— Да, это правда. Какое все-таки чудо, что ты освободился от этой ужасной болезни! — отозвалась она. — Добрый Господь сотворил его для нас!

Он кашлянул, подумав, что не Бог, а влюбленная красавица индианка вырвала его из когтей смерти.

«А я показал себя неблагодарным тогда, в первый день нового года, — подумал мужчина. — Мне нужно было быть радушнее, обходительнее. Моя холодность показалась Тале унизительной».

Невольно мысли его переключились на Тошана. В последнее время он думал о зяте со смутным беспокойством. Поведение молодого метиса казалось ему странным, даже если в присутствии дочери Жослин и говорил обратное. Если зять узнал правду, он никогда не вернется в Валь-Жальбер.

— Папа, преподай мне еще один урок истории, — ласково попросила Эрмин. — Если ты не будешь со мной разговаривать, я стану скучать по малышам, Шарлотте и маме!

— Если так, я не буду молчать ни минуты! — ответил он с улыбкой.

Эрмин хотелось плакать. Тошан открыто не запретил ей ехать в Квебек, но он отнес прослушивание в разряд забав.

«В глубине души он наверняка злится. Он не осмелился мне запретить, потому что вокруг были люди… Потом я сделаю все, как он захочет, буду жить в хижине Талы. Мы пробыли в разлуке много месяцев. Я сама не своя без него…»

Жослин воспользовался молчанием дочери, чтобы сказать:

— Знаешь, что меня всегда поражало? Как смогли выжить первые колонисты, ведь им пришлось очень тяжело. Когда наши предки высадились на эти земли, они ничего о них не знали. Многие сильно пострадали во время своей первой жестокой канадской зимы. Они не были готовы к такому сильному холоду. На первых порах индейцы помогали белым, давали лекарства против цинги, страшной болезни, которой заболевают все на корабле во время длинных путешествий, а на земле — в течение продолжительных зимовок, когда нет свежих овощей и фруктов. Большинство наших небольших городов появились на месте фактории. Монтанье и гуроны быстро поняли, что могут заработать деньги или предметы обихода, продавая меха, но и переселенцы это поняли тоже.

— В Тадуссаке, где родилась наша милейшая домоправительница, была одна из первых факторий, — сказала Эрмин. — Жаку Картье это место очень понравилось. Я мечтаю однажды поплыть туда на корабле. Это в устье Сагенея, там, где река впадает в Сен-Лоран. Мирей мне все подробно описала. Еще она рассказывала о мысе Троицы — утесе высотой девятьсот футов, на котором возвышается огромная статуя Пресвятой Девы.

— Я видел ее, будучи юношей! — сказал Жослин. — Это было в 1900 году! Я путешествовал вместе с отцом, который рассказал, что статуя Нотр-Дам-де-Сагеней была возведена после того, как с неким Шарлем-Наполеоном Робитайем, торговцем, приключилось несчастье. Он переезжал через озеро по льду, и лед под ним треснул. Он решил, что пропал, и обратился к Деве Марии с просьбой о спасении. И о чудо! Минуту спустя он оказался живым и невредимым на другой стороне разлома. Господин Робитай был так счастлив, что решил на свой манер поблагодарить Пресвятую Деву. Говорят, что изваяние сделано из сосны, но покрыто тончайшими свинцовыми пластинами, которые до сих пор защищают его от дождя и снега. Может, вернемся в Шикутими на корабле? Как тебе эта идея?

— С удовольствием! Но пока я не пройду прослушивание, я ни о чем не смогу думать спокойно. На обратном пути созерцание пейзажей доставит мне больше удовольствия.

Они еще какое-то время тихо беседовали. Жослин пытался развеселить дочь, нервозность которой была очевидна. Она была бледна, с рассеянным взглядом, и без конца теребила в пальцах шелковый платочек, который скоро совершенно потерял форму.

За окном проплывали очень красивые, но слегка однообразные пейзажи. С обеих сторон железнодорожного пути тянулись леса. Жослин становился внимательнее, когда поезд проезжал мимо какого-нибудь населенного пункта. Он показал дочери реку, вода в которой после таяния снегов стояла высоко. Потом они вместе перекусили продуктами, заботливо собранными для них Мирей, и Эрмин задремала.

Когда состав остановился на вокзале Лак-Эдуара, молодая женщина распахнула удивленные глаза.

— Где это мы? — спросила она сонно.

— Недалеко от санатория, в котором я тебя увидел после стольких лет, моя дорогая крошка, — ответил Жослин. — Господи, каким же я был несчастным в то время! Но все переменилось, не так ли? Мы сходим в главный собор в Квебеке и зажжем свечку в знак благодарности Господу за то, что он послал нам столько счастья!

Эрмин, растроганная словами отца, кивнула. Она смотрела, как в Лак-Эдуаре сходят с поезда пассажиры.

— Ты прав, папа. Иногда случаются невероятные вещи! Если бы в ту зиму с локомотивом не случилась авария, я бы не попала ночевать в санаторий. И ты бы не узнал, что мама жива. Это наводит на мысль, что все в нашей жизни уже предрешено…

Эрмин нежно улыбнулась отцу. Поезд снова тронулся. Она подумала о дорогой ее сердцу сестре Викторианне. Пожилая монахиня наверняка продолжала трудиться в санатории.

— Мне бы хотелось больше путешествовать! Я могла бы поцеловать сестру Викторианну, если бы у нас было время задержаться в Лак-Эдуаре. Но она бы не обрадовалась, узнав, что я еду в Квебек. Я провела ночь у нее в комнате, и она настоятельно советовала мне отказаться от мыслей о карьере певицы.

— И это понятно! В большинстве своем монахини твердо убеждены, что долг матери и супруги — служить семье, — заметил отец. — Я же придерживаюсь, скорее, мнения Жозефа. Когда он еще был твоим опекуном, то попытался заработать на твоем таланте, хотя и не стал в открытую его эксплуатировать. Но чутье-то у него было!

— Конечно! — вздохнула молодая женщина. — Я говорила, что в Лак-Эдуаре познакомилась с очень приятной женщиной? Ее зовут Бадетта, она журналистка. Она такая милая! И именно ее ты должен благодарить за мой концерт. Она настояла, чтобы я спела для пациентов санатория.

— Если так, я благодарен ей по гроб жизни! — сказал он.

— Бадетта живет в Квебеке. Но я никогда с ней не увижусь.

— Никто не знает, что готовит ему будущее, дорогая, — сказал дочери Жослин с ласковой улыбкой на устах.

В вагоне было очень тепло. Молодая женщина снова уснула. Сон спасал ее от волнения, или, вернее, мандража, не отпускавшего ее ни на мгновение, и позволял не вспоминать ежесекундно о детях. Отец ее вовсе не обиделся, он просто погрузился в чтение «La Presse». Мужчина наслаждался присутствием дочери и, пока она спала, мог вдоволь налюбоваться ею. Но после полудня Эрмин проснулась и на этот раз сама завела бесконечный разговор о партиях, которые ей хотелось бы исполнить на сценах известнейших театров Европы, где выступали самые знаменитые оперные исполнители, в том числе великий Карузо.

В семь тридцать вечера поезд прибыл на вокзал Гар-дю-Пале, конечную остановку. Эрмин сидела, прижавшись носом к стеклу, открывая для себя Квебек. Она увидела бесчисленные дома, крыши и печные трубы и, кроме того, манящий силуэт Шато-Фронтенака на вершине Бриллиантового Мыса. Возникновение этого названия тоже было связано с именем Жака Картье, французского исследователя, который у прибрежных скал нашел блестящие камешки. Он подумал было, что это алмазы, но образцы, привезенные во Францию в 1542 году, на поверку оказались кварцем. Словно в насмешку, последующие поколения назвали мыс Бриллиантовым.

— Папа, какой этот город огромный! Я, глупая, и не подозревала, что такие бывают! Я ведь знаю только Роберваль, Шамбор и Валь-Жальбер…

— Ты бы совсем голову потеряла, увидев Нью-Йорк, дорогая! — отозвался Жослин, надевая свою шляпу и пиджак. — Я пытался найти там работу, но прожил в городе всего неделю и решил вернуться в сельскую местность.

Лора позаботилась о том, чтобы супруг выглядел элегантно. В костюме-тройке и белой рубашке Жослин был весьма импозантен. Эрмин вдруг посмотрела на отца по-новому. Он редко делился с ней воспоминаниями о годах своих странствий.

— Я видела фотографии Нью-Йорка, — сказала она. — Они впечатляют!

Отец и дочь обменялись улыбками, спеша поскорее покинуть вагон. Первый шок ожидал молодую женщину, когда она вышла из здания вокзала. Тот показался ей похожим на замок с двумя заостренными башнями возле главного входа, над которым красовалось витражное окно. Здание было великолепным и немаленьким. Построенное в 1915 году, оно служило отправной точкой на пути в Монреаль по северному берегу, и в Гаспези, через мост Квебека — по южному.

Жослин подошел к такси. Эрмин, совершенно потерянная, шла за ним. Ее оглушал шум с проезжей части, где грохотали трамваи[52] и гудели моторы автомобилей. Вокруг сновали обремененные багажом многочисленные путешественники.

— Куда мы едем, папа? — спросила она тихим испуганным голосом.

— Сначала в отель, дорогая. Не бойся! А то по твоему испуганному виду все поймут, что ты приехала с дикой окраины страны.

— Мне все равно! — отозвалась молодая женщина, прячась на заднем сиденье автомобиля.

В это мгновение Эрмин от всего сердца сожалела, что устроила прослушивание в Капитолии. Отец сел с ней рядом и протянул ей руку, словно она была маленькой девочкой.

— Наша дорогая Лора предусмотрела все, — сказал он. — Мы остановимся в Шато-Фронтенак. Сегодня вечером, после ужина, сможем прогуляться по Террас-Дюферрен. Говорят, вид на Сен-Лоран просто великолепен. И оденься понаряднее, я хочу пройтись с тобой под ручку!

— Мама одолжила мне два своих платья. Думаю, я тебя не опозорю.

— Ты — и вдруг опозоришь? — возразил он. — Такого просто быть не может! Ты такая красавица, моя девочка!

— Папа, но ведь номер в этом отеле, наверное, стоит огромных денег! Я читала проспект, в котором расхваливалось это заведение. Оно роскошное! Маме не следовало платить столько, ведь она постоянно жалуется на кризис. Завод Шарлебуа в Монреале работает вполсилы. Я не хочу, чтобы она разорилась!

— Ты не в курсе дел твоей матери. Я тоже знаю не многим больше, — сказал Жослин. — Но я могу кое-что тебе сообщить: она продала дом Фрэнка Шарлебуа каким-то американцам. И благодаря этой выгодной сделке мы сможем прожить остаток дней в изобилии. Мне это не по нраву, но с тех пор прошло уже несколько месяцев, и я смирился. Когда я написал об этом моей сестре Мари, ответное письмо было куда менее язвительным, чем прежние. Думаю, летом она приедет к нам в Валь-Жальбер посмотреть на твоих малышей.

Молодая женщина была удивлена. В некоторых случаях ее родители проявляли поразительную сдержанность.

«Но этим летом меня в Валь-Жальбере уже не будет, — подумала она. — Я не собираюсь ссориться с Тошаном. Я перееду жить в хижину Талы, как он того хочет. Во всяком случае, там я чувствую себя лучше, чем в этом городе».

При виде Шато-Фронтенак она забыла о своих сомнениях и страхах. Величественный фасад розового камня, большая башня и ряды окон, крыши и башенки — все было залито пурпурнозолотыми лучами заходящего солнца. Онемев от восторга, Эрмин застыла перед зданием, у подножия которого царило оживление, словно в муравейнике. Туристы, торопящиеся на свидания и прогулки, проходили по выложенной плитами набережной с беседками из чугуна и кованой стали. Многие стояли, опершись о парапет, откуда открывался прекрасный вид на старинный порт и реку Сен-Лоран. В лавандового цвета небе летали чайки.

— Мы остановимся здесь? — спросила Эрмин едва слышно, опасаясь выглядеть смешной в глазах таксиста.

— Да, как и многие приезжие, — сказал Жослин. — На самом деле Шато-Фронтенак построили, чтобы развивать в регионе туризм класса люкс. Это была идея железнодорожной компании «Canadian Pacific Railway». Говорят, архитектурным решением он напоминает французские замки эпохи Ренессанса. Завтра мы побываем в Крепости. Раньше на этом месте был другой замок — Сен-Луи. Идем, нам пора выходить!

— Сколько всего ты знаешь, папа! — сказала она с изумлением.

— Просто у меня хорошая память, и я целыми днями роюсь в книгах, — пошутил Жослин. — Временами у меня получается строить из себя умника!

С чемоданчиком в руке Эрмин прошла несколько шагов до входа в отель. Увидев свое отражение в зеркальной двери, она вновь обрела уверенность в себе. Она ничем не отличалась от остальных женщин своих лет, которых успела здесь увидеть. И вдруг, несмотря на то, что она чувствовала себя смущенной и потерянной среди всех этих незнакомых людей, Эрмин пришла поразительная мысль.

«Если бы я стала такой же знаменитой, как Энрико Карузо или Эмма Лаженесс, если бы все эти люди аплодировали мне, когда я стояла бы на сцене в костюме героинь, которых так хочу сыграть, — было бы глупо дрожать при мысли, что я могу выглядеть смешно или странно! Все смотрели бы на меня, все знали бы, кто я такая! Господи, но это амбиции, это гордыня!»

Религиозное воспитание мгновенно напомнило о себе. В детстве ее учили быть скромной и милосердной. Чуть ли не испуганная собственным желанием славы, Эрмин едва обратила внимание на роскошное убранство холла. В сопровождении служащего в красивой красной ливрее они с отцом вошли в лифт. Жослин дал ему чаевые, когда тот оставил в первой комнате номера их багаж. Двустворчатая дверь вела во вторую комнату. Великолепие ковров, занавесей, мебели и постельных принадлежностей восхитило отца и дочь. На стенах, оклеенных узорчатыми обоями медового цвета, висели картины с видами города.