– Стоит ли волновать утомленного викария? – тихо спросил Рэнсом Шеффилд, невинно хлопая ресницами. – У него в приходе достаточно своих заблудших овечек. Давайте не будем обременять его новыми хлопотами, ведь они все равно останутся втуне.

– Поскольку вы трудновоспитуемы? – предположила Корделия.

– Боюсь, что так, – с обворожительной улыбкой ответил Рэнсом, но Корделия нашла ее больше похожей па хищный оскал и насторожилась, смекнув, что с этим человеком шутки плохи. В сложившихся обстоятельствах разумнее было забрать Офелию из-под опеки викария и увести ее в спальню, где хорошенько отдохнуть, а утром на свежую голову все тщательно обдумать.

– По-моему, я столь же склонен безропотно соблюдать правила приличия, как и ваша сестра, способная служить образцом скромности, покорности и благонамеренности, – саркастически добавил Рэнсом Шеффилд, бесстыдно поедая Корделию взглядом.

– Не смейте оскорблять мою сестру! – воскликнула она.

Он недоуменно вскинул брови.

Корделия зарделась и обернулась: к счастью, викарий и Офелия не слышали их пикировки.

Дверь отворилась, и в гостиную вошла экономка, неся поднос с закусками и посудой для чаепития.

– Я принесла вам чаю и сандвичей, ваше преподобие, – сказала она. – Комната для леди готова.

– Благодарю вас, Мадиган, – сказал молодой священник.

Обернувшись, он взглянул на своего кузена и Корделию, и те, поняв его без слов, уселись за стол.

Корделия почувствовала, что она зверски голодна и готова съесть все сандвичи одна. Несомненно, именно это и стало причиной ее чрезмерной нервозности во время разговора с Рэнсомом, а вовсе не его вызывающая аморальность. Стараясь не смотреть на него и не замечать его как бы случайных прикосновений, она сосредоточилась на еде. Но специфический мужской запах назойливо дразнил ее ноздри и вынуждал ерзать на стуле, а сердце то и дело замирало.

Немного успокоили ее только чудесные пирожки, которые таяли во рту, когда она запивала их крепким горячим чаем, любезно налитым в ее чашку экономкой. Несколько смягчили ее гнев на соседа по столу и волны теплого воздуха, исходящие от камина, спиной к которому она сидела, уплетая один сандвич за другим и краем уха слушая беседу викария с Офелией. Похоже было, что хитрая сестричка уже уговорила мягкосердечного пастыря благословить ее на пробы в театре. О своем покаянии она, разумеется, уже забыла.

Корделия знала, что Офелия никогда не отступится от поставленной цели стать знаменитой актрисой. И пока сестра морочила голову молодому священнику, она за обе щеки уплетала толстенные бутерброды с ветчиной и жареной курятиной, рассудив, что на пустой желудок в голову не полезут никакие проповеди. Офелия же каким-то необъяснимым образом умудрялась не отставать от нее, хотя говорила без умолку.

Заморив червячка, сестры Эпплгейт пожелали всем спокойной ночи и удалились в свою спальню. После их ухода Рэнсом Шеффилд еще долго сидел у камина, глядя на языки пламени, погруженный в глубокие раздумья.

Викарий сопроводил девушек в комнату, скудно обставленную, но безукоризненно чистую, поставил на пол в углу их саквояж и ушел, пожелав гостьям хороших снов.

Корделия тяжело вздохнула, ощутив чудовищную усталость.

Долгая поездка в дилижансе из Йоркшира в Лондон, опасная ночная прогулка по ночному городу, едва не стоившая ей жизни, но завершившаяся чудесным спасением, и, наконец, ниспосланные им небом ужин и ночлег в доме викария – все это наполнило ее тело свинцовой тяжестью, и веки не стали исключением.

Готовая завалиться в кровать не раздеваясь, она широко зевнула и потерла глаза пальцами. В комнате было прохладно. Она все-таки разделась, надела ночную сорочку и умылась теплой водой, принесенной в кувшине экономкой. И только вытершись льняным полотенцем, она залезла наконец под одеяло.

Пока Офелия умывалась, Корделия закрыла глаза и стала вспоминать события этой ночи: внезапное нападение на них с сестрой злоумышленников в темном проулке, их искаженные злобой лица, свое чудесное спасение. Нес эти видения слились в пеструю мозаику в ее воспаленном мозгу и вопреки ее ожиданию мешали ей быстро заснуть.

Успокоилась она, только когда в постель улеглась Офелия и прижалась к ней спиной. Приятное тепло, растекшееся по телу Корделии, воскресило перед ее мысленным взором образ возмутительного Рэнсома Шеффилда, притворщика и вора. Но рассудок ее упорно отказывался поверить в это, он все-таки больше походил на джентльмена и доводился кузеном священнику. Как они могли мирно уживаться, если занимались абсолютно противоположными по своей сути делами – один творил добро, другой множил зло. Уж не оба ли они на самом-то деле отпетые мошенники и негодяи?

Как ни тревожны были терзающие Корделию сомнения, колесики в ее голове вертелись с каждой минутой все медленнее. Она слишком устала, чтобы мыслить здраво. За окном, где-то в одном из кривых переулков, пронзительно замяукала кошка. Ей ответил сердитым лаем бродячий лес. В жаровне затрещали уголья, посыпались рубиновые искры, по стене заплясали причудливые тени и отблески огня. Поежившись от мысли, что они с сестрой сейчас вполне могли бы находиться в компании уличных псов и котов возле помойки, Корделия глубоко залезла под одеяло и вскоре уснула.

Разбудил ее только яркий солнечный свет, бьющий ей в глаза. Боже правый, с ужасом подумала она, который же теперь час? В постели она лежала одна. Оглянувшись, Корделия не обнаружила рядом с собой сестры и, встревоженная не на шутку, оглядела комнату. Но ее взору предстали только комод, бельевой шкаф, стул с прямой спинкой и столик. Офелии же нигде не было видно. Куда же она подевалась? Неужели отважилась на очередную авантюру?

Откинув одеяло, Корделия вскочила с кровати и начала быстро одеваться. Слава Богу, на этот раз ей не требовалось изображать из себя служанку старой дамы. Она надела поношенное муслиновое платье, которое трудно было назвать роскошным, не без труда застегнулась на все крючки и пуговицы, и не прошло и пяти минут, как она уже спускалась на первый этаж по деревянной лестнице.

К ее величайшему облегчению, в столовой Офелия пила чай с гренками и мирно беседовала с викарием.

– Но вы же не будете опровергать то, что Господь призывает нас использовать свои дарования! – говорила в этот момент ее сестра-близнец.

– Это прекрасный довод, – с чуть заметной улыбкой отвечал ей святой отец. – Однако в оригинале текста подразумевались монеты – таланты, а вовсе не дарование, как это было превратно истолковано переводчиками.

– Пусть так! – не унималась Офелия. Она откусила кусочек от гренка, сделала глоток чаю и добавила: – Все равно грешно зарывать свой талант, будь то в прямом или в переносном смысле этого слова.

– Вы, безусловно, правы. Но разве вам не известно, что леди не подобает играть на сцене? – возразил викарий.

– Меня призвал к этой миссии Господь! – с пафосом ответила Офелия, сделав строгое лицо. – Разумеется, профессию актера нельзя сравнить с вашим благородным занятием, святой отец. Но после долгих многолетних размышлений о своем призвании я пришла к убеждению, что обязана хотя бы попытаться стать актрисой. Было бы непростительной ошибкой, даже преступлением, остановиться теперь, когда я зашла так далеко…

Своей болтовней она способна была вывести из терпения даже священника. Корделия улыбнулась, вдруг подумав, что замолчать сестру мог бы заставить только кусок хлеба, застрявший у нее в горле.

– Ты решила вернуться в театр?! – воскликнула Корделия, прервав монолог Офелии.

– Разве ты не слышала, что я сказала? – сердито спросила, в свою очередь, сестра.

– Конечно, конечно! Это был голос с небес. Я все понимаю, моя дорогая, но кто тянул тебя ночью на лондонские улицы? Тоже таинственный голос? Может, это провидению было угодно, чтобы твою сестру украли злодеи, чтобы продать ее в бордель мадам Нелл?

– Ты ведь знаешь, что все это случилось в силу стечения неблагоприятных обстоятельств, – покраснев, сказала Офелия. – Но коль скоро мы здесь, было бы грешно не довести дело до конца.

Корделия молча пододвинула к себе поближе блюдо с ростбифом и вареными яйцами, взяла гренок и принялась есть, мысленно благодаря приходскую повариху. Викарий лично налил ей чаю в чашку.

– Благодарю вас, святой отец, – сказала Корделия.

– Приятного аппетита, – отозвался молодой викарий.

– Все очень вкусно.

– Кушайте на здоровье.

На некоторое время в столовой воцарилась тишина. Офелия села рядом со своей сестрой и уставилась ей в рот.

Корделия, знавшая все ее трюки, не поддалась на эту уловку.

– Было очень мило с твоей стороны, Корделия, приехать в Лондон вместе со мной, – паточным голоском промолвила Офелия. – Ты даже отважилась вступить в схватку с бандитами. В целом мире не сыскать другой такой преданной сестры. Даже не представляю себе, что бы я без тебя делала!

Все это, разумеется, говорилось для викария. Но Корделии не составило особого труда смекнуть, что своей похвалой сестра стремится отрезать ей путь к отступлению. Начни она теперь возражать против планов Офелии, она бы тем самым развенчала себя и лишилась бы титула самой благородной и самоотверженной сестры в мире. Что ж, подумалось Корделии, она с легкостью пойдет на это.

Однако ход ее размышлений прервало появление в столовой Рэнсома Шеффилда. Он застыл в дверях, вперив в нее холодный взгляд и растянув губы в полуулыбке, от которой у нее по спине побежали мурашки.

И вновь все замолчали.

Воспользовавшись этим, викарий сказал:

– Сестринская преданность – чрезвычайно похвальное качество вашей натуры. Тем не менее вам следует помнить, что благородные дамы не должны! вступать в актерские труппы. Другое дело – играть для гостей в домашнем театре, это забавно и приятно.

– У нас в Йоркшире мы водили знакомство с одним джентльменом, чья мать была актрисой, – ответила на это Офелия. – Она зарабатывала своей игрой на сцене деньги, чтобы содержать свою семью после смерти мужа.

– Но пожилая вдова вынуждена была пойти на этот крайний шаг! – воскликнул викарий. – Вы же еще молоды, у вас все еще впереди, не портите себе жизнь необдуманным шагом!

Офелия пропустила слова священника мимо ушей.

– Я сегодня же вернусь в театр, – заявила она. – Если и на этот раз я потерплю неудачу, тогда мы возвратимся в Йоркшир.

Она взмахнула длинными ресницами и одарила викария лучезарной улыбкой, после чего он уже не стал ее переубеждать, а только вздохнул.

Корделия принялась энергично отрезать себе новый ломоть ростбифа, кипя от злости.

Рэнсом Шеффилд сел за стол рядом с ней и сказал, подавая ей маленький, но острый столовый нож:

– Это на случай если ваше негодование потребует более эффективных мер для успокоения.

Потрясенная таким цинизмом, она промолвила:

– Но я не стала бы резать…

– Ростбиф? – перебил он ее с невинной улыбкой. У Корделии отлегло от сердца, и она тоже улыбнулась.

– Да, признаться, резание ростбифа порой меня раздражает, – сказала она, – особенного холодного. Для этого требуется острый нож.

– Вы абсолютно правы, ростбиф немного жестковат, – сказал Рэнсом и отправил кусок мяса в рот.

Служанка, вошедшая в столовую с новой порцией свежеприготовленных гренок, удивленно посмотрела на него. Корделия прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

– Признаться, в годы моей юности в нашей большой семье все разногласия разрешались нередко при помощи кулаков. У меня ведь несколько братьев, и каждый привык высказываться откровенно, – проглотив кусок, сказал Рэнсом.

– Жаль, что эта славная традиция не прижилась в моей семье, – сказала Корделия.

Некоторое время они оба сосредоточенно пережевывали ростбиф.

Офелия встала из-за стола и заявила, что она отправляется в театр. Естественно, Корделия не могла допустить, чтобы сестра пошла туда одна, и вызвалась ее сопровождать. Рэнсом Шеффилд тотчас же сказал, что он будет их охранять. Тронутая такой заботой, Корделия даже слегка покраснела.

– Сегодня мне предстоит проведать несколько моих больных прихожан, – сказал викарий, надевая шляпу. – Поэтому составить вам компанию я, к своему величайшему сожалению, не смогу.

– Разумеется, прежде всего вы должны исполнить свой долг, – сказала Офелия.

Однако Корделия заподозрила, что сестре просто не хочется, чтобы викарий стал свидетелем ее флирта с управляющим театром. Ей в голову пришло и другое предположение: не хочет ли кузен священника проникнуть в театр из каких-то своих, преступных соображений?

Исключать эту версию было нельзя.

Так или иначе, но он оказался полезен девушкам уже хотя бы тем, что поймал для них наемный экипаж. На этот раз Корделия рассматривала улицы Лондона с живым интересом. Зная, что кров и стол им на какое-то время обеспечены, она изучала город без паники и со свойственным ей любопытством.