Джейн Кренц - Скандал

Саймон пожал плечами, не пытаясь скрыть злорадного удовлетворения:

— Ну и что дальше?

— Ну, и я как раз говорила леди Канонбери и миссис Пеппингтон, что вы несомненно примете решение продать канал их мужьям.

Чай резко плеснулся в хрупкой фарфоровой чашке в руках у Саймона. Несколько капель скатилось по ней и упало вниз на его безукоризненные желтовато-коричневые бриджи.

— Черт подери!

Эмили с беспокойством разглядывала пятна:

— Позвонить Гривзу?

— Нет, не позвонить — ни Гривзу, ни кому-нибудь еще. — Саймон со стуком водрузил чашку с блюдцем на ближайший столик.

— Какого черта вы решили, что вправе раздавать подобные обещания леди Канонбери и Пеппингтон? Как, черт возьми, вы собираетесь их выполнять?

— Она не собирается выполнять никаких обещаний, поскольку их не давала, — мягко заметила Араминта, и в глазах ее заиграли насмешливые огоньки. — Она собирается посмотреть, как это сделаешь ты, Саймон.

Саймон сверкнул на тетушку свирепым взглядом и вновь обернулся к Эмили. Похоже, его жена совершенно уверена в себе, отметил он. Он явно был к ней слишком снисходителен в последнее время.

— Не угодно ли вам объясниться, мадам?

Эмили откашлялась.

— Мне хорошо известно, почему вы хотите обрушить свое возмездие на Канонбери и Пеппингтона, Саймон. Ваша тетя мне все объяснила, и вы имеете полное право наказать их.

— Очень рад, что вы это признаете.

— Дело в том, милорд, — мягко продолжила она, — что они уже много страдали, и, право же, зачем усугублять еще их несчастье.

— В самом деле? И как же они страдали? — процедил сквозь зубы Саймон.

— У лорда Канонбери, по-видимому, больное сердце. Доктора предупредили его, что он может не протянуть и года. Кроме того, в последние несколько лет он потерпел ряд крупных финансовых неудач. Единственная радость его жизни — внучка. Помните ее? Та, которой стало дурно и которая упала в обморок, когда вы появились в бальном зале?

— Допустим, помню.

— Бедняжка ужасно боялась, что граф Блэйд собирается потребовать ее руки, желая отомстить ее деду, — пробормотала Араминта.

— Чепуха, — возразила Эмили. — Как я уже говорила Селесте, Блэйд никогда бы не женился на молодой леди, склонной падать в обмороки. Ну так вот, внучка — самая большая радость в его жизни. Он хочет использовать прибыль от рудных разработок, чтобы обеспечить ей приданое. Если вы его погубите, Саймон, она останется без единого пенни. Я знаю, вы не захотите, чтобы бедная девочка оказалась вынуждена появиться на брачном базаре без приличного приданого.

— О господи! — пробормотал Саймон.

— А что касается Пеппингтона, я с глубоким огорчением узнала, что три года назад в результате несчастного случая на верховой прогулке погиб его любимый сын. И видимо, единственное, что теперь поддерживает несчастного, — это сознание, что его внук обещает стать весьма деловым человеком, проявляющим большой интерес к фамильным землям. Пеппингтон надеется оставить ему хорошее наследство.

— Не вижу, почему я должен проявлять хоть какой-то интерес к будущему внучки Канонбери и внука Пеппингтонов, — заметил Саймон.

Эмили мимолетно улыбнулась:

— Я знаю, милорд. Сначала я тоже не слишком задумалась нал этим, но потом начала размышлять, какую важную роль в жизни человека играют его дети и внуки, если вы понимаете, что я имею в виду…

Саймон глядел на нее, не отрываясь:

— Нет, я не понимаю, что вы имеете в виду. О чем вы сейчас вообще говорите?

— О наших детях, милорд. — Эмили скромно отпила глоточек чаю.

На мгновение Саймон потерял дар речи.

— О наших детях? — выдавил он наконец. И тут его охватило небывалое, неведомое ранее возбуждение. — Уж не говорите ли вы мне, что ждете ребенка?

— Ну, пока я этого утверждать не могу. Скорее всего нет. По-крайней мере, сейчас. Но полагаю, это скоро случится при наших отношениях… — Эмили порозовела, но по-прежнему улыбалась.

Араминта вздрогнула и поперхнулась глотком чая.

— Прошу прощения, — сказала она, с трудом хватая ртом воздух.

Саймон не обратил на свою тетушку никакого внимания. В этот миг он думал только о том, как начнет округляться Эмили, вынашивая его ребенка. Он вдруг понял, что до сих пор не слишком-то задумывался о будущем. Все его планы сконцентрировались на прошлом. А теперь Эмили сидит здесь и говорит, что у нее могут быть дети. Его дети.

— Вот проклятье! — пробормотал он.

— Да, я вас понимаю, милорд. Несколько шокирует, когда об этом начинаешь думать подобным образом, правда? Но нам несомненно нужно задуматься. И признаюсь, именно мысль о том, как мы будем любить и лелеять наших собственных детей, заставила меня понять, что вы не можете желать зла внучке Канонбери или внуку Пеппингтона. Жестокость вам не свойственна, милорд. В глубине души вы благородны и великодушны, я-то знаю…

Саймон молча смотрел на Эмили. Он понимал, что ему следовало бы сделать ей хорошее внушение, чтобы она не смела касаться его деловых проблем, но он, похоже, был не в силах отогнать от себя видение своего сына у нее на руках…

— Как вы думаете, у нашего сына будут ваши глаза? — медленно произнесла Эмили, словно прочтя его мысли. — Я представила сейчас, как он будет бегать по дому. Неугомонный и озорной. Вы станете учить его своим приемам борьбы, как учите сейчас моих братьев. Мальчики обожают подобные вещи.

— Я полагаю, мне пора, — тихо сказала Араминта, поднимаясь. — С вашего позволения.

Саймон едва заметил, как удалилась его тетушка. Когда за ней тихо закрылась дверь, он понял, что все еще смотрит на Эмили, представляя ее с темноволосым золотоглазым младенцем у груди. Или, пожалуй, с зеленоглазой рыжеволосой малышкой.

— Саймон? — Эмили вопросительно заморгала.

— Прошу прощения, но, кажется, кое-какие дела требуют моего внимания в библиотеке, — рассеянно произнес Саймон, вставая со стула.

Двадцать три года он цеплялся за прошлое. Это давало ему силы, волю, стойкость. Но он осознал наконец, что в тот день, когда женился на Эмили, он уже ступил в будущее, хотел он этого или нет.

Тем же вечером, входя в один из своих клубов, Саймон все еще пытался отогнать видение — Эмили, окруженная их детьми. Он все еще чувствовал неловкость и странную неуверенность в собственных намерениях.

По велению судьбы первыми, кого он увидел в клубе, оказались Канонбери и Пеппингтон.

Перед Саймоном вдруг возникли образы глупой внучки Канонбери, падающей в обморок на балу, и серьезного юноши Пеппингтона, постигающего науку управления земельными угодьями. С глубоким вздохом он направился к двум своим старым врагам.

Без дальнейших размышлений Саймон сделал Канонбери и Пеппингтону предложение о продаже канала… Огромное потрясение, отразившееся на лицах обоих джентльменов, принесло ему чрезвычайное удовлетворение.

Канонбери поднялся с болезненной медлительностью.

— Весьма признателен вам, сэр. Мне хорошо известно, что еще совсем недавно у вас были другие намерения — намерения, которые погубили бы Пеппингтона и меня. Можно спросить, что заставило изменить решение?

— Это не какая-то уловка, нет, Блэйд? — подозрительно спросил Пеппингтон. — Последние шесть месяцев вы держали нас на грани катастрофы. С чего бы вам отпускать нас теперь?

— Моя жена не устает повторять, что я благороден и великодушен по натуре. — Саймон холодно улыбнулся.

Канонбери порывисто сел и взял свой бокал портвейна.

— Понимаю.

Пеппингтон достаточно пришел в себя от изумления, чтобы смерить Саймона изучающим взором.

— Странные создания жены, не правда ли?

— У них, определенно, есть склонность к усложнению жизни мужчин, — согласился Саймон. Пеппингтон задумчиво кивнул:

— Благодарю вас за великодушие, сэр. Мы с Канонбери прекрасно понимаем, что не заслужили его. То, что случилось двадцать три года назад… не было хорошим поступком с нашей стороны.

— Мы в долгу перед вами, Блэйд, — пробормотал Канонбери.

— Нет, — сказал Саймон. — Вы в долгу перед моей женой. Постарайтесь не забывать этого.

Он повернулся на каблуках и зашагал прочь от двух стариков, которых ненавидел в течение двадцати трех лет.

Он вышел в ночь, смутно почувствовав, как его отпустила какая-то тяжесть. Ему стало легче, свободней, спокойней, словно он развязал старую ржавую цепь и высвободил какую-то частицу себя, долгие годы томившуюся в плену.

Отчаянное послание Бродерика Фарингдона пришло на следующий день. Эмили как раз обсуждала с поваром меню приема. Обсуждение переросло в бурные споры.

— Я не против того, чтобы на столах были некоторые из ваших замечательных экзотических восточных яств, — решительно убеждала Эмили этого странного человека с золотой серьгой в ухе. — Но не следует забывать, что большинство гостей непривычно к заморским деликатесам. Англичане не слишком любят рисковать с необычной пищей.

Смоук гордо выпрямился:

— Его светлость никогда не жаловался на мою кухню.

— Ну разумеется, — успокаивающе сказала Эмили. — Вы готовите просто превосходно, Смоук. Но боюсь, у его светлости гораздо более изысканный и тонкий вкус, чем у большинства тех, кого мы собираемся угощать на этом приеме. Речь идет о людях, которые не считают трапезу полноценной, если не подают гору вареного картофеля и мяса.

— Мадам совершенно права, Смоук, — вмешалась экономка. — Пожалуй, нам надо подать немного заливного палтуса. А также колбасы и, возможно, немного языка…

— Колбаса! Язык! — Смоук пришел в неистовство. — Я не позволю, чтобы в этом доме подавали какие-то жирные колбасы или языки.

— Ну, тогда прекрасно подойдет немного холодной ветчины, — с надеждой предложила Эмили.

Их спор был прерван громким, настойчивым стуком в кухонную дверь. Гарри поспешил ее открыть и после недолгих переговоров с кем-то, стоявшим за порогом, приблизился к хозяйке.

— Прошу прощения, мадам. Тут для вас сообщение.

Эмили с чувством облегчения отвлеклась от перепалки:

— Мне? Где же?

— Паренек у дверей, мэм. Утверждает, что может отдать записку только вам. — Гарри воинственно поднял свой крючок-протез. — Сказать ему, чтобы убирался?

— Нет-нет, я с ним поговорю. Эмили прошла через кухонные помещения к двери и увидела поджидающего ее маленького оборванца.

— Ну, дружок, в чем дело?

Мальчишка уставился на рыжие волосы Эмили и ее очки, а потом утвердительно кивнул, словно удостоверившись, что перед ним именно та, кого он ищет.

— Ваш папаша хочет повидать вас прямо сейчас, мэм. Он велел передать вам вот это.

Маленький листочек бумаги, порядком испачканный грязным кулачком, был надлежащим образом передан по назначению.

— Очень хорошо. — Эмили опустила монетку на ладонь мальчишки, взглянула на бумагу, и острое предчувствие чего-то недоброго охватило ее.

Мальчишка тщательно осмотрел монету, попробовал ее на зуб и широко ухмыльнулся:

— Всегда готов помочь, мэм.

Гарри подошел закрыть дверь. Мальчишка с изумленным восхищением уставился на крюк и через мгновение пустился наутек.

— Мы закончим обсуждение меню позднее, — сказала Эмили Смоуку и экономке и заспешила прочь из кухни.

Со жгущей ей руку запиской она взбежала наверх, опасаясь самого худшего. Уединившись в своей спальне, она закрыла дверь и заперла ее на ключ.

Трепеща от ужаса, она уселась и прочла послание.

«Моя дорогая любящая дочь!

Час несчастья пробил. В последние недели фортуна отвернулась от меня. Я крупно проигрался и теперь вынужден продать оставшиеся акции и паи, чтобы раздобыть наличные на последние долги. К несчастью, и это не покроет всей суммы. Ты должна помочь мне, моя дорогая дочка. Молю, чтобы в горький час нужды ты вспомнила об узах крови и любви, навечно связывающих нас. Ты знаешь, что твоя милая мама хотела бы, чтобы ты помогла мне. Я скоро свяжусь с тобой.

Твой любящий отец.

Р. S. Учитывая сложившиеся обстоятельства, не следует упоминать мужу о нашем маленьком семейном затруднении. Ты ведь знаешь, что он питает ко мне глубочайшую противоестественную ненависть»

Медленно складывая записку, Эмили почувствовала дурноту. Она понимала, рано или поздно нечто подобное должно было случиться. Она пыталась сделать вид, что ее отец проявит некоторое благоразумие в игре, но в глубине души знала: его страсть к картам и риску слишком сильна. Ее мать часто повторяла, что он никогда не переменится.

И вот теперь он взывал к дочери о помощи, отдавая себе отчет, что тем самым вынуждает ее выбирать между преданностью мужу и дочерним долгом.

Это было слишком. Реальность снова вторглась в ее мир, отдернув завесу романтики, которой она пыталась защитить свой мир.

Эмили уронила голову на руки и разрыдалась.

Вечером того же дня Эмили одевалась к театру, когда в ее спальню из соседней комнаты вошел Саймон. При виде его она слегка вздрогнула, но ей все-таки удалось изобразить слабую улыбку.