— Правда? — удивилась Киона. — И что же ты сделала?

— Я — ничего. Медведь, старый самец, встал на задние лапы и поднял свою черную морду, испачканную в муке. Наш славный пес Дюк угрожающе зарычал на него. Я была напугана, но знаете, кто прогнал непрошеного гостя?

— Нет, скажи, — попросила Киона.

— Пронзительные крики Мари-Нутты, которая требовала свою порцию молока! Мадлен пыталась ее накормить, чтобы она замолчала, но этой голодной малютке было всего несколько месяцев, и она визжала от нетерпения. Черному медведю явно не понравились звуки такой высоты.

Обе девочки рассмеялись. Овид тоже выглядел довольным, так как он был рад узнать чуть больше о жизни Эрмины.

Акали ела с аппетитом, восхищенная всеми этими историями, приоткрывающими перед ней другой мир, полный красок и предстоящих сюрпризов, куда ее совсем недавно пригласили войти. Она никак не могла поверить, что с ней случилось такое чудо. Всю свою жизнь маленькая индианка будет вспоминать об этом ужине в гостинице Перибонки, где она лакомилась жареной курицей и блинами с кленовым сиропом, больше не опасаясь своих палачей.

Овид заказал себе пива. Эрмина тоже выпила несколько глотков.

— Благородные дамы не пьют алкоголь, — пошутил учитель.

Но он с удовольствием слушал ее тихий, мелодичный смех, смягченный присутствием девочек.

— Думаю, самое время ложиться спать, — сказал он после десерта. — Желаю вам доброй ночи, барышни, мадам!

Он склонился в реверансе и вышел.

— Какой он все-таки забавный, этот месье! — зевая, сказала Акали.

— Как бы я хотела иметь такого отца, как он! — вздохнула Киона, бросив печальный взгляд на Эрмину.

Молодая женщина, казалось, не обратила на это внимания. Она помогла девочкам раздеться, уложила их в кровать и закутала в одеяло. Затем погасила люстру, оставив гореть лампу на ночном столике.

— Сладкого вам сна, милые мои. Я буду спать рядом с вами, на этой раскладушке. Завтра мы сядем на корабль. Он отплывает от пристани в полдень. У нас еще будет время прогуляться по городку.

Она нежно поцеловала детей. Ей было неизмеримо приятно видеть их здесь, под своей защитой, вдали от того ада на земле, которым являлся пансион. Девочки уснули очень быстро. Эрмина подошла к окну. Ночное небо было ясным, с редкими вкраплениями звезд. Лунный серп отражался в темных водах реки Перибонки, по которой пробегала рябь. Пришвартованные лодки покачивались на волнах.

«Мой край, мой любимый край, — подумала она. — Сколько лет я любуюсь этими озерами, горами, а за ними Роберваль, Валь-Жальбер».

По набережной шел мужчина. Это был Овид. Он поднял голову и заметил ее у окна. Она отпрянула, потом, посчитав свой поступок глупым, вернулась назад, чтобы помахать ему рукой. Но учителя уже не было.

«Видимо, он вышел прогуляться, а теперь вернулся в гостиницу».

Она услышала звук шагов на лестнице. Сердце ее забилось сильнее, и, подчиняясь скорее какому-то импульсу, а не рассудку, она тихо подошла к двери комнаты и выскользнула в коридор. Овид с ключом в руке стоял возле другой двери примерно в трех метрах от нее.

— Я хотела пожелать вам доброй ночи, — сказала она, приближаясь. — Погода наладилась, дождя нет.

— Я привык прогуливаться перед сном. Мне нравится это место, берег реки, аромат ветра, плеск воды у пирса.

Она сделала еще два шага и оказалась в опасной близости от мужчины. Его лицо было таким же грустным и серьезным, как у Кионы.

— Эрмина, вы измучены, ложитесь спать. Я сделаю то же самое в чересчур широкой для меня одного кровати.

— Я совсем не устала, — тихо возразила она. — Овид, я вас еще толком не отблагодарила. Без вас Киона могла умереть, и я оплакивала бы ее всю оставшуюся жизнь.

Она вглядывалась в лицо Лафлера, взволнованная его бледными губами, тонким носом, изгибом бровей… Светло-русая прядь закрывала его высокий лоб. Инстинктивным движением она отодвинула ее. Тело Эрмины дрожало от желания этого мужчины, а рассудок превратился в пустыню, где больше не было ни Тошана, ни Лоры и Жослина, ни ее детей — никого. Ей казалось, что она осталась одна, но не одинокая, а независимая впервые за всю свою жизнь и свободная, абсолютно свободная, на краю света, где не нужно ни перед кем отчитываться.

— Овид, — прошептала она. — Я не могу…

— Что вы не можете? — настороженно спросил он.

— Уйти от вас здесь, сейчас.

— Это будет более благоразумно. Сюда может подняться какой-нибудь постоялец и застать нас здесь, посреди коридора.

— Тогда давайте войдем в вашу комнату, только на одну секунду, прошу вас, — взмолилась она, положив руки ему на плечи. — Мне нужно с вами поговорить.

Он отрицательно покачал головой и попытался ее оттолкнуть. Однако это стоило ему нечеловеческих усилий. Эрмина была неотразима со своими опьяняюще-ясными глазами, розовым ртом, растрепанными волосами, мягкими, блестящими, белокурыми. Он старался не думать о ее теле, на секунду прижавшемуся к нему, о ее груди, животе, об источнике наслаждения между бедрами. Еще немного, и он не сможет справиться со своей страстью, порывы которой сдерживал уже три дня.

— Пожалейте меня, Эрмина, перестаньте подвергать такой пытке, — простонал он. — Вы прекрасно знаете, что мы не должны этого делать! Нам нельзя входить в мою комнату. Я не святой, а вы мне слишком нравитесь.

Потеряв голову от этих недвусмысленных слов, от того, как он отпрянул назад, она бросилась ему на шею и прижалась щекой к его щеке, затем, более дерзкая, чем он, поцеловала. Его губы были теплыми и нежными. Ему оставалось лишь ответить на этот поцелуй со сдержанной страстью, тем не менее ощутимой. Молодая женщина, закрыв глаза, почувствовала, как ее наполняет желание. Жаркие волны, похожие на электрические разряды, пробегали по всему ее телу.

— Эрмина, прошу вас, давайте остановимся, — сказал он, снова пытаясь отстраниться. — Я мог бы завести вас в эту комнату и был бы счастливейшим из мужчин, обладая вами пусть даже только одну ночь. Возможно, вы получили бы удовольствие, но завтра… Зная вас, я уверен, что завтра утром вы пожалеете о своем временном помешательстве. Хуже того: если это произойдет, я запрещу себе с вами видеться. А на это я не могу пойти. Я предпочитаю остаться вашим другом и иметь право и удовольствие видеть вас, ужинать с вами, вести рядом с вами борьбу, на которую мы решились.

Овид сумел подобрать нужные слова. Она согласилась, что, если они пойдут на поводу своего желания, на следующий день их замучает совесть и, по обоюдному согласию, они перестанут видеться. Тем не менее он снова прижал ее к себе, положив ладони на ее округлые бедра. Эрмина вздрогнула всем телом от почти животного счастья. Но пальцы молодого учителя уже медленно поднялись по ее спине, чтобы погрузиться в шелковистые волосы. Наконец он погладил ее ладонью по лицу, как сделал бы слепой, желая навсегда запечатлеть в памяти любимые черты.

— Откройте свою дверь, — взмолилась она. — Кто-то поднимается по лестнице, я боюсь, что нас увидят вместе.

Он подчинился, охваченный таким сильным возбуждением, какого никогда еще не испытывал. Эрмина скользнула в комнату, где царил спасительный полумрак. Он вошел следом за ней. Они снова обнялись, пошатываясь, их губы слились в поцелуе. Ощущение одежды на теле было невыносимым, и она принялась расстегивать свой жилет. Ей не терпелось ощутить губы Овида на своей груди, животе, слегка округлившемся после нескольких беременностей.

— Теперь слишком поздно, я вас не отпущу, — выдохнул он голосом, изменившимся от возбуждения.

Она легла поперек кровати. Для вечера она надела юбку и чулки, с облегчением расставшись со своими промокшими от дождя брюками. Молодой человек упал на колени и потерся лицом о ее бедра, опьяненный тонким женским ароматом. Она с трудом сдержала крик, но выгнулась еще больше, задыхаясь, просто умирая от желания.

— Вы красивы, вы так красивы, — тихо произнес он, выпрямляясь, чтобы полюбоваться ее грудью с сосками цвета клубники. — Как я мечтал о вас!

Он подкрепил это признание нежным, долгим поцелуем. Эрмина открывала его для себя кончиками пальцев. Его стройный торс покрывали мягкие курчавые волосы, кожа была шелковистой.

— Я тоже, — прошептала она, дрожа всем телом.

Овид не торопился входить в нее, щедро осыпая ласками. Она себя уже не контролировала, извиваясь под ним, горячая и ослабевшая. Ее дыхание стало прерывистым.

— Сейчас, да, сейчас! Сейчас! — взмолилась она.

В эту секунду тишину разорвал пронзительный крик. Он раздался совсем близко. Учитель встал, моментально отрезвленный. Молодая женщина последовала за ним. Крик повторился.

— Это кто-то из девочек, — пробормотала она. — Боже мой, а меня нет рядом!

Она быстро оделась и бросилась в коридор с растрепанными волосами. Акали кричала во сне, размахивая руками.

— Нет, нет, я не хочу, пожалуйста! — испуганно повторяла она.

Эрмина скользнула под одеяло. Она наклонилась к девочке и погладила ей лоб.

— Мама? — позвала Акали, щуря глаза.

— Нет, это я, Мина. Тебе нечего бояться, я с тобой.

Тут же успокоившись, маленькая индианка прижалась к ней, еще вздрагивая от рыданий. В эту секунду проснулась ничего не понимающая Киона.

— Акали приснился кошмар. Спи, моя дорогая! Все хорошо. Мы в гостинице Перибонки, ты помнишь?

— Да, я знаю, — ответила Киона. — А где ты была?

— Здесь, на раскладушке возле шкафа, — солгала Эрмина. — Но теперь я буду спать между вами. Подвигайся ко мне.

Сонная Киона послушно прижалась к ней, уткнувшись в подушку. Акали уже успокоилась. Эрмина повторяла:

— Все закончилось, никто не причинит тебе зла, я с тобой.

Сердце ее бешено колотилось, было трудно дышать. Она резко вернулась в реальность, туда, где нельзя бросаться в объятия другого мужчины, стремиться к удовольствию, слушать свои чувства. Она взволнованно подумала об Овиде, который, должно быть, сожалел об инциденте. «Возможно, он будет меня ждать, — сказала она себе. — Нет, он прекрасно знает, что я не вернусь. И раз мы не сделали ничего плохого, я его еще увижу».

Это значило продолжать идти по опасному пути, но Эрмина на это решилась. Она будет играть с огнем, поскольку Овид того стоит.

«Он борется с несправедливостью, защищая невинные души, и я им восхищаюсь. Это не запрещено — восхищаться такими людьми!» Но в глубине души она испытала облегчение. Ее место сегодняшней ночью было здесь, в этой кровати, между Кионой и Акали.

Глава 8

Овид Лафлер

На озере Сен-Жан, вторник, 29 сентября 1942 года

Эрмина сидела на скамье, Киона рядом с ней. Белый корабль, везущий их в Роберваль, быстро скользил по синей воде широкого озера Сен-Жан. В этот день на борту было очень мало пассажиров, и, поскольку девочка в основном молчала, Эрмина смогла полностью погрузиться в свои мысли. Акали, опьяненная обретенной свободой, гуляла по палубе, пообещав быть осторожной.

Исполняя фигуры высшего пилотажа, за судном следовали чайки, и их распахнутые крылья четко вырисовывались на фоне неба.

«Овид выглядел очень грустным, когда мы с ним прощались. Простое рукопожатие и ничего больше, тогда как накануне я, полуобнаженная, наслаждалась его поцелуями. Как я могла до такого дойти? Ни один мужчина, кроме Тошана, не касался моей груди, не целовал мой живот. Боже мой! Похоже, вчера я совершенно потеряла голову! Видимо, во всем виновато пережитое волнение. За несколько часов я испытала столько потрясений, особенно когда обнаружила Киону в ужасающем состоянии и попыталась вытащить ее вместе с Акали из этого пансиона… И этот кошмар, который я услышала от бедной девочки. Перед Овидом, живым воплощением доброты, преданности, храбрости, нежности, я позволила растаять своему сердцу… и телу. И мне даже не стыдно. Это было так приятно, так восхитительно!»

Она подумала о Бетти Маруа, своей второй матери, трагически скончавшейся при родах три года назад. Эта серьезная, набожная женщина, прекрасная хозяйка, полностью преданная своей семье, совершила грех прелюбодеяния с неким Полем Трамбле — настоящим бандитом без чести и совести. «Бедная Бетти! Когда она мне в этом призналась, я сурово ее осудила. Несчастная пыталась оправдаться, она говорила мне о неконтролируемом влечении к этому грязному типу, а я, оскорбленная до глубины души, не хотела ее слушать! А ведь я ничем не лучше. У Бетти были на то свои причины. Жозеф далеко не подарок. Он скуп, резок, ворчлив и любит выпить».

— Мина, о чем ты думаешь? — внезапно спросила Киона, беря ее за руку.

— О! Я просто смотрю на птиц и приглядываю за Акали. Но она послушная девочка, далеко не уходит.