Довольная, Киона пожала руку пожилой женщины, к которой питала искреннюю привязанность. Она торжественно усадила ее в плетеное кресло.

— Сегодня, Мирей, за тобой будут ухаживать, как за принцессой, и ты сможешь насладиться песнями месье Клутье.

Жослин вошел в кухню в сопровождении гостя и Лоры. Он восхищенно улыбнулся, увидев Киону в платье и босоножках. Она была его гордостью, такая красивая, стройная. Сияющие близняшки присоединились к присутствующим. Все уселись вокруг стола.

— Какое прекрасное семейство! — заметил Мартен Клутье, по очереди обводя всех своим мягким взглядом.

— О да, мы возглавляем очаровательное племя детей, — отрезала Лора, опасаясь, что за этим последует церемония представления членов семьи гостю: ведь Киона была живым доказательством измены ее мужа.

— Дети, откуда бы они ни появились, всегда счастье, — почувствовав ее замешательство, поспешил заверить хозяйку дома Клутье.

— Особенно когда они умеют печь прекрасный шоколадный пирог. Не так ли, Лоранс? — добавил Жослин. — Месье, чаю или, может, лимонаду? Он у нас всегда есть в такую жару.

— Чаю, благодарю вас.

Лора, успокоившись, светилась от счастья. Однако она не сомневалась, что ее гостю известна правда о Кионе, — наверняка из разговоров с Маруа.

— Дорогой месье, — продолжила она, — как бы я хотела принимать вас в своем доме! К тому же именно его вы искали в поселке. Какая жалость! Если бы вы приехали в Валь-Жальбер раньше, то смогли бы его посетить. Это был действительно красивый дом, самый красивый в поселке!

— Лора! — одернул ее Жослин.

— А что такое? Я имею право говорить что думаю, — тут же завелась она. — У нас был полный набор составляющих современного комфорта: центральное отопление, две ванных комнаты. И столько редкой мебели, хрустальных люстр…

— Мадам, я вам очень сочувствую, но обстановка — это не самое главное. Я так счастлив быть вашим гостем, я даже не надеялся на такое, когда решил провести здесь это лето.

Эта маленькая речь, в которой чувствовалась искренность, разрядила атмосферу. Мари-Нутта раздала всем по куску пирога. Лора бросила взгляд на Мирей, которая выглядела вполне прилично в платке с цветочным узором.

— Вы правы, Мартен. Я ведь могу обращаться к вам по имени? Только и вы тоже называйте меня Лорой. Да, так и есть, обстановка — это не самое важное. Откровенно говоря, мое состояние досталось мне случайно, и, возможно, я его не заслуживала.

— Лора, мы собрались здесь, чтобы пообщаться с нашим гостем и послушать его музыку. Не порти всем настроение своими причитаниями.

Хозяйка дома раздраженно подняла глаза кверху. Киона быстро сменила тему разговора:

— Вам нравится пирог, месье?

— Да, он очень вкусный, после такого угощения я просто обязан буду хорошо спеть.

Реплика вызвала оживленные восклицания. Мирей осмелилась спросить:

— Месье, а вы исполняете песни Ла Болдюк?

— К сожалению, нет, дорогая мадам, это немного не мой репертуар, но я очень люблю эту певицу из наших краев.

— Я тоже! — ответила экономка. — Я так рыдала, когда она умерла. Приходите к нам, когда я поправлюсь, я испеку для вас пирог с патокой, любимое лакомство нашей Мимин, нашего Соловья. Я ведь знала ее совсем девочкой, чуть старше этих двух.

Она кивнула в сторону близняшек. Лора начала терять терпение. Если Мирей пустится в воспоминания, предстоящие часы могут стать гораздо менее приятными.

— Мартен, каковы ваши успехи в исследовании прошлого Валь-Жальбера? — спросила она сладким голосом.

— Я продвигаюсь. Медленно, но верно. Жозеф Маруа, ваш сосед, рассказал мне несколько занимательных историй. Он также в деталях объяснил мне, как работала фабрика, описал цех, где трудились корообдирщики, помещение с динамо-машиной, рассказал, какое постоянное оживление там царило. Завтра я пойду осматривать бывшую железную дорогу. В прошлом месяце я смог разыскать фотографию локомотива, прибывающего на здешний перрон. Я вообразил себе весь масштаб происходящего: как тюки с древесной целлюлозой загружают в вагоны и поезд мчится в сторону порта, чтобы отправить груз в Европу. Только представьте себе, как это волнующе: деревья, выросшие в наших краях, были срублены, очищены от коры и распилены, чтобы в итоге способствовать экономическому росту далеких стран, по другую сторону океана.

Лора буквально смотрела ему в рот, зато Жослин прыснул со смеху:

— Да, это действительно волнующе! Послушайте, дорогой месье, если мы с подобным трепетом начнем относиться к такому простому процессу, как обработка древесины, что с нами будет? Меня лично гораздо больше волнуют совершенные фашистами зверства, реальные масштабы которых еще до конца не оценены.

— Одно другому не мешает, Жосс! — рассердилась Лора. — Месье Клутье — поэт, у него свое видение вещей. А ты вечно все сводишь к политике.

Отличавшийся покладистым характером историк ничуть не смутился:

— Ваш муж прав, мадам Лора. Моя ностальгия несколько неуместна.

— Что вы, вовсе нет! Мой муж только и делает, что ворчит. Давайте я лучше подолью вам чаю. Кстати, я ведь вам до сих пор не представила детей. Это мои внучки: справа от вас Лоранс, будущая художница, и ее сестра-близняшка, Мари-Нутта, более безрассудная по характеру. Этот молодой человек, сидящий с надутым видом, наш сын Луи. Я бы хотела, чтобы он стал инженером. А Киона… Да, Киона…

— Моя младшая дочь! — сердито рявкнул Жослин. — Блестящая ученица и непревзойденная наездница.

— Барышня, которую я имел удовольствие встретить в поселке. Что ж, мои поздравления, Киона, — улыбнулся Мартен Клутье, чувствуя смущение Лоры. — А теперь давайте-ка я вам что-нибудь спою!

Не дожидаясь ответа, гость взял гитару. С задумчивым видом и легкой улыбкой на губах он выбирал песню, которая понравилась бы всем, детям и взрослым.

— Я исполню для вас песню [16], которая очень популярна в наших краях, не так ли? — объявил он.

У моих отца и матери

Я был единственным ребенком,

Я был единственным ребенком,

Судьба, роза в лесу,

Я был единственным ребенком,

Я был единственным ребенком.

Они отдали меня в школу,

В простую школу,

В простую школу,

Судьба, роза в лесу,

В простую школу,

В простую школу.

Лоре хотелось закрыть глаза. Она была очарована низким, теплым и обволакивающим голосом своего гостя. Конечно, это был мужской тембр, в корне отличавшийся от голоса Эрмин, но от этого она восхищалась им еще больше, одновременно удивленная и плененная. Как только закончился последний куплет, она принялась аплодировать.

— Браво, это было потрясающе! К тому же я не знала эту песенку.

— Что? — возмутился Жослин. — Ты не знаешь песню «Судьба, роза в лесу»? Я же напевал тебе ее, когда мы только поженились.

— Сомневаюсь, Жосс, я бы это запомнила.

Не расставаясь с теплой улыбкой, Мартен поспешил запеть следующую песню. «Молитву матери» Солда Лебрена[17].

Музыка была бодрой, хотя в словах сквозила грусть. Концовка все же вызывала улыбку, поскольку мать наконец нашла своего сына, которого уже не надеялась увидеть. Луи хлопал в ладоши в такт мелодии, не сводя глаз с пальцев историка, бегающих по струнам. Мирей тоже была на седьмом небе от счастья, и лишь Жослин сидел с насупленным видом. Он был уязвлен поведением своей жены.

«Лора осмеливается утверждать, что забыла эту песню, единственную, которую я знал. Я был так горд, когда напевал ей эти слова на ушко, в самом начале нашей любви, — с горечью думал он. — А она кокетничает с этим типом, взявшимся неизвестно откуда. Ах да! Из Сент-Андре-де-Лепувант… Подходящее название!»[18]

— Месье Шарден, — обратился к нему в эту секунду Мартен Клутье, — может быть, вы хотите послушать что-нибудь особенное? Я не могу исполнять все подряд, поскольку здесь есть невинные уши. Разумеется, я мог бы петь детские считалочки, но, думаю, это будет не очень интересно для вас и вашей дамы.

— В таком случае пусть эти самые невинные уши отправляются на улицу! Все, полдник окончен. Все понятно, молодежь? Идите гуляйте! — гаркнул Жослин. — Только без глупостей. Можете проведать лошадь и пони, посмотрите, есть ли у них свежая вода.

— Хорошо, папочка! — с хитрым видом воскликнула Киона, бросив вызывающий взгляд на Лору.

Лоранс и Мари-Нутта, прыснув со смеху, бросились к выходу. Жара действовала на них возбуждающе. Только Луи покинул комнату не торопясь, засунув руки в карманы.

— Правильно, Жосс, — одобрила Лора медовым голосом. — Так что же, Мартен, какую веселую песенку вы хотите нам предложить?

— «В развевающемся платье» Мари Дюба. Этой песне уже двенадцать лет. Она мне очень нравится.

Этой девушке

Не было и пятнадцати,

Она уснула

Под кустом белых роз.

Ее платье развевалось на ветру,

Развевалось, развевалось на ветру.

Она уснула

Под кустом белых роз,

Ветер приподнял ее платье,

А затем и нижнюю юбку,

Обнажив красивые розовые подвязки

И прелестное белое бедрышко…

Низкий и звучный голос Клутье заглушил раздавшийся на улице сдавленный смех. Четверо детей сидели на корточках под окном, слушая слова, предназначенные для взрослых. Луи, согнувшись пополам, отошел в сторону. Он тихо напевал. «Красивые розовые подвязки и прелестное белое бедрышко…»

Близняшки и Киона вбежали вслед за ним в конюшню с пылающими щеками и на этот раз хохоча во все горло.

— Как вы думаете, что такое бедрышко? — спросил мальчик.

— Бедро, идиот! — ответила Мари-Нутта.

Более взволнованная, чем хотела казаться, Лоранс представляла себе сцену: красивая девушка уснула под цветущим кустом, а ветер приподнимает ее юбку. Это навевало грезы о весне, ожидании любви — несмотря на свои неполные тринадцать, она была очень чувствительна к этим словам. Возможно, это было связано с пока еще смутными ощущениями, которые вызывал в ней Овид Лафлер. Молодой учитель казался ей наделенным всеми необходимыми качествами: любезностью, деликатностью, добротой и обаянием. Это был ее большой секрет, о котором она не рассказывала даже своей сестре.

К счастью, она не услышала следующих куплетов песни. Но Лора наслаждалась ими с нескрываемым удовольствием.

Обнажив красивые розовые подвязки,

И прелестное белое бедрышко,

И все остальное,

Еще более соблазнительное.

Счастлив будет тот,

Кто станет ее любовником,

Он будет получать удовольствие,

Снимая… ленточку с ее волос!

Прикрыв глаза, Лора дрожала от непреодолимой ностальгии по своей юности, по тому времени, когда тело, наполненное жизненной силой, взывает к ласкам, легким поцелуям, предвестникам долгожданного удовольствия. «Но мне не повезло познать счастье этого уникального момента, когда даришь невинность своему избраннику, тому, кого полюбила всем сердцем. Меня взяли силой, осквернили, и если бы не Жослин, я бы так и осталась в этом омерзительном борделе в Труа-Ривьер, чтобы утолять похоть всех окрестных мужчин».

Тот короткий период жизни, когда Лоре пришлось заниматься проституцией под строгим надзором жестокого сутенера, оставил глубокий след в ее душе. Если она так задирала нос и строила из себя богатую знатную даму, то только для того, чтобы стереть из памяти отвратительные воспоминания. Снова окунувшись в прошлое, она внезапно захотела ощутить нежность мужа. Лора взяла Жослина за руку и легонько сжала ее.

— Мартен прав, — шепнула она. — Некоторые куплеты действительно не для детских ушей.

— Не то слово! Мне и самому это совершенно не понравилось, — повысив тон, ответил Шарден. — Очень неприличная песня…

Смутившись, историк отложил гитару. В качестве оправдания он произнес:

— В конце песни становится понятно, что ни о чем грязном речи не идет: все заканчивается шуткой.

— Конечно, — хитро улыбаясь, подтвердила Мирей.

— Однако странные у вас наклонности, — заметил Жослин. — Девочка, которой нет и пятнадцати, объект вожделения, это совсем не в моем вкусе…

— Жосс, не сердись, — вздохнула Лора. — И потом, Мартен поет так хорошо, что почти не обращаешь внимания на текст. Приходите к нам еще, дорогой друг, прошу вас!

— Договорились. Как только у меня появится свободное время, я обязательно к вам зайду. И постараюсь подобрать песни, которые никого не оскорбят, ни детей, ни вашего супруга. Мне очень жаль, месье Шарден. К тому же это не я написал «В развевающемся платье», эту песенку сочинила одна милая особа женского пола.