«Да, я был властным, жадным до денег, иногда выпивал лишнего, и ты, моя Бетти, часто меня в этом упрекала! Но в постели нам не было скучно, так ведь? У тебя были стройные ножки и красивая грудь. Получая удовольствие, ты издавала слабые стоны, словно тебе было больно».

Бывшего рабочего бросило в жар. Глупо было вспоминать такие вещи, безнравственно и не очень хорошо по отношению к Андреа.

В эту секунду в спальню вошла его нынешняя супруга и бросила на него встревоженный взгляд из-под очков.

— Куда это ты собрался такой элегантный, Жозеф? — спросила она, хотя уже знала ответ.

— Но ты прекрасно знаешь куда! — сухо бросил он. — Я сообщил тебе об этом вчера вечером, после ужина. Сегодня очередная годовщина смерти Бетти. Я отнесу ей цветы.

Андреа Маруа замерла, охваченная глупой ревностью, за которую ей, впрочем, было стыдно.

— Я могу пойти с тобой?

— Нет, на это свидание я хожу один, чтобы всплакнуть без свидетелей. Приготовь нам лучше вкусный завтрак. Я бы съел омлет с картошкой и беконом.

Он хотел погладить ее по щеке, но Андреа отстранилась, укоризненно глядя на него.

— Погоди, Жозеф. Сегодня утром тебе пришло письмо.

— Письмо? Но я не видел почтальона.

— Ты был слишком занят: наводил марафет, — с горечью сказала она. — Смотри, его отправил какой-то Марсель Дювален.

Далее произошло нечто ошеломляющее, о чем Андреа предстояло сожалеть еще очень долго. Несколько месяцев она снова и снова будет переживать это мгновение, начиная с которого ее семейная жизнь превратилась в кошмар. Когда муж взял в руки конверт, она с ужасом поняла, что ошиблась. В спешке она достала настоящее письмо Дювалена, которое было спрятано в комоде гостиной вместе с фальшивым, написанным Тошаном. Но отступать было слишком поздно.

— Здесь не очень хорошо видно. Давай я тебе его прочту? — в смятении пробормотала женщина, надеясь исправить оплошность. — Пойдем вниз, ты сядешь в свое кресло возле окна, а я тебе почитаю.

— Что с тобой, Андреа? Ты бледная как смерть и вся дрожишь! Я не знаю, кто этот тип. И потом, я нормально вижу, утро сегодня солнечное. Скажи, ты что, уже вскрыла это письмо?

— Только для того, чтобы помочь тебе, Жозеф! — простонала она, чувствуя паническое головокружение. — Внизу я взяла нож для бумаги и аккуратно открыла конверт. Иначе он бы разорвался.

В ее глазах плескался ужас. Заинтригованный, Жозеф вынул листок бумаги и развернул его. Андреа перекрестилась.

— Боже милосердный! — воскликнула она. — Слушай, не читай это. Я во всем тебе признаюсь. Я прочла это письмо, понимаю, что не должна была…

— Разумеется, ты его прочла, на нем стоит дата двухнедельной давности! Черт возьми, мне это совсем не нравится, жена, я тебя предупреждаю! Тебе повезло, что я больше не пью, иначе ты бы у меня за это получила!

Андреа потеряла дар речи, до конца не веря в происходящее. Она не понимала, как могла произойти эта чудовищная ошибка.

«Я, конечно, отличаюсь рассеянностью, но не до такой же степени! — думала она, приготовившись к худшему. — Нужно было сжечь это письмо! Зачем я его сохранила? Господи, какая же я глупая!»

Жозеф не стал садиться. Нахмурившись, с выражением гнева на лице, он начал читать строки, написанные Марселем Дюваленом. Постепенно выражение его лица менялось, взгляд темных глаз мрачнел. Сначала он узнал о смерти Симона в Бухенвальде, что само по себе могло вызвать глубокий шок. Затем он дошел до слов, рассказывающих о гомосексуализме его сына, и это стало последним ударом. Маруа не выругался, не закричал, а хриплым, неузнаваемым голосом произнес:

— Силы небесные! Все это ложь, гнусная ложь! Где он, этот Дювален, я с ним разберусь! Написать мне такую гадость! Ты читала это, Андреа? Отвечай! Читала?

— Да, Жозеф! Конечно, все это ложь! Ты не мог вырастить такого сына, ты бы это заметил!

— Да, да! Такого любителя женщин, как Симон, надо было еще поискать! Он менял девушек как перчатки и даже был помолвлен с Шарлоттой! Если бы не война, мой сын жил бы здесь с уймой ребятишек.

Несмотря на эти заверения, Жозеф Маруа дрожал всем телом. Он подошел к кровати, сел на край и еще раз перечитал письмо. Крупные слезы стекали по его обветренным щекам. Он хотел верить лишь в одно: Симон умер героем, бросив вызов гитлеровским зверюгам.

— Ты читала это, Андреа? Как он громко кричал, наш Симон, что он дитя Лак-Сен-Жана, парень из Валь-Жальбера? Разве мог такой красивый парень, способный противостоять этим ничтожествам из СС, быть больным извращенцем? Нет! Розовый треугольник! Плевать я хотел на их розовые треугольники!

Он жалобно всхлипнул, поднялся и вышел из комнаты. Андреа, ожидавшая приступа ярости и громких криков, последовала за ним, немного успокоившись. Достаточно было соглашаться с Жозефом, что все это ложь. «Мне следовало подумать об этом раньше, — упрекнула она себя. — Полностью отрицать содержание этого проклятого письма!»

Войдя на кухню, она увидела, что ее муж пошатнулся и поднес руку ко лбу. Он бормотал что-то неразборчивое.

— Налей мне воды, Андреа, — задыхаясь, попросил он. — Как они смели осквернить память моего сына! Этот тип, наверное, еще в Нотр-Дам-де-ла-Доре. Я отправлюсь туда прямо сейчас. Ему придется передо мной извиниться.

— Не надо, Жозеф! — всполошилась она. — Зачем тебе туда ехать? Успокойся, ты весь вспотел! Теперь понимаешь, почему я не решалась показать тебе письмо? Я знала, что ты будешь шокирован.

Он кивнул с отсутствующим видом. Симон, старший сын Маруа, извращенец? Гомосексуалист? Теперь ему многое становилось понятным. «Да, у него были невесты, — говорил он себе. — Но он ни на ком не женился. Он приводил их сюда. Но я ни разу не видел, чтобы он кого-нибудь целовал. И Шарлотту он тоже бросил, бедняжка так долго плакала. Я знаю, кто расскажет мне правду. Мимин! Они часто о чем-то шушукались по углам».

Придя к такому выводу, Жозеф глубоко вздохнул и вышел на крыльцо.

— Мимин! — закричал он. — Мимин, мне нужно с тобой поговорить!

— Жозеф, не кричи так громко, — одернула его Андреа. — Эрмин уехала.

— Мимин, покажись! Ты тоже будешь мне врать, я знаю…

Жозеф спустился по ступенькам и пошел вперед, по улице Сен-Жорж. Он размахивал руками и кричал изо всех сил.

— Мимин, выйди и скажи мне в лицо, что Симон Маруа не был нормальным. Иди же сюда!

Он шел быстро, под палящим солнцем, одетый во все черное. Испуганная Андреа семенила за ним, не решаясь его остановить.

— Куда ты так бежишь? — причитала она. — Жозеф, вернись домой, не выставляй себя на посмешище!

Она осознавала абсурдность своих слов, поскольку поселок был почти пустым. Но ей казалось, что на них смотрят люди из-за всех этих окон с разбитыми стеклами, в которых кое-где еще висели сероватые льняные шторы.

— Жозеф, опомнись! — снова крикнула она. — Послушай меня. Ты должен был отнести цветы своей Бетти!

Услышав это имя, старик замедлил шаг. Внезапно он обернулся и устремил на Андреа разъяренный взгляд.

— Это Бетти во всем виновата. Она слишком опекала своего малыша Симона, все время его ласкала, мыла ему волосы, наряжала… Пусть она тоже мне ответит. Бетти, Мимин, идите сюда!

Эти вопли донеслись до Жослина. Он бросился на улицу и помчался в том направлении, откуда раздавались крики. Мужчина зная голос своего соседа и друга, но этот необычный, пронзительный тембр давал серьезный повод для волнения.

— Мимин, куда ты подевалась?

Жозеф разрыдался. Он чувствовал себя уязвимым, униженным, оскорбленным, лишенным самого достойного, что у него было: памяти о двух сыновьях, погибших на войне. Задыхаясь, он покачнулся и сделал несколько неуверенных шагов. Андреа закричала от ужаса, когда он всей своей тяжестью рухнул вперед.

Подбежавший Жослин увидел, как тело бывшего рабочего обмякло, словно лишенное последних сил.

— Жо! Жо!

Он испуганно наклонился. Жозеф Маруа не подавал признаков жизни. Андреа принялась молиться.

Дорога к Перибонке, тот же день

Эрмин с нетерпением ждала, когда покажутся крыши Перибонки. Ей нравилось ехать на машине, и она надеялась, что Тошан не будет на нее сердиться. Людвиг уже два часа спал на заднем сиденье, прислонившись головой к дверце. Молодой отец, изможденный бессонными ночами, наконец мог отдохнуть. Что касается близняшек, они молча любовались пейзажем и лишь иногда перешептывались и хихикали. Овид не ограничивал себя в разговорах большую часть пути. Вот и сейчас, бросив очередной взгляд в зеркало заднего вида, он сказал Эрмин:

— Ваши дочери очень на вас похожи. За исключением цвета волос. Мне даже не нужно оборачиваться, чтобы наблюдать за ними. У Нутты все же есть сходство с Тошаном, но Лоранс точная ваша копия. Вас это не обижает, барышни?

— Нет, — пробормотала Лоранс, порозовев от волнения.

— Я угощу вас лимонадом в кафе Перибонки, — добавил он. — Простите, что до сих пор я в основном разговаривал с вашей мамой. Теперь мне пора вернуться к своей роли учителя. Скажите, вы уже выбрали себе профессии?

— Хороший вопрос, — заметила Эрмин. — В начале века и даже еще лет двадцать назад никому бы не пришло в голову спрашивать об этом девочек-подростков. Жизнь женщины была известна заранее. Выйти замуж, родить детей, заниматься хозяйством, готовить… Ну так что, девочки? Что вы ответите месье Лафлеру?

Лоранс стоило больших усилий заговорить. Она была гораздо стеснительнее своей сестры, которая воспользовалась этим и опередила ее:

— А мне бы понравилось заниматься хозяйством! У меня нет никаких особых талантов, я не умею рисовать и петь так красиво, как мама. И если я найду себе богатого мужа, мне не придется работать.

— Нутта, что ты такое говоришь! — возмутилась Эрмин. — Только недавно ты утверждала, что хотела бы водить самолет. Это, кстати, также мечта Тошана.

— Правда? — удивился Овид. — А почему бы и нет! Такие прецеденты уже были, я имею в виду очаровательных женщин-пилотов.

— Но, возможно, я стану учительницей, — лукаво добавила Мари-Нутта. — А ты, Лоранс?

— Я бы хотела продолжить рисовать, иллюстрировать книги для малышей или писать пейзажи. Но это несерьезная профессия.

— Как раз наоборот! — заверил ее Овид. — Значит, ты у нас будущий художник.

Он улыбнулся ей, все так же в зеркало заднего вида. Лоранс с радостно бьющимся сердцем быстро опустила голову. Растроганная Эрмин развернулась на своем сиденье и посмотрела на дочерей.

— Вы будете заниматься тем, к чему у вас лежит душа, — сказала она. — Но на следующий год обязательно отправитесь в пансион.

— Последняя зима на свободе! — вздохнула Мари-Нутта. — Мне так хочется, чтобы скорее выпал снег!

— Мам, ты правда поедешь в Калифорнию в октябре? — спросила Лоранс. — Нам будет грустно без тебя целую зиму.

— У меня нет выбора.

Овид был в курсе намечающихся съемок в Голливуде. Он тут же пришел в восторг:

— Это будет началом славы! Вот увидите, барышни, Соловей из Валь-Жальбера покорит мир кино так же, как уже завоевал сердца любителей оперы. Я ни за что не пропущу этот фильм, Эрмин, так и знайте. Музыкальная комедия! Я так и вижу вас на месте Джинджер Роджерс — восхитительной блондинки, как и вы, — которая пять лет назад получила «Оскар» за лучшую женскую роль в картине «Китти Фойль».

— Джинджер Роджерс прежде всего замечательная танцовщица, — уточнила Эрмин. — Мне никогда не сравниться с ней в этой области. Придется брать уроки танцев и репетировать днями напролет.

Она замолчала, погрузившись в раздумья. Ей было сложно представить себя за столько километров от родных мест, в регионе, где всегда стоит ясная и теплая погода. «Я возьму с собой Констана и Мадлен, — успокаивала она себя. — Мы будем гулять по пляжу и купаться. Мадлен в Голливуде! Она будет в восторге».

Овид бросил на нее быстрый взгляд. Он без труда догадался, о чем она думает.

— Вам понравится Калифорния, — предсказал он. — А потом у вас появится столько контрактов, что туда переедет вся ваша семья, а мы, бедные квебекцы, лишимся самых красивых девушек Лак-Сен-Жана!

Близняшки прыснули со смеху, поскольку комплимент касался их тоже. Эрмин, оторванная от размышлений, ощутила раздражение:

— Вы нам слишком много льстите, и потом, я никогда не перееду жить в Соединенные Штаты… О, мы уже в поселке!

Ее наполняли радость и тревога за Шарлотту, срок родов которой уже подошел. Людвиг вздрогнул, как только водитель выключил мотор. Должно быть, он испытывал те же опасения, поскольку сразу сказал:

— Я волнуюсь за жену. Нам нужно спешить.

— Мы только немного разомнем ноги и выпьем по бокалу чего-нибудь прохладного, — успокоила его Эрмин. — Совсем скоро мы будем дома.