— Ты красивая! Очень красивая! — выдохнул он, не сводя глаз с тени между ее округлыми бледными бедрами. — Ты тоже меня хочешь?

— О да! Уже несколько недель я мечтаю о тебе, Тошан.

Его палец скользнул в теплую и влажную плоть, осторожно исследуя ее. Из его груди вырвалось глухое ворчание хищника во время гона, а внизу живота стало очень горячо. Все шло не так, как планировалось, но отступить он уже не мог. Позже они обсудят это, примут решение. Позже…

Она потянулась к нему, бесстыдно покорная, откинув голову назад, подставив шею, словно жертва палачу. Все ее тело дрожало в ожидании его. Она хотела только этого — принять его в себя, принадлежать ему. Тошан сумел сдержаться. Он целовал ее грудь и плечи, не переставая возбуждать пальцем, умело и настойчиво. Симоне пришлось прикусить губу, чтобы не закричать.

— Прошу, возьми меня, — прошептала она ему на ухо. — Вдруг Натан проснется. У нас мало времени!

Этот внезапный призыв к реальности не охладил пыла метиса. Он насмешливо улыбнулся и ответил:

— Твой сын настоящий дьяволенок днем, но спит он очень крепко. Не волнуйся.

Она молча кивнула, с затуманенным от страсти взглядом. Тошан сдался и вошел в нее нарочито медленно, чтобы лучше ощутить охватывающее его наслаждение. Закрыв глаза, он проник глубже. Не было ничего прекраснее в мире, чем акт любви, теперь он об этом вспомнил. После жестокости, пролитой крови, тревог и одиночества он вновь возвращался к самой сути жизни. Он мог бы оставаться до рассвета в глубинах сокровенной плоти этой женщины, нежной и горячей. В состоянии полного блаженства он чередовал быстрые движения с более медленными, выходил, чтобы снова овладеть ею. Симона, прикрыв рукой рот, чтобы не закричать от наслаждения, переходящего в исступленный восторг, умело и неутомимо двигалась, чтобы чувствовать его как можно лучше.

Они испытали сильнейший оргазм, оба лихорадочно возбужденные, потерявшие ощущение реальности. Обнявшись, дрожа всем телом, они еще несколько минут не отпускали друг друга.

— Мне холодно, — наконец сказала она.

Тошан выпрямился и помог ей одеться. Он казался смущенным, но был крайне предупредителен, что очень ее тронуло.

— Ты сожалеешь? — обеспокоенно спросил он.

— Нет, что ты, — откликнулась Симона. — Я была так напугана и испытала такое счастье, увидев тебя!

Она улыбнулась ему в мягком свете луны. С растрепанными черными волосами, сияющими глазами, она была очень красива. Тошан растроганно погладил ее по щеке.

— Мы никого не предали, — сказал он. — Когда жизнь висит на волоске, а опасность подстерегает на каждом шагу, дозволено нарушать определенные границы и обязательства.

Симона догадалась, что он имеет в виду их спутников жизни. Она удивилась, что почти не испытывает угрызений совести по отношению к Исааку, своему мужу.

— Думаю, он меня простил бы, — задумчиво произнесла она. — Исаак часто советовал мне следовать своему инстинкту, не считая себя виноватой. Он знал меня лучше всех, и моя чувственная натура его забавляла.

Эти слова поразили Тошана. Он задумался о судьбе еврейского врача, почти не сомневаясь, что несчастного депортировали в Германию.

— Ты чувственная и обворожительная, — прошептал он, целуя Симону в губы.

Он прогнал внезапно возникший в мыслях образ Эрмины. Если однажды ему повезет вновь увидеться с ней, тогда он и решит, как поступить. «Зачем заставлять ее страдать, рассказывая о том, что произошло? Когда я вернусь на родину и обниму ее, эта ночь исчезнет из моей жизни».

— Симона, мне нужно с тобой поговорить, — серьезным тоном сказал он. — Пойдем ближе к Натану. Я принес с собой чем согреться.

Она последовала за ним, полная нетерпения и любопытства, но с тревожно бьющимся сердцем, поскольку его расстроенное лицо не сулило ничего хорошего. Они уселись под бузиной, возле входа в хлев, где спал ребенок.

— Я сумел встретиться с человеком из нашей организации, почтальоном из Руффиньяка. Он налил мне кофе в термос. У меня еще есть сыр, свежий хлеб и паштет. Ты, должно быть, проголодалась!

— Что-нибудь известно о моих друзьях? — прервала она его.

— Они не вернулись в деревню. Наверняка их бросили в тюрьму.

— Тошан, будь со мной откровенен! Ты опустил голову. Скажи правду!

— Мне очень жаль, Симона. Помнишь, той ночью, когда их арестовали, я рассказывал тебе, что мы пытались взорвать состав на железной дороге? Операция провалилась, и немцы произвели аресты, казнив многих людей. Среди них был Роже. О судьбе Брижитт нам ничего неизвестно.

— Боже всемогущий! Бедный Роже, он был таким великодушным, таким смелым! Зачем провоцировать гнев нацистов? Подпольщикам не следует совершать акции, за которые вместо них расплачиваются ни в чем не повинные люди! Эта тайная борьба ни к чему не ведет! Я предостерегала своих друзей, но они отвечали, что нужно любой ценой сражаться с оккупантами.

Ее голос задрожал. Закрыв лицо ладонями, Симона заплакала от бессильного горя.

— Ты говоришь так сейчас, — возразил Тошан. — Однако, когда я пришел в сознание на мансарде, где вы меня прятали, ты была на стороне Сопротивления. Ты даже сама участвовала в этой рискованной операции.

— Я знаю, и ты не первый, кого я выхаживала. Просто я по-своему поддерживала Брижитт и Роже, оказывая им услугу. Но это не мешало мне жить в постоянном страхе, что однажды мы попадем в лапы гестапо.

Он налил ей кофе. Она выпила его, всхлипывая, похожая на ребенка в своем горе.

— Что нам теперь делать? — спросила она. — У меня никогда не будет фальшивых документов, а прятаться здесь месяцами мы не можем.

— Я отведу тебя в Бордо — это ближайший порт. Мы будем идти ночью, избегая населенных пунктов. Почтальон дал мне карту и адрес одного чиновника, противника режима Виши. Этот человек выдает официальные документы, позволяющие евреям отплыть в Америку или Англию. Я выдам себя за твоего мужа. Мне нужно попасть в Лондон. Мы расстанемся в Бордо.

— Но я никого не знаю в Соединенных Штатах! Я бы хотела остаться во Франции или перебраться в Швейцарию, как советовал мне Роже.

— Будет лучше, если ты послушаешь меня. Самое важное сейчас — выжить и защитить Натана. Нам понадобятся недели, чтобы добраться до Швейцарии, и нет никакой гарантии, что мы сможем перейти границу, тогда как в Бордо мы будем уже дней через десять.

Он взял ее руки и нежно сжал. Симона растерянно покачала головой.

— Мы никуда не сможем попасть без фальшивых документов! Нужно обязательно их достать. Я уверена, что почтальон нам поможет: я могу дать ему денег или свои драгоценности.

— Они понадобятся тебе за границей, — отрезал метис. — Не зацикливайся на фальшивых документах.

— Роже утверждал, что только с ними можно передвигаться по Франции. Тошан, я верю тебе, но я так боюсь!

Он притянул молодую женщину к себе. Она в слезах прижалась к нему. Никто из них не вспоминал о недавних безумных объятиях при лунном свете, об охватившем их неистовом возбуждении. Чувственное удовольствие, жадные поцелуи — все это постепенно исчезало, вытесняемое горькой реальностью. Война с новой силой напомнила о своей власти, жестокой и разрушительной.

— Мы отправимся в путь послезавтра… А теперь идем спать.

Они легли возле ребенка, крепко обнявшись. Тошан услышал крик совы в деревьях, окружающих развалины. «Я мог бы сейчас быть на берегу Перибонки, в своем лесу, — сказал он себе. — Мама! Помоги мне! Тала-волчица, моя прекрасная неукротимая волчица, укажи мне путь! Быть может, этот разрушенный замок тоже представляет собой магический круг из камней, который мы не должны покидать? Мама, у меня священная миссия — спасти эту женщину и ее ребенка. Но я боюсь ошибиться и тем самым обречь их на смерть. Тала, ответь мне, прошу!»

Немая мольба вызвала у него ностальгическую улыбку. Родная земля была далеко, а его мать умерла. Сердце Тошана сжалось, и до самой зари он не сомкнул глаз.

Париж, воскресенье, 7 марта 1943 года

Открыв глаза после крепкого сна, Эрмина с удивлением обнаружила себя лежащей в незнакомой комнате с восхитительной обстановкой. Она спала с приоткрытым окном, и до нее доносился шум столицы: обрывки разговоров, автомобильные гудки и воркование голубей на крыше. «Это правда, я действительно в Париже, во Франции. Но сегодня я отдыхаю, так велел мой импресарио. Вчера вечером я даже не смогла выйти на ужин, настолько была измучена».

Ощутив странное возбуждение, она встала и босиком подошла к окну, выходившему на маленький балкон из кованого железа. Ее комната находилась на четвертом этаже, и отсюда открывался замечательный вид. Она сделала шаг вперед. Между мощеными берегами набережной текла Сена. Утреннее солнце золотило колокольни собора Нотр-Дам — величественного сооружения с обилием скульптур на фасаде.

— Какая красота! Сегодня обязательно пойду туда помолиться за тех, кто мне дорог, живых и ушедших.

Теплый ветерок коснулся ее лица. Мягкость французского климата поражала Эрмину. Она с трудом могла себе представить, что в Валь-Жальбере сейчас стоят сильные морозы.

«Как далеко остались мои родные места! — подумала молодая женщина с легкой грустью. — Надеюсь, я смогу дозвониться домой».

Она подумала о своих детях, родителях, своей дорогой малышке Кионе, не забыв про Мадлен и Акали, а также о бойкой Шарлотте. Попытавшись представить расстояние, которое их разделяло, она ощутила легкое головокружение.

В дверь постучали.

— Одну секунду! — крикнула Эрмина.

Она быстро накинула пеньюар из небесно-голубого атласа и сунула ноги в туфли без задников. Женщина в черном платье и белом фартуке внесла в номер поднос с завтраком. Она поставила его на круглый столик, стоявший в углу комнаты в окружении трех стульев. Октав Дюплесси следовал за ней по пятам. Как только официантка вышла, он запер дверь на ключ.

— Эрмина, я пришел вас поприветствовать и выпить чашечку кофе в вашем прелестном обществе! — громко воскликнул он с присущим ему пафосом. — Ну как, вы хорошо устроились?

— Замечательно! Эта комната просто восхитительна! Я не ожидала такого простора и комфорта. Но у французов есть вкус, мама мне постоянно об этом твердит.

Она окинула взглядом мебель из темного дерева, розовые занавески, картины, украшающие стены, оклеенные обоями в пастельных тонах с растительным орнаментом.

— Какая хорошая мысль — составить мне компанию за моим первым парижским завтраком! — наконец сказала она, тем не менее несколько смущенная, что принимает Октава в пеньюаре.

— Со своей стороны, я безмерно счастлив, что вы теперь рядом со мной. И мне не терпится вас снова услышать. Ах, мой дорогой Соловей! Никогда не забуду того далекого Рождества, когда я впервые насладился вашим волшебным голосом в церкви Шамбора! Я оказался там совершенно случайно, и тут появились вы, хрупкая, белокурая и такая красивая… Ангельское личико, лазурно-голубые глаза… Я все ждал какой-нибудь фальшивой ноты, оплошности — но нет, вы брали высокие ноты без колебаний, достигая совершенства с неслыханной легкостью. У меня множество планов на вас, и парижане будут вам аплодировать, став вашими поклонниками так же, как и я с того Рождества!

Дюплесси восторженно вздохнул и налил себе чашку кофе, разглядывая свою звезду.

— Даже при пробуждении вы лучезарны, трогательны и невероятно красивы. Но я отвлекся. Хорошо ли вы спали?

— Да, и только что я любовалась собором. Он великолепен! Я могла бы часами стоять у окна. Этот отель хорошо расположен, я вам за это благодарна. Сердце Парижа, как вы вчера сказали.

— Я заказал вам чай. Вас это устроит? И круассаны — дивные парижские круассаны, которые некоторые булочники еще продают, несмотря на всеобщий дефицит продуктов! А вот варенье и молоко. Я хочу вас холить и лелеять, моя дорогая!

Эрмина не стала обижаться на Дюплесси за фамильярность. Восемь лет назад, когда она репетировала «Фауста» в Квебеке, ей пришлось быстро адаптироваться к своеобразной артистической среде. Нередко Лиззи, местный режиссер в юбке, входила в ее уборную и заставала ее полуголой. Что касается Октава, он мог без колебаний поцеловать ее в губы за кулисами, чтобы помочь справиться с волнением.

— Я разрешу вам меня холить и лелеять, — с улыбкой ответила она, — но при одном условии.

— Каком же?

— Я хочу знать правду о причинах своего присутствия здесь. Всякий раз, когда мы разговаривали по телефону, меня не покидало странное ощущение. Вчера вечером я слишком устала, чтобы вас расспрашивать, но сегодня утром умоляю: будьте со мной откровенны. Так вот, насколько я поняла, вы знаете, где мой муж, но обходите эту тему стороной.

— Прошу вас, Эрмина, говорите тише. У стен иногда бывают уши, даже в этом заведении, которое в некотором смысле является моей штаб-квартирой. Что касается вашего мужа, да, я знал, где он находился, но с некоторых пор потерял его след. И признаюсь, я вам немного солгал, чтобы заманить вас сюда.