— Дорогой мой Онезим, Шарлотта хочет вас видеть. Я не знаю, как вы оказались в наших краях, но, раз уж вы здесь, то не можете уехать, не поговорив с вашей сестрой. Она ведь и правда чуть не умерла.

— Это доставит ей удовольствие, месье, — подтвердил Людвиг, впечатленный размерами здоровяка и его насупленным видом.

— Вас забыли спросить! — рассердился Лапуант. — Радуйтесь, что я не врезал вам по физиономии за то, что вы обесчестили мою Шарлотту!

— Мир людям доброй воли! — воскликнула появившаяся в дверях Киона. — Так ведь написано в святых книгах, Мадлен?

— Нечего вести себя как ни в чем не бывало! — вмешался Тошан. — После своей ночной вылазки ты заслуживаешь строгого наказания.

— Но, папа, Киона поступила правильно! — возразила Лоранс. — Она должна была предупредить доктора. Каждая секунда была на счету.

— Да, она совершила подвиг, — присоединилась к ней Мари-Нутта. — Ее нужно похвалить и наградить.

Ко всеобщему удивлению, Онезим расхохотался. Он показал пальцем на Тошана:

— Дельбо, вам никогда не справиться с этим женским царством!

С этими словами он поднялся со скамьи, мигом посерьезнев. Эрмин умоляюще смотрела на него своими красивыми голубыми глазами.

— Хорошо, я пойду к ней. Где ее комната?

— Идемте, я провожу. И оставлю вас наедине.

Врач задержался возле своей пациентки. Он столкнулся с ними на пороге комнаты.

— Не могли бы вы подождать пару минут, доктор? Я хочу поговорить немного с Шарлоттой, ведь она моя родственница, — объяснил Онезим.

— Может, пока выпьете кофе или чаю? — предложила Эрмин.

Тот с удовольствием согласился, поскольку его буквально вытащили из постели на рассвете. Брат и сестра остались в комнате одни.

— Здравствуй, Онезим, — пробормотала Шарлотта.

Он смотрел на нее, не решаясь подойти к кровати. Она изменилась: похудела, загорела. Ее волосы были длиннее, чем раньше. На руках она держала своего ребенка.

— Я смотрю, ты не стала краше, — констатировал он.

— Спасибо за комплимент! — усмехнулась она. — А ты поправился. Что, Иветта научилась готовить?

— Нет, что ты! — рассмеялся он. — Я часто перекусываю в ресторане возле завода, где работаю. И мне неплохо платят.

Шарлотта присоединилась к его смеху и протянула руку.

— Подойди ближе, Онезим! Я так счастлива тебя видеть. Наконец-то ты согласился со мной поговорить.

— Ты правда рада?

— Конечно! Провести пять лет вдали от всех — не так-то просто, но это был мой выбор.

Он решился приблизиться к постели. Там он опустился в кресло, в котором обычно сидела, присматривая за молодой матерью, Одина.

— Я не мог отказать тебе, Шарлотта. На тебя и так свалилось столько бед! Возможно, Господь наказывает тебя за грехи, но этого мы никогда не узнаем. Можно спросить об этом маленькую ведьму Киону. Я чувствую себя неловко, когда она рядом.

— Онезим, Киона — это ангел-хранитель. Я очень ее люблю. Он прищурился, глядя на покрытый светлым пушком затылок своего племянника.

— Как ты его назвала?

— Томас.

— Месье кюре велел мне тебя простить. Я не против, но при одном условии. Тебе нужно выйти замуж за твоего фрица.

— Не называй его фрицем! Его зовут Людвиг, и он никому не сделал ничего плохого. Разве он виноват в том, что его мобилизовали в самом начале войны? А потом сразу взяли в плен и отправили сюда, в лагерь? Мы обязательно поженимся позже, Онезим. Его положение ненадежно, у него нет документов. Я не хочу, чтобы его посадили в тюрьму или отправили в Германию.

— Если вы просто придете к кюре, он не будет требовать документов, зато ты будешь чиста перед Богом и церковью.

Шарлотта вздохнула, решив не упоминать о том, что Людвиг протестант.

— Мы обязательно это сделаем, брат, — произнесла она детским голосом. — И я приглашу тебя на праздничный обед. С Иветтой и мальчишками. Как они поживают?

— Настоящие маленькие чудовища! Я воспитываю их ремнем, иначе они наделают глупостей. Конечно, им повезло больше, чем твоей бедной Адели. Какое же проклятие эта болезнь…

— Она ведь почти выздоровела, — возразила Шарлотта.

— Да, но останется калекой на всю жизнь, — вздохнул он.

— Что? Что ты такое говоришь? Адель не калека, Людвиг сказал бы мне об этом, и Эрмин тоже!

Онезим понял, что допустил оплошность. По всей видимости, его сестре о судьбе девочки ничего не сказали. Он смущенно поскреб бороду.

— Я узнал об этом от месье Шардена вчера утром, когда он возвращался из больницы. Господи, на нем лица не было! Я думал, ты в курсе.

Сжав губы, Шарлотта отрицательно помотала головой. Однако ей все было понятно.

— Когда Эрмин и Людвиг приехали, у меня были схватки и я вопила, как зверь в агонии. Они не осмелились сообщить мне плохую новость. Это лишило бы меня последних сил. Но теперь я знаю… И потом, калека — слишком громко сказано. Что у нее повреждено?

— Нога, насколько я понял.

— Ну и что? — заметила она. — Ногу можно спрятать под красивым платьем, это не мешает наслаждаться жизнью. Моя малышка увидит закаты над рекой, сможет слушать пение птиц на рассвете. А я буду любить ее еще сильнее. Слышишь, Онезим? Она никогда ни в чем не будет нуждаться! Разве искривленная ножка помешает ей играть в куклы или читать книжки с красивыми картинками? Я стану так баловать свою принцессу, что она и думать забудет о своем увечье. Видишь, Онезим, это только придает мне решимости! Я выздоровлю и возьму свою кроху сюда, чтобы ласкать ее, обещать, что она будет счастлива. О Господи, как бы я хотела прижать ее к груди, вместе с Томасом! Нужно было привезти мне ее. Я ее мама, я одна способна ее защитить!

Вырвавшееся из груди рыдание заставило Шарлотту замолчать. Побледнев, она разрыдалась в голос, с трудом переводя дыхание.

— Ну что ты, успокойся, иначе у тебя не будет молока для мальчика. Шарлотта, держись!

Не зная, куда девать свое огромное тело, здоровяк присел на край кровати. Он погладил сестру по щеке, вытирая ей слезы. Она схватила его руку и поднесла к губам. Это была тяжелая мозолистая рука, испещренная сероватыми трещинками и бурыми пятнами от машинного масла. Но Шарлотта помнила о своем грустном детстве, когда она была почти слепой и старший брат водил ее по улицам Валь-Жальбера.

— Спасибо, что ты здесь, Онезим, спасибо! Ты мой единственный родной человек!

Ей удалось приподняться и, с ребенком на руках, прижаться к нему.

— Прости меня, прости! — всхлипнула она. — Я опозорила тебя, принесла тебе столько волнений. Но я наказана за это, да, жестоко наказана!

В комнату без стука вошла Эрмин, привлеченная плачем своей подруги. Она увидела, как Онезим тихонько баюкает Шарлотту, с нежностью, неожиданной для этого грубого и вспыльчивого мужчины.

— Я беспокоилась, — сказала она в качестве извинения. — Доктору пора ехать, а тебе, Лолотта, нужно отдохнуть.

— Я все равно собирался уезжать. До скорого, сестренка. Выздоравливай скорее!

Он поспешно вышел. Шарлотта откинулась на подушку, не переставая всхлипывать.

— Я знаю правду об Адели, — с горечью произнесла она. — Вы не могли мне ее сказать… Я вас не виню.

— О Господи! — вздохнула Эрмин. — Прошу тебя, успокойся.

К ним присоединился Людвиг. Он все слышал и поспешил утешить свою возлюбленную. Вскоре они плакали уже оба. Эрмин со сжавшимся сердцем оставила их.

В тот день было много разговоров. За обеденным столом обсуждалось примирение Шарлотты и Онезима, который оказался не таким уж грозным. Поговорили также о визите доктора Дамасса. Но главный интерес вызывала Киона. Ей пришлось рассказать о том, что побудило ее оседлать Фебуса и умчаться в ночь.

— Я проснулась, не в силах унять дрожь. Мне приснился сон, который я помню в мельчайших подробностях. Тала, моя любимая мамочка, говорила мне, что вокруг бродит смерть. Я сразу подумала о Шарлотте и пошла в ее комнату. Она стонала и была вся такая горячая. Я разбудила Людвига и пообещала ему привезти доктора. Мадлен хотела меня удержать, но я ее ослушалась. Я быстро оседлала коня и поскакала в Перибонку.

Девочка также поведала о том, как встретила на дороге Онезима, а еще о том, что Фебус чуть не врезался в грузовик. Все вздрогнули от ужаса.

— Со мной не могло случиться ничего плохого, — заверила она с улыбкой. — Я выполняла священную миссию!

Она произнесла это очень серьезно, ее прелестное личико медового цвета было преисполнено достоинства, янтарные глаза светились гордостью. Все, от мала до велика, смотрели на нее с инстинктивным почтением. Киона казалась им сверхъестественным существом, чем-то вроде сказочной феи, мудрой и лукавой, призванной спасать простых смертных либо, наоборот, причинять им страдания.

Мукки разрушил чары, задав вполне уместный вопрос:

— Но зачем тебе надо было прыгать на коня, если ты умеешь перемещать свой образ в пространстве и даже разговаривать с теми, кого видишь?

— Какой ты глупый! — прыснула она со смеху. — Я ведь никогда не видела доктора Дамасса, не знала, где он живет. Если бы я даже смогла там появиться, это вряд ли убедило бы незнакомого человека. И потом, это работает только с теми, кого я очень сильно люблю и с кем связана кровными узами. Я давно это поняла.

— В таком случае не очень-то практичен твой дар, — пошутил подросток.

Эрмин понимала, о чем говорит Киона. Ее сводная сестра часто являлась ей, чтобы сообщить об опасности или несчастье. Она смогла также показаться Тошану, когда тот был в Европе, участвуя в движении Сопротивления.

— Никто не будет тебя наказывать, Киона, — сказала она, — но больше так не делай. Я ужасно перепугалась, когда Фебус вернулся сюда один, без седла. К тому же, по утверждению доктора, Шарлотте не грозила серьезная опасность. Просто поднялась температура после родов.

— Хорошо то, что хорошо кончается, — подвел итог Тошан. — Кстати, нужно сходить туда и забрать седло и упряжь. Мукки, идем со мной, заодно прогуляемся.

Они вышли из дома, со смехом подталкивая друг друга. Все в очередной раз отметили их невероятное сходство. Мадлен улыбнулась:

— Яблоко от яблони недалеко падает!

Акали кивнула первой, затем послышался одобрительный хор голосов. Успокоившись после долгих часов волнений, Эрмин сообщила, что на ужин следует устроить маленький пир.

— Жареная форель и оладьи! И суп!

Приготовление ужина оправдало ожидания молодой женщины, которая могла наконец приступить к своей роли хозяйки дома. Шарлотта, еще очень ослабленная, получила целый поднос еды, из которой осилила лишь половину. В этот вечер все улеглись рано, освободившись от мучительной тревоги, терзавшей их в течение двух дней.

Положив голову на плечо мужа, Эрмин лежала с мечтательным видом. Они открыли окно, снабженное москитной сеткой: ночь была ясной и звездной. Из леса, окружающего их дом, доносились тысячи едва уловимых звуков: хруст веток, слабые крики, уханье совы. На берегах Перибонки обитало множество животных и птиц. Супруги давно привыкли к этим ненавязчивым ночным концертам.

— Зря Онезим сказал своей сестре про увечье Адели, — наконец произнес метис.

— Она все равно рано или поздно узнала бы об этом. На самом деле Шарлотта нормально отреагировала. Я думала, она впадет в отчаяние, но нет. Для нее главное, что ее дочь жива.

— И это правильно.

Тошан нежно прикоснулся к ее губам. Она ответила на его поцелуй. Они оба лежали обнаженные, больше жаждущие нежности, чем удовольствия.

— Ты устала, Мин, — прошептал он ей на ухо. — Тебе нужно отдохнуть — со вчерашнего дня ты не знаешь покоя. Завтра мы проведем время со своими детьми. Сходим все вместе на речку, искупаемся.

— О да… Я бы очень этого хотела. Я засыпаю, любимый. Разбуди меня на рассвете поцелуем…

Он взволнованно улыбнулся в темноте. Эрмин по утрам была ласковой, томной после сна, теплой и зовущей.

— Обещаю! — тихо сказал он.

В соседней комнате Мадлен молилась, стоя на коленях на лосиной шкуре, с четками в руках. Констан спал, посасывая большой палец, в маленькой деревянной кроватке.

«Спасибо, Господи, что уберег Шарлотту и ее ребенка. Спасибо, Пресвятая Богородица, что хранишь пас, бедных грешников. Мое сердце переполнено благодарностью за вашу доброту».

Индианка перекрестилась с меланхоличным видом. Она ежедневно проявляла терпение, доброжелательность, самопожертвование, но порой ее охватывали сомнения и глубокая грусть. Несмотря на свою нерушимую веру, Мадлен задавалась вопросом о правильности своего жизненного выбора. «Сколько еще я увижу женщин, рожающих прелестных малышей, зная, что мое чрево больше не будет носить ребенка? Я счастлива быть приемной матерью Акали, но никогда не забуду свою малышку, которая умерла вдали от меня, у сестер в Шикутими».