И молодой метис, с трудом переведя дыхание, выбежал из комнаты, хлопнув дверью. Увидев, что он стоит, опершись локтями о стойку, горничная подумала, что случилось что-то страшное. Тошан был ей очень симпатичен.

— Боже милостивый! — воскликнула она с сочувствием. — Да на вас лица нет! Как ваша мать?

— Она пришла в сознание. Ей нужен горячий ужин и вино. Держите!

Он поблагодарил ее жестом и положил на стойку несколько монет. На улице все еще завывал ветер. Тошан поискал глазами щенка хаски, которого оставил на набережной. Но того нигде не было видно.

«Тем лучше, — подумал он. — Я сейчас готов ему шею сломать, разбить ему голову камнем! Никаких подарков от Жослина Шардена!»

Злость мешала ему рассуждать здраво. Он видел себя пересекающим озеро Сен-Жан, стремящимся назад, в Валь-Жальбер. С каким удовольствием он бы ударил своего тестя, наговорил ему оскорбительных слов, вырвал из объятий Лоры… Как и Тала, Жослин врал ему, и ложь эта была так сокрушительна, что вдребезги разбила тот фундамент для взаимопонимания и привязанности, который оба они так терпеливо возводили.

Перибонка — небольшой поселок. Тошан углубился в ближний лес, задевая лбом опустившиеся, отяжелевшие от снега ветви елей.

«Всё это — вероломство и предательство! — говорил он себе, шагая наугад меж деревьев. — Всё: и улыбки, и разговоры, и партии в карты, и колядование, и подмигивание!»

Он пытался прогнать причиняющие боль картинки, возникавшие в его сознании с быстротой молнии: тело матери под телом Жослина, их объятия… Наконец, опершись о ствол березы, он издал долгий, хриплый крик, колотя кулаками о дерево. Костяшки пальцев скоро разбились в кровь, однако он не чувствовал боли.

«Я был прав тогда, с платком! Я был прав, и все же поверил в их с Жослином россказни! Но Лора поймет, каков на самом деле тот, кого она так любит! Эрмин узнает, что ее отец — последний мерзавец! Он мне за все заплатит, дорого заплатит!»

Тошану хотелось заплакать, как плачут обиженные дети. Однако, слишком гордый для этого, он продолжал колотить дерево, выплескивая переполнявшие сердце ненависть и отвращение.


Тала не спеша оделась. Присев на край кровати, она прислушивалась к малейшему шуму на лестнице отеля. Горничная принесла ей куриного бульона, рагу из свинины и стакан вина. Женщина заставила себя поесть ради невинного ребенка, который рос в ее лоне. Ощущение, будто она упала на дно ямы с такими отвесными стенами, что выбраться из нее не представлялось возможным, не оставляло ее. Да индианка и не искала спасения.

Так она и задремала — изваяние из плоти и скорби. Тошан вошел в шесть утра. Тала посмотрела на него, радуясь тому, что он жив, и тут же испугалась — такое безжалостное у него было лицо. Ночи хватило, чтобы омрачить его сияющую красоту, погасить блеск этих глаз. То была ее вина, осознание которой заставило спину женщины согнуться. Из глаз Талы полились слезы.

— Пора ехать дальше, — неумолимо возвестил Тошан. — Тучи разошлись, день будет ясный. Мне не терпится услышать, что ты скажешь в свое оправдание.

Это был ультиматум. Тала вздрогнула, но тут же встала и горделиво выпрямилась. Гнев Тошана вернул ей силы. Она редко склонялась под ударами судьбы.

— Ты услышишь, что я хочу тебе сказать, мой сын, — заявила она.

Сани были готовы. Запряженные в упряжку собаки махали хвостами и оглядывались по сторонам. Они хорошо отдохнули, и теперь им не терпелось отправиться дальше, по тропинкам, ведущим на север.

— А где щенок? — спросила Тала.

На набережной никого, кроме них, не было. Она была рядя переменить тему разговора, но судьба щенка ее по-настоящему беспокоила.

— Он сам нашел дорогу в конюшню, к Дюку. Я подарил его тому парню, который вчера на озере потерял лошадь. Он пил всю ночь, ну или почти всю! К утру он был пьян в стельку и лег спать в сарае. Я подарил ему Кьюта, чтобы утешить. В любом случае я решил избавиться от щенка, иначе я мог бы его убить. И ты понимаешь почему! Ты знаешь, чей это подарок!

Тала села на свернутые одеяла и сказала сквозь зубы:

— Я к нему привязалась, он вместе со мной пережил бурю.

Тошан не ответил, только лицо его еще больше помрачнело. Он встал на полозья.

— Вперед, Дюк!

До полудня они не обменялись ни словом. Просторные белоснежные пейзажи блестели в лучах серебристого зимнего солнца.

«Мир так прекрасен! — думал молодой метис. — А у меня вкус желчи во рту. Еще вчера утром, в это самое время, я весело похлопывал по плечу моего тестя и прижимал к груди сына! И говорил себе, что у меня замечательная жизнь и хорошая семья!»

Между ними висело такое тягостное молчание, что Тошан решился нарушить его вопросом, который неотступно преследовал его:

— Как ты осмелилась стать любовницей Шардена? Ты же знала, что он — отец моей жены? Я поверил тебе, когда ты призналась, что влюбилась в него, но безответно. Ты соврала! Соврала, чтобы его защитить!

— Мой сын, когда Жослин Шарден шел по нашей опушке, я видела в нем только измученного, отчаявшегося человека, — сказала Тала. — Мне стало его жалко. У него была одна мысль — поскорее умереть, чтобы Лора снова смогла выйти замуж. Он сожалел только о том, что так и не успел лучше узнать своего ребенка. Поверь, в первые дни, когда он оставался у меня, я думала только о том, чтобы ему помочь. Дыхание смерти уже ощущалось в нем, я это чувствовала!

Тошан не хотел успокаиваться. Отношения матери и Жослина он считал результатом того, что оба уступили аморальному, постыдному вожделению.

— Послушать тебя, так я должен сказать тебе «спасибо»! — возмутился он. — Можно подумать, ты уложила его к себе в постель, чтобы спасти и здоровым вернуть законной супруге!

— Так оно и было! — крикнула в ответ Тала. — Можешь насмехаться, сколько хочешь, но любовь порождает надежду, а без надежды тело гибнет.

— Только не говори о любви! Ты просто хотела мужчину и согласилась лечь с первым попавшимся! — заявил он. — Шарден использовал тебя, и знаешь почему? Готов поспорить, он бы не стал спать с белой женщиной, чтобы не скомпрометировать ее. Но с индианкой — запросто! Теперь понятно, почему о моих соплеменницах говорят как о легкодоступных женщинах!

— Замолчи! — приказала она.

Тала повернулась к Тошану спиной. Он не увидел выражения глубочайшей скорби у нее на лице. Каждое слово сына ранило, унижало ее и чернило воспоминания, которые были ей дороги. Тала закрыла глаза и сжала губы. Снова повисло бесконечное молчание. Когда они проехали еще полтора километра, Тошан придержал собак, а потом приказал им остановиться: по тропинке, подняв тяжелую голову, брел лось. Более молодой его собрат следовал за ним. Дюк зарычал, но хозяин приказал ему умолкнуть.

— Для них наступили голодные времена, — сказала Тала. — Они едят березовую и ивовую кору.

— Ты ничего нового мне не сказала, — отозвался Тошан. — Побереги язык для объяснения своих поступков.

Сказав так, он закурил, давая возможность лесным великанам уйти своим путем. Потом погнал упряжку вперед так же быстро, как и на озере. Часто он срезал путь по только ему известным тропинкам, и сани со скрипом подпрыгивали на сугробах. Дважды они чуть было не перевернулись. Тала пришла к заключению, что сын вполне мог желать несчастного случая, чтобы разом избавиться от матери и ее ребенка. Но держалась она крепко и ни разу не вскрикнула от страха.

Когда они подъехали к хижине, уже смеркалось. Несколько минут Тошан с матерью занимались привычными делами: Тала разожгла огонь в выложенном галькой очаге и поставила вариться бобы. Тошан распряг собак и осчастливил их копченой рыбой, которую хранил в бочонке. Затем закрыл животных в дровяном сарае. На улице было очень холодно и мрачно. Впервые в жизни место, где он вырос, показалось ему отвратительным. На него нахлынула тоска, к которой примешивалось отчаянное желание оказаться рядом с Эрмин. Он подумал, что сейчас в Валь-Жальбере в гостиной Лоры ярко горит свет, Мукки играет под елкой, а его маленькая женушка, как он называл Эрмин в мыслях, смотрит на уснувших двойняшек. Там, далеко, осталось все то, чем молодой мужчина дорожил больше всего на свете.

— Я проклинаю тебя, Жослин! — сказал он вслух.

Против воли он вошел в дом. Мать ждала его, сидя у стола. Свеча освещала ее измученное лицо. Тошан ощутил смутное сочувствие. Положение Талы было незавидным.

— Когда родится ребенок? — спросил он.

— В марте. Мой сын, выслушай меня! Так уж случилось, я не нашла в себе сил что-то изменить. Жослин отказался от своих прав на Лору, я давно овдовела. Я думала, что легко забуду случайного любовника, но страсть снедала меня изнутри. А потом я узнала, что ношу его ребенка. Я могла бы выпить настой, который освобождает женщину от плода, когда он еще совсем маленький, но мне не хватило решительности. Я подумала, что больше не буду одинокой, что у меня будет кого любить и о ком заботиться.

— И ты думала убедить меня, что он родился от святого духа? — насмешливо поинтересовался Тошан.

— Я знала, что ты приедешь навестить меня летом. И сказала бы, что это сирота, которого отдали мне на попечение.

Тошан опустил голову, совершенно убитый морально. Он зажег сигарету. Пальцы его дрожали.

— Значительная доля вины не твоя, — сказал он после долгих размышлений. — Я часто предлагал тебе снова выйти замуж, чтобы не жить здесь одной большую часть года. Но ты только смеялась, не хотела жертвовать своей свободой. И вот результат! Как я был наивен, что поверил вам! А ведь я был прав! Никогда больше не буду таким доверчивым! Я заподозрил правду еще в конце лета, когда нашел в хижине платок. Платок с вышитыми инициалами — «Ж» и «Ш». Я спросил у Жослина, но он все отрицал, он мне солгал!

— Конечно, он лгал! Зачем рассказывать тебе, что между нами было? — сказала его мать. — Я взяла с него обещание, что он никому не расскажет. Круг из белых камней разорвался, и наша история должна была закончиться.

— Это глупости, мать! Он-то должен был задуматься о возможных последствиях! Это обязанность мужчины!

И молодой метис в замешательстве замолчал. Все средства и способы, препятствующие зачатию, были запрещены церковью. Тошан, однако, прибегал к ним, когда позволял себе мимолетные связи с женщинами во время своих путешествий по стране.

— Завтра я уеду, — объявил он. — Шарден так легко не отделается! Он должен заплатить! Этот лицемер лишится всего: семьи, крыши над головой! Мать, я ненавижу его! То, что я сейчас чувствую, терзает меня, сводит с ума! Если бы я не боялся сгнить в тюрьме, я бы вполне смог убить его!

Тала резко встала. Она смотрела на сына с таким суровым выражением, какого он никогда не видел и которое делало ее еще красивее, возвратив чертам отблеск молодости.

— Нет, мой сын! Умоляю тебя. Не делай этого! Жослин не должен знать, что я жду от него ребенка. И я не хочу, чтобы Лора знала, и особенно — Эрмин! Я поступила глупо, затеяв эту поездку, но мне хотелось увидеть внучек и оставить Мадлен в надежных руках. Возраст не всех делает мудрее. Я надеялась, что Жослин еще питает ко мне какие-то чувства. Думала, он найдет способ поговорить со мной или хотя бы поблагодарит за то, что я дала ему шанс начать все заново. Но у него на лице я прочла только страх, замешательство и жалость. Это было ужасно! Когда Эрмин сказала, что Лора беременна, мне не оставалось ничего, кроме бегства. Так было нужно, потому что, поступи я иначе, я могла бы открыть свои истинные чувства. Но мне не хотелось разрушать их счастье. Тошан, если у тебя осталась хотя бы капля уважения ко мне, прошу, не говори им ничего! Этот ребенок позаботится обо мне в старости. Мне уже сорок три, и если в мое лоно попало семя и проросло — это знак!

Тошан вскочил со скамьи разъяренный, с горящим взглядом.

— Счастье не строят на лжи! — выкрикнул он. — Шарден обесчестил тебя, опорочил память моего отца, наших предков. Его я не трону ради Эрмин, которая не смогла бы мне этого простить. Но я расскажу всю правду, и он будет достойно наказан!

— Не делай этого, мой сын, — повторила Тала.

Она схватила со стола нож и прижала его к шее.

— Если ты раскроешь мой секрет, я перережу себе горло, — сказала она. — На твоей совести будет моя смерть и смерть твоего брата или сестры.

Молодой метис замер от удивления. Его мать сильнее прижала лезвие ножа. Он различил каплю крови, которая в следующее мгновение потекла по медного оттенка коже.

— Поклянись, что никто и никогда не узнает, кто отец моего ребенка. Никто, кроме тебя и меня.

Тошан смотрел на мать как зачарованный. Он протянул руку к ножу.

— Мой брат или моя сестра, — удивленно произнес он. — Мама, остановись! Не делай себе больно! Что такое ты сказала? Рожденный тобой, этот ребенок станет моим братом или сестрой! Но ведь и для Эрмин тоже! Теперь ты понимаешь, куда завели нас твои капризы самки, жаждущей самца?