Эрмина подумала о Кионе. С ее обожаемой младшей сестренкой тоже происходили чудеса, и, по утверждению Жослина, она все больше молилась Иисусу. «Неужели ее тоже ждет монашеская жизнь? Мы скоро об этом узнаем. Меня огорчит, если она решит посвятить себя Богу, поскольку мы будем разлучены».

Эта мысль еще больше усилила ее волнение. В эту секунду в дверь кто-то постучал. Жанина открыла, всем сердцем надеясь увидеть на пороге Октава. Но ее поприветствовал немецкий офицер внушительного телосложения. Он держал букет красных роз в правой руке, затянутой в белую перчатку.

— Полковник Рибер фон Леебе, — представился он. — Я пришел пожелать удачи мадам Дельбо, самой красивой женщине Парижа.

Потрясенная Эрмина узнала мужчину, который подстерегал ее с утра до вечера возле театра. К счастью, он ни разу не стал преследовать ее до отеля. Она встала, с виду спокойная, тогда как внутри вся кипела от гнева и тревоги.

— Не очень-то учтиво заходить в мою уборную и видеть меня в сценическом костюме, — степенно произнесла она, тем не менее улыбнувшись.

Так она выполняла инструкции Дюплесси, который посоветовал ей, даже приказал, быть любезной на грани двусмысленности с высшими нацистскими чинами. Эта роль вызывала у нее отвращение, однако она постаралась сыграть ее достойно.

— Вы очаровательны, — отрывисто сказал полковник, пожирая ее своими серыми глазами. — После представления я хотел бы пригласить вас выпить шампанского, — превосходного французского шампанского!

Характерный немецкий акцент Рибер фон Леебе выводил ее из себя, равно как и его многозначительные пылкие взгляды. Он протянул ей букет и отступил назад, щелкнув каблуками сапог.

— Я подумаю, — ответила она светским тоном.

— Отлично! Больше не стану вам докучать, дорогая Маргарита.

Жанина поспешно закрыла дверь и бросила на Эрмину растерянный взгляд.

— Вы были великолепны, — тихо призналась гримерша. — А этот жирный боров не сводил глаз с вашего декольте.

Она набросила шерстяную шаль на плечи Эрмины, которая не могла унять дрожь.

— Я больше не в состоянии этого выносить. В кабаре то же самое. Как только я исполняю какую-нибудь песню о любви, немецкие солдаты тут же рвутся назначить мне свидание. Жанина, как вы считаете, француженки спят с фашистами?

— Конечно! Ведь у них власть, деньги! Это хороший способ обеспечить себя сигаретами или продуктовыми карточками. Наверняка бывают и настоящие истории любви. Сердце неподвластно земным законам!

Эрмина услышала слегка приглушенную музыку. Музыканты оркестра начали настраивать свои инструменты. Вне себя от тревоги, она стиснула руки. Судьба мужа беспокоила ее больше, чем судьба импресарио, но она не могла помешать себе молиться за обоих мужчин-подпольщиков, сражающихся за свободу и справедливость.

— Я вас оставлю, — сказала Жанина, похлопав ее по руке. — Взгляну на зал из-за кулис. Октав мог пройти прямиком туда.

— Хорошо! Будьте осторожны с призраком Оперы, — пошутила певица.

— А, вы знаете эту книгу! Есть еще и фильм. Я видела его в детстве. Было ужасно страшно!

— Кажется, американский режиссер Артур Любин снимает еще один фильм в этом году, — ответила Эрмина. — Я купила роман Гастона Леру на набережной и прочла его вечером в отеле. Это тоже трагическая история любви! Бедный мужчина, обезображенный при пожаре на благотворительном базаре, обладал таким музыкальным талантом! Я влюбилась в Кристину. Сегодня вечером я буду думать о ней, играя Маргариту. Октав сравнивал меня с ней, но я не уверена, что настолько талантлива.

Жанина поморщилась, ощутив укол зависти. Но она искренне любила Эрмину, поэтому вышла из комнаты, дружески ей подмигнув.

«Господи, помоги мне! — взмолилась молодая женщина, оставшись одна. — Я должна блеснуть, покорить публику! Ради тех, кого я люблю. Третий акт будет моим ярким пассажем — знаменитая ария с драгоценностями, перегруженная трелями».

Она принялась лихорадочно что-то искать в своей сумочке. Это был медальон, который сестры из Нотр-Дам-дю-Бон-Консей вручили ей при крещении в монастырской школе Валь-Жальбера. Судорожно сжав в руках скромное серебряное украшение, она предалась молитве всей душой.

Час спустя Эрмина, казалось, делала те же движения, опустив руки в ларец с жемчужным и хрустальным колье. Это был момент, когда юная Маргарита, опьяненная комплиментами Зибеля, друга ее брата, любуется своим отражением.

Ах! Я смеюсь, глядя на себя,

Такую красивую в этом зеркале…

Это ты, Маргарита, это ты?

Ответь мне… ответь скорее!

Нет, это уже не ты! Нет… нет.

Это уже не твое лицо…

Это дочь короля…

Это уже не ты…

Это дочь короля,

Которой все поклоняются!

Ах! Если бы он был здесь

И видел меня такой!

Я бы ему понравилась…

Зрители партера и лож зачарованно слушали. Красота сопрано была несомненной, и завсегдатаи Оперы никогда еще не видели такой обворожительной Маргариты. Сияние ее потрясающих голубых глаз было видно издалека, а мужчины, сидящие в ложах, с удовольствием наслаждались трепетом молочно-белой груди, представлявшейся им полной и упругой. Но настоящих знатоков прежде всего покорили чистота и мощь ее необыкновенного голоса.

Эрмина брала высокие ноты с неизменной сияющей улыбкой, талантливо изображая девушку, поддавшуюся кокетству, а значит, готовую уступить и другим соблазнам.

Здесь, в Париже, не знали ее квебекских прозвищ Снежный соловей, или Соловей из Валь-Жальбера, кроме Жака Руше, который из своей ложи наконец понял смысл этих сравнений. Он уже планировал подписать с ней контракт, несмотря на войну, чтобы заполнить зал в летний сезон.

Из-за кулис Жанина тоже наслаждалась необыкновенной чистотой голоса и теплотой тембра этой Маргариты.

— Такие голоса, — поделилась она с машинистом, — услышишь нечасто. Будь я на ее месте, давно бы зазналась, но она такая простая, ни капли самодовольства.

— А какая красотка! Говорят, у нее шашни с бошем, полковником?

— Идиот! Не верь сплетням и не суди по внешности. Эта девушка — чистый хрусталь с головы до ног. И внутри тоже.

На сцене Эрмина с блеском заканчивала сложную арию, которой так опасалась. Раздался шквал аплодисментов, в то время как другая певица, исполнявшая роль соседки, выходила на сцену. Обычно публика дожидалась для этого окончания акта. Но полковник Рибер фон Леебе нарушил сложившийся порядок вещей, первым захлопав в ладоши, и многие его поддержали. Впрочем, тишина быстро восстановилась и продержалась до антракта.

Эрмина с облегчением увидела, как закрывается тяжелый занавес из красного бархата. Она немного расслабилась, одновременно счастливая и взвинченная. Жанина ждала ее в уборной.

— Я приготовила вам чай, но, если вы хотите чего-нибудь прохладного, я могу сбегать. Позвольте мне вас расцеловать! У вас голос… золотой, ангельский — не знаю, как еще его описать.

— Спасибо, Жанина. Я ужасно нервничала, но сейчас мне уже лучше. Надеюсь, месье Руше доволен.

— Было бы странно, если бы он не был доволен. Жаль, что Октав это пропустил. Уверяю вас, это ненормально.

Жанина встряхнула своими темными волосами, завитыми и уложенными по моде: заколотыми двумя гребнями у висков с одним большим локоном надо лбом. Парижанки не отступали перед невзгодами и удваивали усилия, чтобы оставаться элегантными, всегда подкрашенными — верными своей репутации красивых женщин. В прямой юбке и обтягивающем пуловере, с красным платком, повязанным вокруг шеи, гримерша не была исключением.

— Не переживайте вы так, — сочувственно произнесла Эрмина. — Мы живем в странное время, когда наши любимые мужчины подвергают себя огромному риску. Нам тоже следует набраться мужества.

— Да, вы правы! Скажите, я могу называть вас по имени? «Мадам» звучит как-то фальшиво: ведь мы одного возраста, даже если вы великая артистка, а я мелкая служащая.

— Разумеется! Я нуждаюсь в дружбе, мне так одиноко во Франции! Я безумно скучаю по детям и мужу.

В дверь тихо постучали, и в комнату ворвался Октав Дюплесси, в костюме-тройке и фетровой шляпе. Он выглядел взволнованным. Жанина бросилась к нему, но он жестом остановил ее.

— Нет времени на нежности: Ксавье только что арестовали. Мы должны уехать отсюда сразу после окончания оперы, и то сильно рискуем. Эрмина, сохраняйте спокойствие, пойте восхитительно, как вы умеете это делать, но, лишь только опустится занавес, быстро переодевайтесь и незаметно выбирайтесь отсюда. Ты с нами, Жанина. Мы едем в провинцию, тем более что я получил важную информацию. Дельбо локализован, он пытается добраться до Бордо, чтобы посадить на корабль еврейскую женщину и ее сына.

— Боже мой! — прошептала Эрмина. — Он жив?!

— Господи, если бы он умер, я не говорил бы о нем в настоящем времени! — вышел из себя импресарио. — Эрмина, ради бога, не дрожите как осиновый лист! Вы должны быть спокойной, естественной, чтобы не вызвать подозрений. Все просто: если Дюбуа назовет мое имя, вы тоже будете в опасности. Вы хотите подвергнуться пыткам? Нет? Тогда делайте то, что я вам говорю, и без истерик. Я все предусмотрел на этот случай с момента вашего приезда во Францию. У нас троих есть фальшивые документы, я взял с собой деньги. По пути заскочил в ваш отель и забрал ваш чемодан. Извините, если забыл какие-нибудь безделушки. За несколько банкнот парень с ресепшена дал мне ваш ключ и телеграмму, которую родители отправили вам в районе обеда.

Эрмина выхватила у него из рук прямоугольный голубой листок и распечатала его. Поначалу текст показался ей непонятным. Она тихо прочла: «Мина, если поедешь в турне, то заезжай к кузену в Монпон».

Жанина закурила сигарету, тогда как Дюплесси раздраженно поморщился.

— Могли бы рассказать мне об этом кузене!

— У нас нет никакого кузена во Франции, насколько мне известно, — возразила Эрмина. — Где находится Монпон?

— В Дордони, возле Кутра. Это не очень далеко от Бордо.

Она опустила свои голубые глаза на сообщение, затем с решительным видом посмотрела на импресарио.

— Значит, мой муж там, — сказала она. — Мы знаем, где его искать. Господи, я бы хотела поехать прямо сейчас!

— Эрмина, вы бредите, — вполголоса бросил Октав. — Откуда ваша семья в Валь-Жальбере может располагать такими сведениями?

— Благодаря Кионе, — ответила она. — Не задавайте мне вопросов, у меня нет времени на них отвечать. Антракт заканчивается. Мне пора возвращаться на сцену.

Она вышла из комнаты, возбужденная до предела, и тут же наткнулась на немецкого полковника. Должно быть, он выпил спиртного в фойе, где мужчины курили и общались, поскольку сейчас он изъяснялся по-французски гораздо хуже. К тому же он стал более настойчивым.

— Дорогая мадам, вы великая артистка и очень красивая женщина! Вы должны разделить со мной столик сегодня вечером в «Максиме». У вас будут подарки, драгоценности!

— Извините, месье, но я должна быть на сцене через пять минут. Прошу, пропустите меня! Да, я поужинаю с вами, поужинаю, — сказала она со странной улыбкой, в котором ему почудилось нечто большее.

Он поспешил вернуться в свою ложу, уверенный, что уже покорил сердце Эрмины, которая в это время боролась с подступившей к горлу тошнотой. Ее сердце билось в безумном ритме, во рту пересохло. «Я не смогу петь! Октав сошел с ума! Нас арестуют до конца последнего акта! Господи, помоги мне увидеть Тошана, моего любимого мужа! Наверное, это было глупостью и безумием — приехать во Францию, но теперь я знаю, что должна была сделать это ради Тошана».

Пытаясь успокоиться, она подошла к занавесу и выглянула в зал. Гигантская люстра сверкала всеми огнями, придавая роскошной обстановке еще больше яркости. Живопись на потолке, скульптуры в ложах — все было красиво освещено и словно пронизано магией сюжета.

«Недолго же я здесь пробыла, — подумала Эрмина. — Однажды я, возможно, сюда вернусь, если война закончится».

Ей потребовалась вся ее воля, чтобы снова перевоплотиться в Маргариту, ставшей жертвой дьявола Мефистофеля и обесчещенной Фаустом. Однако она испытывала нечто вроде страстного нетерпения, исполняя последнюю часть арии героини, взывающей к небесным ангелам. Стоя на коленях и протянув руки к небу, Эрмина пела с душераздирающей искренностью:

Господи, спаси и сохрани!

Господи, прошу тебя!

Чистые ангелы, лучезарные,

Заберите мою душу на Небеса!

Боже праведный, на тебя я уповаю!

Боже милосердный, я тебе принадлежу!

Прости меня!

Несравненный голос Снежного соловья отзывался в сердцах всех зрителей — и немцев, и французов. Ее хрупкий силуэт в белой накидке и взволнованное лицо вызвали слезы у чувствительных зрительниц. Казалось, ее собственная жизнь зависела от этих ангелов, которых она умоляла прийти и спасти ее от зла. Кто бы мог подумать, что это необыкновенное сопрано, дрожащее от отчаяния, ничуть не умаляющего ее таланта, взывало сейчас к маленькой девочке с рыжими волосами и янтарными глазами, находившейся за тысячу километров от Парижа, в канадском городке-призраке? Маленький ангел, пугливый и хрупкий… ее Киона.