— На полдник я напеку оладий по рецепту Мирей. Здесь мне нравится заниматься стряпней.

— У нас почти не осталось сахара, — заметила Мадлен, — но зато хорошие запасы кленового сиропа.

Обе женщины прислушались. На втором этаже было очень шумно. В этом галдеже преобладал голос Мукки. Он упрекал Мари-Нутту в том, что она взяла его майку.

— Перестаньте ссориться! — крикнула их мать. — Вам осталось всего полчаса до возвращения в класс. Проведите их с пользой!

В эту секунду в дверь кто-то постучал. Эрмина открыла, вопреки всякой логике надеясь, что это Овид.

— Папа! — удивилась она. — Хочу думать, ты пришел не затем, чтобы снова меня утешать. Моя милая Мадлен тоже меня успокаивала. Тошан мне перезвонит, я в этом уверена. И не переживай по поводу Кионы: я поговорю с ней вечером, в своей комнате.

Жослин вошел внутрь и усталым жестом снял шляпу.

— В этом нет необходимости. Где она? Позови Киону, доченька, и отправь детей к нам. Нам нужно поговорить, всем троим. Мадлен, не хочу тебя обидеть, но, если бы ты смогла нас оставить, я бы чувствовал себя свободнее.

— Разумеется, месье, — с улыбкой ответила она. — Пойду наверх наведу порядок: дети что-то слишком расшумелись. И скажу Кионе, чтобы она спустилась.

— Что с тобой, папа? — встревожилась Эрмина, когда они остались одни. — У тебя удрученный вид.

— Она все знает, — грустно сказал он. — Киона знает, кто я, и рассказала об этом твоим детям и Луи. Мой сын бросил это в лицо Лоре в конце обеда, в присутствии учительницы. Можешь себе представить результат! Твоя мать в слезах убежала в свою комнату, оскорбленная до глубины души. К тому же Луи назвал ее злой.

Эрмина была ошеломлена. Но она не успела ничего сказать. Мадлен сбежала по лестнице и ворвалась в кухню.

— Кионы наверху нет, — встревоженно сказала экономка. — Мукки утверждает, что она отправилась прогуляться, выйдя через дверь кухонной подсобки. Пойду отыщу ее, месье, и приведу к вам.

Она бросилась на улицу. Жослин всплеснул руками:

— Должно быть, она увидела меня в окно и сбежала. Я же не могу пробираться к тебе тайком!

— Я разрешаю им гулять на улице, пока погода еще не испортилась, — сказала Эрмина. — Киона могла выйти без задней мысли. Бедный папа, вот так история! Это означает, что она уже несколько дней знает о вашем родстве и даже рассказала детям. Не могу в это поверить! Но почему она не поговорила со мной?

— Я не понимаю, кто открыл ей тайну, которую мы все так тщательно хранили! — негодовал Жослин. — Или она узнала ее благодаря своим способностям? Да, скорее всего.

— Нет, папа, — вздохнула Эрмина. — Мне кажется, я понимаю, откуда ей это известно.

Ноги подкашивались от волнения, и женщине пришлось сесть. «Наверняка это случилось в двуколке пансиона, когда мы с Овидом ехали в Перибонку, — подумала она. — Акали уснула. Киона еще не пришла в себя с тех пор, как мы обнаружили ее в карцере. По крайней мере, я так думала. Я рассказала Овиду обстоятельства ее рождения, поскольку была уверена, что она ничего не слышит. Но я могу и ошибаться. Возможно, у нее возникло видение, когда она начала жить рядом со своим настоящим отцом».

— Эрмина, скажи что-нибудь, — терял терпение Жослин.

И она призналась ему во всем.

— Мне очень жаль, папа! Я была так счастлива, что мы ее спасли, но также шокирована, потрясена. В тот день мне захотелось рассказать всю правду о Кионе.

— Черт возьми! Что на тебя нашло? А твои дети, мой сын — какая банда скрытников! Они вели себя со мной так же, как прежде! Господи, я лишился последней надежды. Моя маленькая дочка меня ненавидит…

Мукки и Акали спустились по лестнице в сопровождении Лоранс и Мари-Нутты.

— Еще раз здравствуй, дедушка, — крикнула последняя.

Эрмина уловила насмешливые нотки в ее звонком голосе. Она вскочила со стула и встала перед ней.

— Нутта, стой на месте. Вы тоже, Мукки и Лоранс. Выражаясь вашим языком, Луи проболтался. И я вами недовольна, всеми, за исключением тебя, Акали, ты здесь ни при чем.

— А! Предатель! — презрительно бросил Мукки. — Луи не имел права нарушать договор! Он поклялся Кионе молчать.

— Чем дальше, тем лучше! — воскликнула Эрмина. — В ваших же интересах все мне рассказать. И в интересах Кионы тоже.

Жослин пришел к ней на подмогу. Он навис над внуками всей своей внушительной фигурой. Его темные глаза сверкали от грусти и гнева.

— Нет нужды продолжать ломать комедию, дети, — сухо сказал он. — Мы с бабушкой хотели подождать, прежде чем раскрыть вам тайну, столько лет тяготившую всю нашу семью. Это взрослые истории, и вас они не касаются, но я очень разочарован вашим поведением. Очень. Особенно твоим, Мукки. Ты самый старший и должен был довериться своей матери, если не хотел разговаривать со мной.

Лоранс шагнула вперед первой, еле сдерживая слезы.

— Прости, дедушка, но Киона попросила нас дать клятву. Мы так за нее переживаем! Поэтому не посмели ей отказать.

— И не очень-то хорошо было бросать ее в этом пансионе, — агрессивно добавила Мари-Нутта.

Рассерженная, Эрмина холодно взглянула на своих детей.

— Замолчите сейчас же, я больше ничего не хочу слышать! А ты, Нутта, не смей разговаривать с дедушкой таким тоном. Нельзя никого осуждать, не зная всех деталей. Мадемуазель Дамасс вас ждет. Бегите! Я вами очень недовольна.

Дети вышли из дома, виновато понурив головы. Жослин проводил их взглядом, пока они шагали в сторону улицы Сен-Жорж. Он также увидел бегущую им навстречу Мадлен, которая что-то спросила у них с обеспокоенным видом.

— Месье! — крикнула она с крыльца. — Я дошла до вашего дома. Киона взяла пони тайком, не оседлав его. Уздечки нет. Мирей думает, что малышка сбежала вместе с Базилем.

— О нет! Господи, только не это! — простонала Эрмина. — Папа, нужно срочно ее разыскать! Она не могла уйти далеко, ведь прошло не так много времени.

Вцепившись в руку отца, она увлекла его на улицу. Оба внимательно огляделись по сторонам. Мадлен сделала то же самое.

— Вон там! — почти сразу воскликнула индианка. — Я ее вижу! На тропе, идущей вдоль водопада, в том месте, где она возвышается над заводом!

— Но это же опасно! — воскликнул Жослин. — Я пойду за ней!

— Нет, папа, — возразила Эрмина. — Ты недостаточно крепок, чтобы ее догнать. Подумай о своем сердце. Еще две недели назад ты лежал в больнице. Я хожу быстрее тебя.

Он схватил ее за руку, глядя со странным выражением, которого она раньше никогда не видела.

— Доченька, я должен пойти к Кионе. Один! Я чувствую это в себе, как если бы она сама меня об этом попросила. Это мой последний шанс. Окажи мне услугу, сходи к Лоре и объясни, что моей вины в случившемся нет. Успокой ее. Сделай это для своего отца, Эрмина, прошу тебя!

Молодая женщина вынуждена была уступить. Она поцеловала Жослина в щеку, полная сострадания к нему.

— Будь осторожен, папа, я тебя очень люблю, — прошептала она. — А я пойду к маме.

Жослин Шарден пошел вперед решительным шагом, не сводя взгляда с крошечной точки, передвигавшейся по соседнему холму. И эта точка, розовое платье Кионы, непреодолимо влекла его к себе, придавая силы ушедшей юности. Это был его любимый ребенок, столько раз им отвергнутый! Он должен догнать ее, поговорить с ней, чтобы успокоить терзавшую ее боль.

Валь-Жальбер, дом Шарденов, тот же день

Эрмина несколько раз постучала в комнату своих родителей, но так и не добилась ответа. Наконец она позвала:

— Мама, я могу войти? Мама, прошу тебя, открой.

Она тщетно поворачивала ручку двери. Лора заперлась на ключ. Через несколько нескончаемых минут Эрмина начала волноваться.

— Мама, ты можешь кричать, рыдать, оскорблять меня, но ты должна мне открыть, — настаивала она. — Иначе я попрошу Онезима выломать дверь. Нам необходимо поговорить. Мама, открой, это уже становится нелепым!

С огромным облегчением она услышала приглушенный звук шагов, затем раздался щелчок в замочной скважине. Лора приоткрыла дверь. Комната была погружена в полумрак.

— Я не собираюсь тебя слушать, Эрмина, — заявила она. — Слишком поздно: самое плохое уже случилось. Я так хотела это предотвратить!

— Я знаю, мама, но все не так ужасно. Боже мой, ну и денек! Ну, впусти же меня. Где Луи?

— В классе, на уроках в моей частной школе. Еще один ничтожный повод для радости: я ни на что не годна, я плохая, злая.

Она рыдала. Эрмина мягко увлекла мать в сторону кровати. Поперек лежала диванная подушка в темных пятнах от слез.

— Бедная моя мамочка, ну зачем ты так переживаешь? Не изводи себя из-за глупых слов восьмилетнего ребенка. Луи любит тебя и будет любить всегда. Он совершил ошибку, спровоцировав тебя и открыв эту тайну. Но теперь, когда правда вышла наружу, мы сможем дышать свободнее. Киона продолжит жить у меня. Когда Тошан вернется, он займется воспитанием своей сводной сестры. Дети устроили заговор за нашей спиной, но совершенно не выглядели взволнованными. Главное — это правда, мама.

Эти слова, призванные успокоить Лору, вырвали у той жалобный стон. Она заплакала еще сильнее, и это ошеломило Эрмину. Чувствуя себя неспособной утешить свою мать, она обняла ее.

— Мама, ты поговорила с Луи? — спросила она.

— Да. Он, мое сокровище, извинился передо мной, тогда как я ущипнула его за ухо и отвесила пощечину. Я ничем не лучше этих сестер из пансиона, которые истязают невинных детей. Мой Луи ни в чем не виноват. Он ничего не понял в силу возраста. Я, как смогла, объяснила ему все.

— Ну вот видишь, все налаживается! Мама, прошу тебя, не сравнивай себя с этими людьми, так называемыми священнослужителями. Многие дети получают оплеухи, но при этом не становятся жертвами.

Лора растерянно заметила:

— Он просто хотел поиграть на фортепиано.

— Кто?

— Луи! Я ему запретила, а потом не разрешила пойти к пони.

— Мама, ты все правильно сделала. Мы запретили всем детям трогать фортепиано. У них не всегда чистые руки, а я очень дорожу этим инструментом. Что касается пони, я снова с тобой согласна, ведь Луи мог раздразнить Базеля, и тот бы его укусил.

Она подумала о Кионе, которая без колебаний взобралась на неоседланное животное. Лора достала из своего ночного столика батистовый носовой платок и промокнула им глаза.

— Мадемуазель Андреа не должна была об этом знать. Я не знаю, можно ли ей доверять. Если она начнет болтать без разбору, скоро все узнают, что у моего мужа была связь с индианкой… О! Прости меня, Эрмина. Мне плевать, индианка это или японка, я хотела сказать, с другой женщиной. В Робервале мне и так многие завидуют из-за моего состояния. А теперь я стану всеобщим посмешищем для почтенных домохозяек и злых языков.

— Какое это имеет значение, мама? Главное — это наша семья. Здесь, в Валь-Жальбере, нам не грозит война. То есть я на это надеюсь. Несмотря на дефицит продуктов, мы питаемся лучше большинства наших соседей. Вы с папой любите друг друга. Тебе повезло: твой муж рядом с тобой ночью и днем. Знаешь, я тебе завидую, ведь мой Тошан так далеко! Киона не угроза для тебя, а растерянная маленькая девочка, которая лишилась мамы и, возможно, подверглась сексуальному насилию.

Лора выпрямилась, глаза ее были сухими. Она с нежностью взглянула на Эрмину.

— Я не сержусь на Киону, доченька. Я даже корю себя за то, что считала ее опасным врагом. Спасибо, что ты пришла ко мне! Но где же Жосс?

Молодая женщина пустилась в очередные объяснения. Она очень хотела восстановить в семье гармонию, невзирая на хаос, царящий в ее собственном сердце.

— Какой странный ребенок! — подвела итог Лора, узнав, что произошло. — Только бы с ней ничего не случилось возле водопада! Это убьет твоего отца.

Они с задумчивым видом взялись за руки. Эрмина вспомнила себя в пятнадцатилетнем возрасте, когда она сама была готова броситься в бурлящую пропасть Уиатшуана: незнакомые ей бабушка и дедушка без обиняков сообщили в письме, что ее мать, Лора, таинственная дама в черном из замка Роберваля, с которой она наконец вновь встретилась после долгих лет разлуки, занималась проституцией…

— Господь этого не допустит, мама, — заверила она.

* * *

Киона уселась как можно ближе к водопаду. Она слушала его пение, суровое, мощное, вечное. Гигантские потоки воды разбивались о крупные черные камни, блестящие от воды. Брызги долетали до девочки, и она протягивала руки к шальным каплям, похожим на серебристые жемчужины.

— Спасибо, Уиатшуан! — каждый раз кричала она. — Ты мой друг, спасибо!

Невидимый свидетель вряд ли смог бы понять, от чего было мокрым лицо девочки — от слез или от прозрачной воды, — но он наверняка бы различил в ее золотистых глазах глубокую печаль. Освобожденный от уздечки, пони бродил по склону, пощипывая сухие листья и пучки травы.