— До встречи! — сказал он с бесконечной нежностью.

Он не подозревал, что этот поспешный отъезд будет стоить ему многих сожалений.

Собаки бежали, помахивая хвостами. Их теплое дыхание вырывалось облачками пара, что тотчас же рассеивался на холоде. Полозья саней скрипели на толстом обледеневшем слое снега. Залитый голубоватым светом пейзаж казался застывшим, призрачным. Несмотря на плохое настроение, Тошан испытывал наслаждение, которое, должно быть, сопровождает любого отчаянного охотника-следопыта, отправившегося на поиски приключений в сердце белоснежной зимней пустыни. В его жилах текла кровь монтанье, сообщавшая ему исключительную выносливость; душой и телом он принадлежал этой суровой неприветливой земле. И страх был ему неведом.

Прижимаясь спиной к резной спинке саней, закутанная в одеяла, Тала подставляла ветру свое искаженное страданием лицо. Горе ее было так велико, что ей хотелось лечь поддерево и ждать смерти. Уснувшая природа в оковах холода была олицетворением ее сердечных мук. Она знала, что заставила сына пойти на неоправданный риск, что эта поездка чревата многими опасностями. Но в глубине души ей не было до этого дела. В своем бегстве индианка увлекала Тошана за собой, и, возможно, это была в какой-то мере ее месть.

Когда они въехали в Роберваль, уверенность Тошана в правильности своих действий снова поколебалась. Еще можно было вернуться… Мысли об Эрмин, такой золотоволосой, светлокожей, с нежным румянцем в свете прикроватной лампы, стали навязчивыми.

«Хорошо, что я просунул записку под дверь нашей комнаты. Мадлен найдет ее. Моя женушка-ракушка не будет ждать меня сегодня вечером, обмирая от волнения».

— А что, если лед на озере еще недостаточно крепкий? — сухо спросил он у матери. — Ты говоришь, что переправа безопасна, но я в этом сомневаюсь!

— Твои сани пройдут легко, мой сын, — успокоила его мать. — Я вешу совсем немного.

Тошан зажег сигарету. Его одолевало тягостное ощущение, будто он пересек некую границу и теперь никогда не сможет вернуться назад.

«Господи, защити нас», — взмолился он про себя.

Будучи крещеным и воспитанным монахами, он все же относился к религиозным обрядам с прохладцей. Его верования были сходны с верованиями Талы, которая поклонялась высшему духу, давшему жизнь всему сущему на земле, а саму землю почитала как животворящую силу.

— Вперед, Дюк! — крикнул он. — Вперед! Живее!

Он решил пересечь озеро Сен-Жан как можно быстрее, но плохое предчувствие не оставляло его в покое. Тала закрыла глаза. Прижавшись к ее груди, маленький хаски согревал ее. Свистел ветер, становилось все холоднее.

«Жослин, я проклинаю день, когда снова увидела тебя, — думала красавица индианка. — И презираю тебя, потому что ты показал себя трусом и себялюбцем. Ты даже не улыбнулся мне, не сказал ни одного ласкового слова, а ведь я спасла тебе жизнь!»

Они были на полпути к набережной Перибонки, когда на северо-восточный регион обрушилась снежная буря. На этот раз Тошан перекрестился — жест, которому он научился, будучи ребенком, и к которому прибегал очень неохотно.

— Мама, мы умрем! — крикнул он, вне себя от гнева.

Громкий вой ветра заглушил его голос. Тала не услышала.

Валь-Жальбер, в тот же вечер

Эрмин посмотрела на часы-браслет, подаренные Тошаном на Рождество. За окном была темная ночь. Ее супруг и Тала должны были уже вернуться. Молодая женщина подумала, уж не снится ли ей все это — в гостиной царила полнейшая тишина и покой. Мукки все так же спал с ней рядом, Шарлотта с Эдмоном исчезли.

— А где мои малышки? — вдруг всполошилась она. — Им пора есть! Ах да, с ними же Мадлен, там, в спальне…

Она прислушалась. Ни один звук не нарушал тишины. Даже в кухне ни разу не звякнула крышка кастрюли.

«Кое-кто перебрал карибу и джина», — подумала Эрмин с иронией.

Ее груди были полны молока, но она не осмеливалась подняться к себе, оставив сына одного на диване. Если мальчик проснется и отправится исследовать комнату, он может обжечься о горячую печку или получить удар током из розетки. Заботливая мать, она ни на минуту не забывала, какие опасности грозят в доме непоседливому малышу пятнадцати месяцев от роду.

Молодая женщина подумала, что Мирей позволила себе отдохнуть немного перед ужином, поэтому решила побыть в гостиной, чтобы никого не беспокоить.

«В такой холод не самая лучшая мысль — кататься по поселку на санях, — подумала она. — Со вчерашнего дня мы с Тошаном почти не были вместе…»

Мысли ее переключились на свекровь. «Тале неуютно у нас, это очевидно. И все же это очень любезно с ее стороны — приехать посмотреть на Мари и Лоранс. Нютта и Нади! Думаю, никто не будет называть малышек их индейскими именами, папе это не понравится. Он тоже выглядел смущенным, даже расстроенным!»

Она каждую минуту надеялась услышать лай собак, но даже не думала о том, чтобы выйти из дома к сараю. Несмотря на двойные шторы и на то, что в доме было жарко натоплено, Эрмин мерзла.

— Канти! Канти! — позвали ее ласково со второго этажа. — Иди сюда!

Это была Мадлен. Кормилица перестала говорить ей «вы», ведь через Тошана их связывали родственные узы. Эрмин решилась оставить спящего сына в гостиной. Молодая индианка тотчас же взяла ее за руку.

— Твои дочки проголодались, но я с ними поговорила и они не стали плакать. Которую из них мне кормить?

— Мы можем меняться каждый раз?

— Ты права, так они обе будут ощущать твой запах. Ты хорошая мать, Канти!

— Прошу тебя, Мадлен, не называй меня так! Здесь, среди родных, я Эрмин. Имя Канти мне очень нравится, но я не хочу создавать проблем.

— Жаль, имя «Та, которая поет» очень тебе подходит. Когда я слушала тебя, моя печаль исчезла и мне захотелось поскорее уйти к сестрам насовсем. Твой голос приближает меня к Богу!

Эрмин была тронута ее похвалой.

— Спасибо, Мадлен, очень мило с твоей стороны! Я сейчас вернусь, мой сын спит в гостиной.

Она спустилась по лестнице, но ее ожидал приятный сюрприз: возле крепко спящего Мукки сидела Шарлотта.

— Дорогая, оставляю его на твое попечение, — ласково сказала молодая женщина.

— Хорошо! — весело отозвалась девочка.

И снова Эрмин удивилась: Тошану и Тале давно пора было вернуться. Она опять поднялась к себе в спальню, наступив по пути на листок бумаги — записку мужа. Эрмин посмотрела на своих маленьких дочек. Они лежали посреди кровати и смотрели на нее широко открытыми глазами красивого серо-голубого цвета.

— Какие они тихие! — воскликнула она.

В присутствии молодой кормилицы она не особенно заботилась о приличиях: минута, и обе девочки уже сосали молоко. Мадлен прослезилась.

— Я скучаю по своей дочке, — призналась она. — Надеюсь, она не плачет, ей весело…

— Ты знаешь, что сестры конгрегации Нотр-Дам-дю-Бон-Консей воспитали меня? — спросила Эрмин. — Эти святые женщины заботятся о самых маленьких, они любят своих подопечных и хлопочут об их благополучии. Но я тебя понимаю! Я никогда не смогла бы расстаться с Мукки. И с девочками. Мне не хочется, чтобы эта жертва стоила тебе здоровья. Ты еще можешь изменить решение. Если не хочешь оставаться здесь, скажи прямо!

— Я поручила своего ребенка Господу нашему Иисусу и пресвятой Деве Марии, — ответила молодая индианка. — Я увижусь с ней этим летом. Мое материнское сердце страдает, но в душе моей мир.

Эрмин не решилась ничего добавить. Прошло несколько минут, и дом снова стал оживать. Она услышала, как родители прошли по коридору и спустились на первый этаж, как Мукки радостно вскрикнул. В кухне слышался веселый перезвон. Молодая женщина тоже хотела бы обрадоваться, но для этого ей не хватало еще одного звука, который мог донестись со стороны сарая для собак или от крыльца.

— Странно, что прогулка Тошана и Талы так затянулась, — сказала она Мадлен. — Ветер становится все сильнее. Они совсем замерзнут!

— Наш народ живет на этих землях столетиями, — возразила кормилица. — Мы не боимся ни холода, ни метели. Они скоро вернутся.

Закончив кормить малышек, они поменяли им пеленки. В комнату заглянула Шарлотта. Она тоже прошла по клочку бумаги, не заметив его.

— Лора просила передать вам, что ужин подадут в столовой. Мирей приготовила гороховый суп с шалфеем, но без петрушки, потому что от нее иссякает молоко. И жаркое из свинины. Если меню вам не подходит, мне нужно сказать об этом в кухне.

Мадлен не сдержала лукавой усмешки. Жизнь с белыми, да еще в красивом доме, стала для нее настоящим приключением. Несколько минут назад она внимательно осмотрела туалетную комнату и повертела краны, завороженная сложностью всех этих приспособлений.

— Думаю, нас все устроит, — сказала Эрмин. — Шарлотта, возьми Лоранс, а мы пойдем за тобой следом.

И они втроем направились к двери, ведущей в коридор, с удовольствием вдыхая аппетитный запах жареного лука. Мадлен увидела записку Тошана и подняла ее. Она тут же протянула клочок бумаги Эрмин, прочитав на нем ее имя.

— Это было на полу, — пояснила молодая индианка.

— О нет, только не это… Я не хочу в это верить! Тошан везет Талу назад! Это невозможно! Но, раз он написал, так оно и есть!

Сквозь пелену слез она перечитала строки. Непонимание, недоверие, разочарование — все перемешалось у нее в душе и теперь захлестывало ее.


«Эрмин, дорогая, прости, что я тебе соврал. Мать хочет вернуться домой. Отвозя ее, я исполняю сыновний долг. Я не могу сказать тебе почему, но мы поговорим об этом, когда я вернусь, а значит, очень скоро. Я сожалею, что так получилось, и мне неприятно навязывать тебе еще одну разлуку. Извинись за меня перед Лорой и Жослином. Тошан».


— Что случилось, Мимин? — спросила Шарлотта. — Ты бела как полотно!

— Плохая новость? — подхватила молодая индианка.

Эрмин не могла произнести ни слова. Задыхаясь от слез, она мысленно перенеслась туда, где сквозь морозную ночь мчались сани. Напрягая все силы, бежали собаки, и Тошан удалялся от нее, от ее объятий и поцелуев.

«Со дня рождения малышек мы так мало времени провели вместе, — думала она с возмущением. — И он уехал! Бесстыдно соврал мне! Тала не могла потребовать от него такого, это неправда!»

Ничего не сказав, Эрмин спустилась в гостиную. Мадлен и Шарлотта поспешили за ней.

— Мама! — воскликнула молодая женщина, увидев Лору. — Это ужасно! Случилось что-то ужасное, поверь!

— Что именно, дорогая?

Жослин сидел в кресле, держа Мукки на коленях. Он обратил внимание на отсутствие Тошана и Талы.

— Говори, Эрмин!

— Тошан уехал, ничего мне не сказав. Хотя нет, он соврал, что они с матерью на санях покатаются по поселку. Мне это показалось странным, но я устала и не хотела спорить.

Слезы мешали ей говорить. Отдышавшись, она продолжала:

— Я уже начала беспокоиться, и тут в моей спальне Мадлен находит записку. Тошан подсунул ее под дверь.

Лора обняла дочь за плечи.

— Успокойся же, наконец! Это ошибка, недоразумение! Куда они могли уехать?

— Мамочка, прочти записку! Тошан везет Талу к ней домой, на Перибонку, а на улице ужасный мороз и полная темнота! Отсюда до хижины Талы на санях не меньше трех дней пути. Только сумасшедший мог решиться на такое!

На крики прибежала Мирей. Она уловила основное и поспешила сообщить свое мнение:

— Тошан — славный парень, он не оставит тебя вечером первого января одну с двумя младенцами двух недель от роду!

— Ты ошибаешься, Мирей! — плача, возразила молодая женщина. — И вы все тому свидетели!

— Признаюсь, ума не приложу, что все это значит, но Тошан пишет, что очень скоро вернется, — сказала Лора. — А что, если он просто решил тебя разыграть? Твоя свекровь сейчас в гостевой комнате, а супруг вот-вот появится?

Эрмин покачала головой. Вмешалась Шарлотта:

— Я уверена, на втором этаже никого нет!

— Мадлен, вы что-нибудь об этом знаете? — спросил Жослин, вставая.

Мукки он посадил к себе на шею, словно желая защититься от неясной опасности, ощущение которой не покидало его.

— Нет, мсье! Тала сказала, что хочет побыть у вас пару дней.

Несмотря на огорчение и страх, Эрмин пыталась найти объяснение происшедшему.

«Стоило мне сказать Тале, что мама ждет ребенка, как она расстроилась. Потом сказала, что хочет поговорить с Тошаном, но не пожелала, чтобы я пошла с ней. Выходит, она уже тогда решила вернуться к себе. Но почему?»

Исполнившись сочувствия, молодая женщина пришла к заключению, которое оправдывало поступок свекрови.

«Тала живет в одиночестве и бедности, и ее единственный сын большую часть года проводит в доме моих родителей. Мы унизили ее, раздавили роскошью, которая нас окружает, своим счастьем… Маме столько же лет, сколько Тале, и она снова обрела своего супруга, у них будет ребенок… И все же это не повод вот так убегать!»