Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. Нежная душа

Октав Дюплесси почувствовал волнение Эрмин, и, желая поберечь ее перед прослушиванием, поспешил попрощаться.

— Я зайду за вами в девять утра, — напомнил он. — И не забудьте, Эрмин, это будет великий день. Я поддержу вас, я вам это обещаю!

Она поблагодарила его улыбкой, которая взволновала его больше, чем ему бы хотелось. В ответ импресарио подмигнул и, держа в руке шляпу, поклонился.

«Да этот тип — настоящая акула, — подумал Жослин. — И, по-моему, ему плевать на то, что у моей дочери есть муж. Хорошо, что я здесь».

Эрмин и в голову не приходило, что беспокоит ее отца. Она немного выпила и теперь чувствовала себя свободной, молодой и очень красивой в своем муслиновом платье, похожем на облако лазури, сотканное специально для нее. Ноты «Арии с колокольчиками» звучали в ее сознании и в ее сердце. Она взлетала в прекрасное будущее своей мечты, где не существовало ничего, кроме ее мастерства и великолепной бесконечности пения.

Квебек, пятница, 18 мая 1934 года

Эрмин бросила последний взгляд да фасад театра Капитолий в форме ротонды. Она держалась очень прямо и была бледна как полотно. По обе руки от нее стояли отец и Октав Дюплесси.

— Вы должны решиться и войти, — сказал импресарио.

Проснувшись, молодая женщина сразу же позвонила в Валь-Жальбер. Лора сотню раз повторила, что верит в ее талант, и пожелала удачи. Мукки лепетал что-то возле самой трубки, и Шарлотта отчитала его, прося не шуметь так сильно. Это были привычные домашние звуки, голоса тех, кого она так любила, их обычные слова. По едва уловимому звону кастрюль она догадалась, что Мирей, как обычно, возится в кухне. Все это придало Эрмин храбрости, которая была ей так нужна, чтобы пройти пугающее ее прослушивание.

— У меня нет выхода, — сказала она. — Папа, пусть я буду выглядеть как маленькая, но возьми меня за руку, хотя бы на минутку!

— Директор Капитолия вас не съест, — пошутил Дюплесси. — Самая страшная среди членов жюри — певица-сопрано с дурным характером, которая ревниво относится к своим соперницам.

— Но я не собираюсь ни с кем соперничать, — тихо возразила Эрмин. — Идемте!

Весенний ветер, теплый и приятный, раздувал юбку ее муслинового платья, трепал белокурые пряди над лбом. Из кокетства молодая женщина оставила волосы распущенными, отведя их от лица с помощью черепаховых гребней.

— Не бойтесь, Эрмин! Вы воплощение обновления, майских цветов, и у вас исключительный голос, — сказал импресарио. — Вы завоюете Квебек и всю страну!

Жослину передался мандраж дочери. За несколько последних минут он не сказал ни слова, в отличие от разговорчивого Дюплесси. Внутри здания театра Эрмин почудилось, будто она наяву перенеслась в свою мечту. Просторный холл, коридоры и лестницы были отделаны красным и золотым, и красота обстановки немного привела ее в чувство.

«Все именно так, как я и представляла, — подумала она. — И очень скоро я поднимусь на сцену!»

Когда она снова посмотрела на отца, то выглядела уже не такой испуганной. Он потрепал ее по щеке. Импресарио решил напомнить, как будет проходить прослушивание.

— Вы все поняли, Эрмин? Я отведу вас за кулисы. Вашего отца мы усадим в ложу. Я хочу, чтобы вы побеседовали с директором и всеми присутствующими на прослушивании после его окончания. То есть вы прямиком выйдете на сцену. Музыкантам раздали партитуры арий, которые вы исполните. Как только вы будете готовы, они начнут играть, но тихо, чтобы не мешать жюри слушать.

Сердце молодой женщины забилось, как пойманная птичка. В висках били молоточки, во рту пересохло. Жослин испугался, увидев, как она побледнела.

— Держись молодцом, дорогая. Я теперь боюсь, чтобы ты не потеряла сознание на сцене.

Они были на втором этаже. Дюплесси открыл дверь первой же ложи.

— Мсье, будет лучше, если мы оставим ее в покое. Поверьте, я знаю, что говорю, — добавил он твердо.

В Капитолии, который в такой ранний час был почти пуст, стояла полнейшая тишина. Импресарио показал Эрмин мир закулисья, где за гигантскими занавесями красного бархата прятались многочисленные сложные машины и установки.

— Вот ваша комната, — сказал он и, придерживая ее под локоть, ввел в маленькое ярко освещенное помещение. — Пусть только пару минут, но вы можете побыть в священном месте, где артисты отдыхают, готовятся и где прячутся после триумфального выступления или мучительного провала.

— А зачем здесь букеты роз? — с восхищением глядя на цветы, спросила молодая женщина. — Они такие красивые!

— Я хотел, чтобы вас окружала атмосфера нежности и поэзии, — признался Дюплесси. — Позвольте один совет: выпейте перед выступлением стакан воды. И не забывайте дышать. Теперь я должен вас покинуть, но очень скоро за вами придут. Думаю, это будет Лиззи, наша управляющая. Все пройдет как нельзя лучше!

Она хотела удержать его, настолько сильным был ее страх. Однако оставшись одна, поторопилась последовать его совету. Выпив почти ледяной воды, она почувствовала себя лучше. Дрожа всем телом, Эрмин села в кресло перед обрамленным рядами ламп зеркалом. Отражение заставило ее приуныть.

«Я выгляжу ужасно! — встревожилась она. — Мне нужны румяна! Но нет, уже слишком поздно. Господи, у меня не получится!»

На мгновение она представила, что выбегает из театра на улицу, берет такси, которое отвозит ее прямиком на вокзал Гар-дю-Пале. И передернула плечами, обвинив себя в трусости. Отец ожидал ее возвращения в ложе, а мать столько потратила на эту поездку…

«Мне нужно петь, думая только о моих любимых детях и о Шарлотте. Если бы я чудом оказалась сейчас в лесу, я бы не боялась. Когда выйду на сцену, нужно будет представить, что я далеко отсюда и никто не станет меня судить».

В дверь постучали. У Эрмин тотчас же свело желудок, стал влажным лоб. Почти неслышным голоском она едва выговорила: «Войдите!» В гримерную влетела полноватая дама лет пятидесяти с черным платком на поседевших волосах.

— Это вы — мадам Эрмин Дельбо? — весело спросила она. — А меня зовут Лиззи Фурнье. Господи Иисусе, какая же вы хорошенькая! А теперь поторопитесь, все с нетерпением вас ждут. Октав пообещал нам настоящую диву! Снежный соловей — так он любит вас называть…

В это мгновение Эрмин чувствовала себя не соловьем, а несчастным птенцом, попавшим в ловушку. Она шла на сцену, словно в густом тумане.

«То, что я делаю, просто смешно, — думала она. — Все эти люди разочаруются, будут надо мной насмехаться. Решат, что я провинциалка с большими претензиями!»

Лиззи Фурнье с улыбкой похлопала ее по плечу.

— Ну, крошка, еще пару шагов! Вы почти ничего не будете видеть, прожекторы просто ослепляют!

И действительно, сделав еще несколько шагов, Эрмин оказалась на просторной сцене из красивых коричневых досок. Тотчас же до нее донеслись шушуканье и обрывки фраз. Она не знала, что одним своим видом она уже произвела на членов жюри приятное впечатление. Именно этого и желал Октав Дюплесси.

— Да ведь это Маргарита во плоти, сошедшая со страниц либретто! — обращаясь к импресарио, шепотом проговорил директор, весьма довольный увиденным. — Надеюсь, что голос у нее так же прекрасен, как и она сама.

— Вас ожидает сюрприз, — отозвался последний.

Из ложи Жослин с тревогой взирал на свое очаровательное дитя. Он глаз не мог отвести от ее лица. По правде говоря, в огнях рампы бледность обернулась для Эрмин преимуществом, придав ее коже молочный, перламутровый оттенок. Но она застыла на месте, соединив руки перед грудью, с отсутствующим видом.

«Что с ней? — спрашивал он себя. — Решайся же, дитя мое, пой! Я знаю, что ты много работала, что ты готова!»

Ожидание, пусть и краткое, приводило его в отчаяние. Наконец Эрмин слабо улыбнулась, и губы ее приоткрылись. Она хотела объявить «Арию с колокольчиками» из «Лакме», но на итальянском, как «Dov’é l’Indiana bruna». Однако не смогла произнести ни звука: она просто лишилась дара речи. Жестом Эрмин попросила у аудитории прощения.

В первом ряду партера Дюплесси заерзал от нетерпения. Директор, сидевший перед ним в кресле, посмотрел на него разочарованно.

— Терпение! — шепнул ему импресарио. — Она умирает от волнения, это же видно невооруженным глазом! Девушка никогда не выходила на сцену!

Преисполнившись сочувствия к растерянной молодой женщине, скрипач сыграл первые аккорды «Арии с колокольчиками». Пианист последовал его примеру, а следом за ними и контрабасист. Эрмин никогда не слышала столь гармоничного аккомпанемента. На несколько секунд она закрыла глаза.

«Я должна петь так, словно сижу у костра, рядом с хижиной Талы. Шарлотта и Мадлен хотят послушать меня. Я должна петь!»

Она пожалела, что выбрала для прослушивания такую сложную арию, которая начинается весьма сложным пассажем с быстро возрастающими нотами, передающими зов юной девушки в индийских лесах. Она представила себя посреди квебекского леса ищущей Тошана, умоляющей его появиться. И ее голос полился — абсолютно чистый, прозрачный, как воды в роднике. Звуки редчайшей красоты — деликатные, субтильные, — вибрировали в полнейшей тишине огромного зала.

«Спасибо, Господи! — подумал Жослин. — Это прекрасно, великолепно!»

Он и не подозревал раньше, какую роль играет акустика в театральных залах. Похожий эффект пение производило разве что в церкви. Голос дочери, который он и в обычной обстановке находил исключительным, здесь, в театре, показался ему просто божественным. И не только он так думал.

Октав Дюплесси наслаждался своей победой, потому что директор, дама-сопрано, Лиззи Фурнье и еще два специалиста онемели от удивления.

Эрмин позабыла обо всех и обо всем. Она отметила про себя, что голос ее звучит по-другому, и упивалась этим новым звучанием. Полностью перевоплотившись в свою героиню, она сумела передать чувственность, беспокойство, счастье, достигнув при этом вершин мастерства. Когда она замолчала, Дюплесси встал, чтобы ей аплодировать. Жослин сделал то же самое.

— Какой талант! — в восторге вскричал директор театра, хлопая в ладоши. — Ущипните меня, я сплю! Она разогревала связки перед выступлением?

— Нет, — ответила Лиззи. — Но я никогда не слышала ничего красивее!

Успокоенная высокой оценкой своего выступления, Эрмин кивнула. Она сгорала от нетерпения исполнить арию Маргариты" из «Фауста», хотя при этом ей пришлось бы преодолеть небольшую проблему. В одном из фрагментов оперы, в самом финале, ария делится на три партии — для сопрано, тенора и баритона. С помощью мадемуазель Каликст молодая женщина много репетировала, исполняя только свою партию.

Ангелы чистые! Ангелы светлые!

Вознесите мою душу к небесам!

Справедливый Господь, тебе доверяюсь!

Добрый Господь, прими меня! Прости!

Эрмин этот пассаж особенно нравился. Каждый раз, исполняя его, она представляла себя Маргаритой, соблазненной возлюбленным, доктором Фаустом, который продал душу дьяволу, чтобы помолодеть и завоевать любовь девушки. И так искренне прозвучала молитва в исполнении Эрмин в это утро, что у директора Капитолия мороз пробежал по коже. Гордый до невозможности, Жослин ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Поглощенный музыкой и пением дочери, он даже поднял глаза к потолку, словно ангелы и вправду вот-вот могли появиться.

— Поразительно! Господи, это великолепно! И в довершение ко всему она такая cute! — воскликнул пожилой мужчина в элегантном костюме.

Дюплесси только молча улыбался. Этот богатый продюсер, похоже, сильно разволновался, если позабыл о своих манерах хорошо образованного буржуа и употребил столь любимое в Квебеке разговорное словечко. Директор аплодировал молодой певице стоя, и глаза его за стеклами очков сияли.

— Редчайший бриллиант! Редчайший! — повторял он. — Октав, я должен подать на вас в суд за то, что вы не привезли ко мне эту прелестницу раньше! Она красива! По-настоящему красива и очень способна! И какой голос!

Освободившись от страха, который практически отнял у нее голос, Эрмин теперь хотела лишь одного — петь, снова и снова… Уверенным тоном она спросила, не обращаясь ни к кому конкретно:

— Вы хотите услышать еще что-нибудь из моего репертуара?

— Нет, в этом нет необходимости, нам срочно нужно поговорить, моя дорогая мадам! Прошу вас, пройдемте в мой кабинет!

Молодая женщина вздохнула с облегчением. Она завоевала восхищение этих строгих слушателей, об этом ей говорили их улыбки и одобрительный шепот. И только прима-сопрано, исполнявшая главную партию в премьере этого сезона, была вне себя от злости, поскольку столкнулась с опасной соперницей.