу в школу. И Арман все время меня дразнит. Симон добр ко мне, Эдмон тоже, но Армана я терпеть не могу!

— В общем, все твои причины — обычные детские глупости, — подвела итог Эрмин. — Ты нужна мне, Шарлотта, ведь ты моя маленькая сестричка!

— Прости, Мимин!

Они обнялись. Все разногласия были забыты. Кто-то постучал в дверь, если можно было назвать дверью изделие из грубо сколоченных, плохо обработанных досок. Вошла Тала. На ней были куртка и шапка.

— Я пришла попрощаться, — пояснила она. — Я иду к матери, Одине[35]. Я давно не была у нее в гостях, она обрадуется. Ты помнишь Одину, Эрмин?

— Конечно! Как могу я забыть женщину, которая помогла мне произвести на свет Мукки! Но почему тебе нужно уходить именно сейчас? Через три часа уже стемнеет!

— Я успею дойти до ее дома. И темноты я не боюсь. Да и собака пойдет со мной.

— А что об этом думает Тошан? — не сдавалась молодая женщина.

— Он думает, что я вольна идти, куда хочу, и тогда, когда хочу. За меня не волнуйся. Моя сестра Аранк живет с Одиной, разговоры помогут мне забыть об усталости.

— А может, о твоем горе?

— У меня нет повода горевать, — с улыбкой сказала Тала. — Сожаления, угрызения совести, заботы — да, но не горе. Будь счастлива, маленькая Канти, рядом с твоими родителями, которые снова вместе.

Индианка погладила невестку по щеке. Эрмин захотелось плакать. Канти, «Та, которая поет» — так назвал ее один из двоюродных братьев мужа, которого звали Шоган, «Черная птица», когда услышал, как она исполняла оперную арию.

— Теперь не стоит звать меня Канти, — грустно сказала она.

— Не забывай о силе круга, дочка, — добавила Тала. — Никто и ничто не помешает тебе петь. Это написано в книге твоей жизни. Я очень люблю тебя, в этом не сомневайся. Благодаря тебе я научилась читать. Поэтому, пожалуйста, напиши мне письмо, когда ребенок появится на свет.

Тала поцеловала Шарлотту в лоб, после чего коснулась груди Эрмин в том месте, где билось сердце.

— Мы снова увидимся будущим летом, — сказала она ласково, а потом ушла, закрыв за собой дверь.

Тошан об уходе матери не сказал ничего. Похоже, он даже испытал чувство облегчения. Поэтому последний ужин прошел веселее, чем все ожидали. Они поели и легли пораньше, чтобы с первыми лучами солнца отправиться в путь.

Однако на рассвете произошло событие, на первый взгляд совершенно безобидное. Шарлотта отправилась к реке со своим чемоданчиком в одной руке, другой толкая коляску с Мукки. Эрмин в это время в который раз перетряхивала свои вещи, но так и не могла разыскать потерю.

— Любимая, что ты ищешь? — спросил у молодой женщины Тошан, закрывая ставни. — Если мы хотим успеть на условленное место, где нас будет ждать Пьер, нужно поторопиться.

— Я хотела надеть на Мукки его мокасинчики, но один не могу найти. Он как сквозь землю провалился! Нужно бы посмотреть под кроватью и под комодом, но я не могу нагнуться, как раньше! И встать на четвереньки тоже не могу!

Супруг с улыбкой обеими руками погладил ее большой живот.

— Моя женушка превратилась в мячик! — пошутил он. — Не расстраивайся, он просто не мог никуда деться, этот мокасин!

Успокоившись, Эрмин вышла в соседнюю комнату. Тошану же пришлось в буквальном смысле слова лечь, чтобы исследовать пространство между кроватью и полом. Он сразу же увидел потерявшийся мокасин, но рядом с ним лежал еще и сложенный вчетверо носовой платок. Тошан достал обе вещи.

— Он такой пыльный, — сказал мужчина вполголоса, встряхивая батистовый платок в красно-зеленую клетку, все еще хранящий следы глажки.

Тошан увидел и вышитые красным инициалы: заглавные буквы Ж и Ш. Его ум заработал с быстротой молнии. Единственным человеком с такими инициалами в кругу его знакомых был…

— Жослин Шарден! Но как здесь очутился его платок?

Смутный страх охватил Тошана, однако уже в следующую секунду он вздохнул с облегчением.

«Эрмин могла взять этот платок с собой по ошибке. Он попал к ней из бельевого шкафа Лоры. Но… Почему на нем тогда столько пыли? Может, он упал под кровать в первые дни после нашего приезда? Другого объяснения быть не может!»

И он вышел из комнаты, радуясь, что сейчас вернет жене ее пропажу. Молодая женщина с нетерпением ждала его у входной двери.

— О, ты все-таки его нашел! — радостно воскликнула она и схватила маленький башмачок.

— Он был под кроватью, но у тебя не получилось бы его достать. Этот платок ты тоже туда уронила, — добавил он, показывая развернутый квадрат материи, тут же затрепетавший на ветру.

Эрмин, которая уже спускалась по ступенькам веранды, улыбнулась.

— Не хочу тебя расстраивать, но это не мой платок! Он же мужской, и тебе это известно. Я впервые его вижу!

Снова став серьезной, она добавила ласковым голосом:

— Наверное, это платок твоего отца.

Удивленный, Тошан чуть было не ответил: «Скорее уж твоего!» — но, сам не зная почему, сдержался. В очередной раз им руководила инстинктивная осторожность. Молодой метис поспешил засунуть платок в карман штанов. Эрмин не увидела вышитых на нем инициалов.

— Ты права, — отозвался он, стараясь, чтобы голос прозвучал как можно более спокойно. — Идем!

Кусочки бледно-голубого неба проглядывали между причудливыми арабесками белоснежных облаков. Перибонка медленно катила свои воды. Усевшись на песок возле каноэ, Шарлотта напевала колыбельную устроившемуся у нее на коленях Мукки.

Эрмин с наслаждением вдохнула свежий утренний воздух. Невзирая на радостное ожидание встречи с Валь-Жальбером, ее родным поселком, она оставляла в хижине Талы и окрестностях частичку себя.

«Мы были так счастливы здесь! И в следующем году вернемся, так нужно! Надеюсь, Тала уже не будет такой грустной», — подумала она и ощутила укол беспокойства.

Тошан помог ей забраться в лодку, которую столкнул на воду. У молодой женщины сжалось сердце. Каноэ золотоискателя оказалось куда менее устойчивым, чем моторка Пьера Тибо. Но Шарлотта, которая уже успела устроиться в лодке, взяла ее за руку.

— Я расскажу о своих каникулах в сочинении, — сказала девочка. — Представляешь, какой будет восторг, когда мои одноклассники узнают, что я видела черного медведя!

— Благодаря моей матери, — сказал Тошан. — Она так хорошо знает лес, что может сказать, по каким тропам ходят звери и где их можно найти.

Все трое переглянулись. Вчерашний поспешный уход Талы показался им странным.

— В путь! — воскликнул молодой метис. — Течение само, без наших усилий, принесет лодку к набережной Перибонки!

Долгое время он молчал, уйдя в собственные мысли, стараясь держать каноэ подальше от берегов реки. В этой местности Перибонка была широкой и неспешно змеилась меж высоких, поросших лесом холмов. Шарлотта пела мальчику песенки, и Эрмин с удовольствием внимала повторяющимся по десятку раз строчкам, самым что ни на есть простым словам. Ребенок, которого она носила под сердцем, много и активно двигался. Она тихонько помассировала живот через легкую льняную ткань платья. Но неторопливые, беспорядочные движения внутри ее тела от этого только усилились. Они уже граничили с болью.

«Господи, наверное, я рожу великана!» — мелькнула испугавшая Эрмин мысль. Она не знала, радоваться этому или огорчаться.

Тошан не отрываясь смотрел на искрящуюся под солнцем гладь Перибонки. Огромная рыба вдруг выскочила из воды и обрушилась обратно, подняв фонтан серебристых брызг. Из головы метиса не шел этот треклятый носовой платок.

«Как он мог оказаться под кроватью в большой комнате? Как я ни пытаюсь, не могу найти объяснение! Если бы мы с отцом не расширяли хижину, добавляя перегородки, я бы подумал, что этот кусок материи лежит там уже семнадцать лет, с того дня, когда Лора с Жослином в первый раз вошли в дом моих родителей. Но тогда бы платок был в жалком состоянии, а он довольно чистый… Я даже почувствовал запах мыла… А может, он и правда остался в доме с тех пор, просто мать решила взять платок себе, зная, что никогда не сможет вернуть его владельцу. Нет, какой же я глупец, что ломаю над этим голову! И все же… «Ж» и «Ш»! У кого из наших соседей могут быть такие инициалы?»

Но никого не находилось. Неприятное чувство, которое вызывала в нем вся эта история, только усилилось.

— Что с тобой, Тошан? — спросила у него сидящая на носу каноэ Эрмин, в то время как ее супруг находился у кормы. — За все это время ты рта не раскрыл!

Молодая женщина опасалась, что мужа не радует перспектива возвращения в Валь-Жальбер.

— Все в порядке, — ответил тот, силясь улыбнуться. — Я думаю о нашем будущем.

— Господи, подходящее ли сейчас время для таких мыслей? — воскликнула она. — А я просто хочу, чтобы поскорее пришли рождественские праздники! Скоро из-за ребенка я не смогу нормально ходить. А мне совсем не нравится чувствовать себя чуть ли не инвалидом!

Конечно, это было слишком сильно сказано. Тошан зачерпнул ладонью воды и плеснул ею в жену. Та вскрикнула. Шарлотта с хохотом спряталась за спину молодой женщины.

«К черту этот платок! — подумал Тошан. — Следующим летом спрошу о нем мать».

Однако, стоило им причалить на набережной в поселке Перибонка, как мысли его приняли новое направление. Тошану пришло в голову, что Жослин мог совсем недавно посетить его родные места. Если это было правдой, то именно его тесть и никто другой разбил Тале сердце. Тошан решил ничего не рассказывать жене, пока у него не будет веских доказательств. И все же по отношению к человеку, чье общество ему придется терпеть бесконечные зимние месяцы, в душе его зародилось чувство, очень похожее на ненависть.

Валь-Жальбер, четверг, 12 октября 1933 года

— Создается впечатление, что лето не хочет от нас уходить, — сказала дочери Лора. — Посмотри, какая вокруг красота! Умей я рисовать, я бы непременно запечатлела на холсте все эти оттенки листвы — золотисто-коричневый, красноватый, переходящий в охру желтый! И эти последние розы! Такие хрупкие, с таким сладким ароматом! Обожаю осень!

— Мама! Честное слово, ты просто поэтесса! — заметила Эрмин. — А я со дня нашего приезда ни разу не ходила гулять. Может, мне не стоит слушать совета акушерки? Она настаивала, чтобы я побольше лежала, но мне так скучно!