— Я хочу тебя видеть, — властно сказал он. — Ты такая красивая!

Как и в ночь после их бракосочетания, Эрмин овладела стыдливость. Она закрыла глаза, стоило ему сдернуть с нее простыню. Но осознание того, что ею любуются, пожирают взглядом, разбудило в ней чувственное удовольствие.

— У меня самая прекрасная жена в стране! — воскликнул он, тяжело дыша. — Ты — моя, только моя!

Он лег на нее сверху, и, без долгой прелюдии, вошел в нее жестче, чем обычно. Ее это удивило, и все же она позволила увлечь себя бурному потоку страсти, который быстро принес ее к пику наслаждения. Ей пришлось закусить зубами простыню, чтобы не закричать. Тошан, который тоже не издал ни звука, на этом не остановился. Он казался неутомимым. Опьяненная, пребывающая в том же чувственном бреду, Эрмин в конце концов ощутила приятную усталость. Внутренний голос не переставая твердил, что теперь она наверняка забеременеет. Но в тот момент ей не было до этого дела.

Они немного поспали, прижавшись друг к другу. За окном ночная птица испускала монотонные крики. Сонная, Эрмин все же спросила:

— А почему ты устроил Мадлен в большой комнате твоей матери? Нам там было бы удобнее. В той кровати родился Мукки, и с ней у меня связаны чудесные воспоминания.

— Мне хотелось новую комнату, чтобы начать в ней с тобой новую жизнь, — сказал он тихо, сонным голосом. — И кровать тоже новая, мы только что ее испытали.

Тошан окончательно проснулся и испытал желание рассказать ей все, что знал сам. И он сделал это мысленно.

«Моя дорогая супруга, я не могу спать с тобой в комнате, где твой отец обесчестил мою мать и куда принесли из леса мою новорожденную сестру Киону, твою сестру и сестру ребенка Лоры, Пьера-Луи, о котором ты говоришь с улыбкой гордости».

Хижина Талы, пятница, 10 августа 1934 года

Эрмин сидела под навесом на веранде, скорее длинной, чем широкой. Отсюда она могла видеть Мукки, пускавшего бумажный кораблик в чане с водой. Шарлотта читала, лежа на одеяле. Зонтик закрывал ее от солнца.

Вокруг царили мир и покой. Мадлен укачивала двойняшек, которые только что поели. Тошан еще не вернулся с охоты. В июле он убил карибу[55], на огромную тушу которого молодая женщина не могла смотреть без сожаления. Ей совсем не понравились три дня «скотобойни», как назвала это кормилица, в течение которых тушу разрезали и сняли мясо с костей. От запаха ее жутко тошнило, так что она решила было, что снова беременна. Но очень скоро с огромным облегчением получила верные доказательства того, что это не так. Карибу превратился в куски копченого мяса, а его шкуру, выделанную Мадлен, постелили на полу в их с Тошаном комнате.

«Дни идут так быстро! — подумала она и оторвалась от шитья, чтобы посмотреть на прозрачно-голубое небо. — Я так и не написала директору Капитолия — никак не могу решиться. Тошан смотрит, какие письма я передаю Пьеру каждый раз, когда он к нам заезжает. По крайней мере, я получила хорошие новости из Валь-Жальбера. Мама все не нарадуется моему маленькому братику Пьеру-Луи. Я не могу разделить с ней эту радость. Жаль!»

В конверт Лора вложила две фотографии. На одной фотограф запечатлел ее сидящей перед домом, под навесом, с одетым во все белое сыном на руках. За ее креслом стоял с важным видом Жослин. Другая фотография была портретом двухмесячного Пьера-Луи.

«Тошан мельком взглянул на снимок, где родители вместе с сыном, да и на второй тоже. Это наводит на мысль, что ему безразличны мои родные. И я никогда не пойму почему. Хотя мне повезло, что он не стал читать письмо мамы. Она рассказала, что уже кое-что сделала в преддверии нашей поездки в Квебек. Господи, как же она расстроится, если я откажусь от контракта!»

Огорченная собственными размышлениями, молодая женщина положила шитье в матерчатую сумку. Утешение она нашла в созерцании своего сына. В будущем месяце Мукки должно было исполниться два года.

— Где мы будем в этот день? — вполголоса проговорила она. — Здесь или на берегу Сен-Лорана?

И вздохнула. Жить в хижине в целом оказалось приятно. Здоровый, живительный воздух; часы жары вполне переносимы благодаря соседству с рекой. Эрмин получала удовольствие от приготовления пищи. Вчера они с Шарлоттой и Мукки ходили в лес за черникой, и теперь на этажерке возле большого очага выстроились многочисленные горшочки с темно-фиолетовым джемом. По ночам Тошан был внимательным, страстным, нежным, но днем — отстраненным и серьезным.

«Готова поклясться, он что-то от меня скрывает, — часто говорила себе Эрмин. — Но я не могу его ни в чем упрекнуть: он играет с Мукки, помогает менять пеленки дочкам. И все-таки он изменился!»

Несмотря на подобные мысли, она не решалась расспрашивать мужа, поскольку и сама была с ним не до конца откровенна. В один из первых вечеров, во время ужина, она начала рассказывать о своей поездке в Квебек. Стоило ей произнести слово «театр», как Тошан попросил ее замолчать.

— Мне неприятно слушать об этих обезьянах, которые кривляются на потеху толпы в больших городах! — отрезал он. — И я не хочу ничего знать об этой твоей вылазке.

Растерянная, она подчинилась, но до сих пор чувствовала себя обиженной. Пронзительный крик вырвал ее из мрачных размышлений. Кричала Шарлотта.

— Мимин, змея! Там! Мукки хочет ее потрогать! Беги скорее сюда!

Молодая женщина бросилась к сыну, склонившемуся над огромным ужом. В Квебеке ужи не представляли никакой опасности, Эрмин это знала, и все же рептилия могла укусить ребенка. По пути она схватила ветку, чтобы прогнать ужа.

«И Дюк ушел с Тошаном! — подумала она. — Я бы предпочла, чтобы собака оставалась с нами. Неделю назад мне пришлось камнями прогонять каркаджу! Какой наглый зверь!»

Змея лежала, свернувшись, на куче золы, в том месте, где хозяин дома обычно сжигал ненужные чурки и часть мусора.

— Мукки, отойди, не нужно трогать ужа. Если он проснется, то может кинуться. Шарлотта, да перестань же наконец кричать!

— Я ненавижу змей! — ответила девочка. — Я его не заметила! Может, он тут уже давно. Прогони его, пожалуйста!

— Нет. Мы просто все вместе пойдем в дом, — сказала молодая женщина. — Я начинаю верить Мадлен. Она говорит, что Тала выкладывала вокруг хижины волшебный круг, который не давал зверям приблизиться. И доказательства есть: к нам уже заглядывали в гости и медведь, и каркаджу, и этот старый волк с блеклыми глазами, вчера вечером. А теперь огромный уж отдыхает в десяти шагах от дома. В первый раз вижу здесь такое!

Она передала Мукки Шарлотте. Та не стала возражать и бегом понеслась к хижине, прижимая мальчика к груди. Эрмин рассмотрела змею. У той была очень красивая расцветка.

«Думаю, она переваривает лесную мышку или лягушку, — сказала себе молодая женщина. — Ее нужно просто оставить в покое».

И она бросила ветку в кучу золы. Поднялось облачко серой пыли, а под ним показался кусок дерева, наполовину засыпанный обгорелой хвоей.

— Не может быть! — воскликнула она.

И подняла с земли свою находку, глядя на нее расширенными от изумления глазами. Это оказалась ручка от саней ее отца, та самая, на которой была выгравирована буква «Л». Лак облез, сам поручень походил на обгоревшую головню, и все же сомнений быть не могло.

«Значит, Тошан обманул меня, — подумала она. — Но почему? Он не осмелился сказать правду…»

Эрмин спрятала свою находку. И решила объясниться с мужем, как только он вернется.

Позже, за чисткой картошки и брюквы, она стала строить догадки.

«Он сломал сани и, опасаясь гнева папы, сжег их. Поэтому он и не хотел приезжать в Валь-Жальбер. Но ведь случается всякое и проще было бы рассказать правду!»

Придя к этому заключению, она вспомнила о собственных недомолвках. И чуть было не выбросила обломок поручня в огонь.

«Тошан врет мне, я — ему. Как это грустно! Мы больше не доверяем друг другу!»

Расстроившись, молодая женщина решила написать короткое письмо директору Капитолия. По крайней мере, когда с этим будет покончено, ей не придется рассказывать мужу о том, что сама она считала предательством. После она написала еще одно письмо — матери, чтобы уведомить ее о своем решении. Закончив, она вздохнула с облегчением. Запечатанные конверты Эрмин спрятала в свою сумочку, которая здесь ей совершенно не была нужна.

Тошан вернулся после наступления темноты. Уже сейчас, в августе, дни становились все короче, а вечера — прохладнее. Супруг разжег огонь в их комнате, когда пришло время ложиться спать. Эрмин рассказала ему о том, как Мукки нашел ужа.

— Бетти с Симоном часто говорили, что уж может укусить, и это так же больно, как укус кошки. Как бы наш бедный Мукки тогда плакал!

— Наверное, но это было бы ему уроком, он бы стал осторожнее со змеями, — отозвался ее муж. — Мой сын все узнает о лесе, о его опасностях и ловушках.

— Но твоему сыну всего два года! — сказала она. — Он еще только начал узнавать мир! И ты снова в плохом настроении, Тошан. Не ходи больше на охоту, если возвращаешься с пустыми руками и нахмуренный.

Тошан, который сидел у очага, ничего не ответил. Она посмотрела на его профиль. Такие обычно изображают на медалях: нос с небольшой горбинкой, высокий красивый лоб, волевой подбородок. Лицо его, как обычно, выражало едва уловимое презрение. Разочарованная поведением мужа, Эрмин позабыла о своих добрых намерениях.

— Я нашла это в золе большого очага, — сказала она, протягивая ему почерневший кусок дерева. — Что произошло? Ты соврал мне, Тошан!

— Людям свойственно врать, — мрачно проговорил он. — Я устал, я много ходил, поговорим завтра.

— Можешь сказать мне правду! Эти сани были очень дороги моим родителям, и мне тоже. Они заменили нам брачное ложе! Думаю, ты так расстроился, когда они сломались, что предпочел придумать ту историю с рекой…

— Так и было, — отчеканил он. — Ты довольна? Я надеялся отдохнуть. Если ты хочешь со мной поссориться, пойду лучше спать на улицу.

— Я не хочу ссориться, — вздохнула она. — Было бы лучше, если бы ты сразу сказал правду, вот и все. Ложь подтачивает доверие.

— Иногда правда еще опаснее, — сказал Тошан. — Бывает, что откровения разрушают семьи, разлучают супружеские пары.

Сердце Эрмин оборвалось. Эти слова показались ей странными, хотя, по сути, были довольно банальны.

— Тошан, ты меня пугаешь! — сказала она. — О чем ты говоришь?

— Ни о чем конкретном, — сказал он. — Вот, например, возьмем твоего отца. Он подумал, что убил человека, там, в Труа-Ривьер, и пустился в бега с твоей матерью и тобой. А ему нужно было сразу же отправиться в полицию. Дело быстро уладилось бы, потому что тот человек остался жив. Твои родители не оставили бы тебя на пороге у монахинь, и их собственная жизнь была бы счастливее. Вот только трудно признавать свои ошибки, в этом я с тобой согласен.

Тошан встал и разделся. Расстроенная, Эрмин не испытала никакого волнения при виде его наготы. Она задумалась. У нее появилось ощущение, что она стоит на краю пропасти и должна в нее прыгнуть.

— А еще есть люди, которые вообще не хотят ничего обсуждать, — заметила она. — Ты говоришь, что любишь меня всей душой, но при этом тебя не интересует то, что для меня очень важно. Например, прослушивание, которое я прошла в Квебеке! Думаю, тебе не составило бы большого труда спросить, что думают специалисты о моем голосе, о манере исполнения.

Они легли на кровать, стараясь не касаться друг друга. Тошан молчал.

— Когда мы познакомились, я уже пела. Ты слышал меня в церкви в Робервале. И я пела в вечер нашей свадьбы в пустыни Святого Антония. Тогда ты говорил, что восхищаешься моим пением. Не знаю, что пришло тебе в голову, но после рождения Мукки ты противишься тому, чтобы я развивала свой талант!

— Развивала свой талант! — насмешливо повторил он. — Какое великосветское выражение! Я никогда не был против того, чтобы ты пела. И признайся, ты и сама не особо стесняешься, ведь я постоянно слышу, как ты поешь свои гаммы у реки. Мое мнение, что ты — моя жена и мать моих детей, и твое место здесь, с нами, а не на сцене. Если ты будешь встречаться с людьми из театрального мира, будешь ездить из города в город, то станешь другой Эрмин, которую я не смогу любить. Станешь чужой.

Рассерженная, она привстала на постели.

— А у тебя есть полное право наниматься на работу на другом конце страны, уезжать на полгода? Я бы тоже могла получить роль и петь столько месяцев, сколько подразумевает контракт, а потом возвращаться и жить с тобой и нашими детьми. Я бы зарабатывала деньги…

Тошан сердито махнул рукой. При этом он задел простыню, и она сползла. Он встал на колени и посмотрел на жену в умирающем свете свечи.

— Я считаю, что работать должны мужчины! И в ноябре я вернусь в Вальдор. Здесь ты ни в чем не будешь нуждаться. Дров я заготовил больше, чем надо, у нас полно копченого мяса, круп и бакалеи. И так будет всегда. Удел женщины — оставаться у очага. Если бы ты принесла в дом деньги, я бы их сжег!