Барбара Мецгер - Скандальная жизнь настоящей леди

Девственность была всего лишь еще одним товаром, как уголь или морковь. В любом случае, именно это говорила себе Симона. В ее крошечной кладовке не было ни угля, чтобы обогреть снимаемую ею комнатку на чердаке, ни моркови или чего-то иного. На самом деле к концу недели у нее не будет ни кровати, чтобы спать, ни крыши над головой, если она не заплатит деньги за аренду. У девушки не было никаких скрытых навыков, ни новых талантов, ничего, что могло бы помочь ей заработать на жизнь, не говоря уже о том, чтобы оплатить содержание ее младшего брата в школе, подальше от заводов или шахт.

Симона Райленд была готова работать, и пыталась делать это в последние три года, с тех пор, как умерли ее родители. Она преподавала языки, которым научилась у своей матери, наполовину француженки, и давала уроки латыни, которая была страстью ее отца-ученого. Каждая ее попытка заработать оканчивалась провалом или побегом, так как каждая должность включала в себя общение с хозяином дома, со старшим сыном, вышестоящим слугой-мужчиной и даже с наносящим визиты пастором в одной из резиденций. Все они, казалось, считали, что рыжеволосая гувернантка была их законной добычей. Одному так называемому джентльмену придется до конца жизни носить ожог от каминной кочерги как доказательство того, что она не заигрывала с ним. В тот раз Симона чуть не оказалась в тюрьме, но жена барона не пожелала скандала в виде судебного разбирательства. Теперь у Симоны не было рекомендаций и, следовательно, ни единого шанса быть нанятой наставницей в школу или гувернанткой, няней, компаньонкой, секретарем или горничной в респектабельное семейство. Она не слишком хорошо готовила, чтобы годиться для кухонного штата.

Владельцам магазинов требовались клерки-мужчины; белошвейки искали тех, кто быстро шьет; театрам нужны были женщины, которые могли петь или танцевать, если не умели играть. Симона попробовала прислуживать в таверне. Она ударила двух развратных пьянчуг, лишила паб денег и оказалась без работы, а также без пансиона. Для мирного человека, Симоне пришлось прибегнуть к большему количеству насилия, чем она видела за всю жизнь, чтобы защитить свое последнее ценное имущество. Бриллианты можно продать, разрезать и снова продать. Девственность, этот пользующийся спросом товар, можно продать лишь один раз, единожды. У мужчины нет другого способа узнать, будут ли его дети зачаты от него. Чем выше титул, чем значительнее богатство, чем шире акры, тем больше ценится целомудренность невесты. Позволить сыну помощника конюха унаследовать титул графа? Ад и все дьяволы, ни за что.

Ценность Симоны в качестве невесты больше не имела значения; ее больше волновало, как обеспечить себе следующий прием пищи. У нее больше не осталось ничего, чтобы можно было продать: ни драгоценностей, ни книг, ни модных тканей — только себя. И время истекало. Не только подходил срок уплаты месячной арендной платы и взноса за обучение ее брата, но также утрачивалась ее внешность и юность. В двадцать два года Симона была слишком стара для бизнеса, в котором ценились девочки из деревни со свежими личиками; беспокойство и голод не улучшили ее внешний вид. Настало время решить: сейчас или никогда, сделать или умереть. Тогда ее брат, Огюст, умрет вместе с ней; по крайней мере, погибнут его шансы на лучшую жизнь. Приговорить Огюста к невежеству и бедности? Она не сможет этого сделать, какова бы ни была цена.

Ее полуфранцузская мать вскрикнула бы и начала рвать на себе одежду. Отец-англичанин бушевал бы и вопил. Но это они покинули ее — ненамеренно, конечно же; никто не мог предвидеть несчастный случай во время верховой прогулки или эпидемию инфлюэнцы, что соответственно унесло их — оставив девушку без опекуна, без приданого, без счета в банке. Родственники ее матери, вероятно, погибли во Франции; семья ее отца выплачивала ему ежегодную ренту, чтобы тот держался от них подальше после досадного мезальянса с нечистой кровью. Переводы от Райлендов закончились со смертью папы без какого-либо подтверждения, кроме сообщения из банка о прекращении платежей. Единственным наследством, которое оставили ее родители, были медицинские счета и маленький мальчик. Симона продала их дом, затем книги отца и одежду и безделушки матери только для того, чтобы отправить Огги в школу-интернат, чтобы тот смог поступить в университет и стать кем-то, все равно кем. Симона надеялась, что брат выберет юриспруденцию, так как она потеряла уважение к церкви и боялась его перспектив в армии.

Она знала, что Огги мгновенно вступил бы в армию. Он выпятил бы свою тощую грудь и запретил бы ей вступать на путь греха, а затем попал бы под пулю. Или нанялся работать на завод и умер бы, запутавшись в механизме машин.

Но Симона поклялась матери заботиться о нем. Кроме того, практичная часть ее натуры напоминала, что его жертва нисколько не поможет ей. Склонный к наукам мальчик никогда не сможет заработать достаточно, чтобы содержать их обоих, даже работая в качестве клерка в каком-нибудь мрачном офисе. А она сможет, если пожертвует своей честью, надеждами на замужество и чувством собственного достоинства. Если трезво смотреть на это — к чему поощрял ее голод — то Симона знала, насколько ей повезло, что она так долго сумела сохранять свою девственность. Рано или поздно какой-нибудь хозяин или клиент, или случайно встреченный незнакомец поймает ее в темном углу просто потому, что она беззащитна и слишком слаба, чтобы защитить себя, несмотря на длинную булавку для шляпы, украшающую ее ридикюль. В самом деле, даже мистер Фордайс, жилец со второго этажа, приставал к ней на лестнице, когда полагал, что их домохозяйка не видит этого. Миссис Олмстед говорила, что он — что-то вроде специалиста по финансовым вопросам, делает инвестиции и пожинает прибыль. Симона считала необычным, если не пугающим то, что жилец никогда не разговаривал и не улыбался, и всегда носил черный вязаный шарф вокруг шеи, даже когда погода была теплой. Мысль о возможности стать его жертвой, заставила Симону содрогнуться даже сейчас, когда ярко светило солнце.

Нет, лучше она продаст свою девственность, чем позволит какому-то негодяю украсть ее у себя. Она хотя бы сможет получить прибыть от ее потери.

К тому же ее деградация не будет длиться вечность. Что ж, Симона предположила, что ее умышленное моральное падение будет непоправимым, но это новое занятие будет продолжаться только до тех пор, пока Огюст не станет поверенным, возможно, со временем даже адвокатом, способным уберечь их обоих от работного дома. По крайней мере, брат станет достаточно респектабельным и передаст Райлендам, чтобы они убирались к дьяволу.

Именно туда сейчас и направлялась Симона, прежде чем успеет струсить.

К счастью, дорога к гибели начиналась поблизости.

По диагонали напротив меблированных комнат миссис Олмстед располагалось большое, более привлекательное заведение. Из своего узкого, высоко расположенного окна Симона могла видеть экипажи, прибывающие и уезжающие весь вечер. Некоторые из них были наемными, но большинство карет имели гербы на дверцах, грумов в ливреях и чистокровных коней, запряженных в них. Другие — дорогими спортивными экипажами с, как она предполагала, еще более дорогими лошадьми. В свете уличного фонаря девушка смогла разглядеть, что все джентльмены, появлявшиеся оттуда, были элегантно одеты, помахивали тросточками и цилиндрами так, словно у них не было никаких забот. Они могли позволить себе ночное удовольствие; их репутации не подвергались опасности из-за того, что они войдут в это здание. Никто из них не выглядел слишком пьяным, хотя Симона никогда не бодрствовала так долго, чтобы понаблюдать за последними отъезжающими. Мужчины никогда не сопровождали женщин наружу, если только не использовали заднюю дверь.

Симона видела этих женщин. К ужасу ее домохозяйки, ночные бабочки посещали воскресные службы в близлежащей церкви Св. Джерома. Миссис Олмстед утащила Симону на самую дальнюю от них скамью, чтобы та не запятнала себя. Женщины, некоторые просто девочки, не все были раскрашенными и разрумяненными. Хотя некоторые из них выглядели уставшими, и многие казались раздраженными из-за необходимости выходить куда-то в свой выходной день, но, казалось, что они не так уж сильно отличаются от остальных прихожан. У них на голове не росли рога, а на лбу не было выжжено позорного клейма.

Мадам загоняла их в церковь, а затем шествовала впереди них после проповеди, которая всегда посвящалась грехам плоти. Аббатиса, как миссис Олмстед называла ее, смотрела прямо перед собой и высоко поднимала подбородок.

— Заносчивость, вот что это такое, — заявила миссис Олмстед, — и если эта миссис Лидия Бертон была когда-то замужем, то я съем свою воскресную шляпку. Непочтительно с ее стороны вот так приходить в церковь, и не важно, сколько она оставляет на блюде или в коробке для бедных. Деньги не купят ей путь на небеса.

Нет, но они приобрели для нее самое лучшее здание на этой улице. Дом миссис Бертон был заново прокрашен, за ее цветочными клумбами хорошо ухаживали, а с ее кухонь всегда доносились соблазнительные ароматы. Кажется, девочки там не голодали. Но это не имело значения; в намерения Симоны не входило становиться одной из них. Принимать клиентов-холостяков в публичном доме не послужило бы ее целям. Ее родители учили ее для чего-то лучшего, чем это, что, по мнению девушки, поднимало ее ценность.

Мужчина, который открыл дверь заведения миссис Бертон, не разделял эту точку зрения. Он был таким же внушительным, как любой накрахмаленный дворецкий, в своем черном сюртуке и таким же неотесанным, как докер. Симона предположила, что этот человек работает привратником, чтобы не впускать нежеланных гостей и поддерживать порядок среди джентльменов. Он был достаточно большим — это уж несомненно — и казался высеченным из камня, со скалами и ущельями. Мужчина стоял так же неподвижно, как гранит, когда она попросила его о встрече с миссис Бертон по поводу места.

Он оглядел ее с ног до головы и обратно, с ее уродливой шляпки, выцветшего черного плаща и тусклого серого платья до прочных ботинок.

— Мы не нанимаем никаких училок. — Мужчина начал закрывать дверь перед лицом Симоны, но она сумела просунуть в щель свой крепкий ботинок.

— Боюсь, что ваша грамматика нуждается в улучшении, сэр. Но я прекрасно осведомлена о том, что представляет собой заведение миссис Бертон.

— Тогда ты должна знать, что ты не из тех, кто ей подходит. Топай обратно работать гувернанткой, где тебе самое место.

Путь к наслаждениям, может быть, и был коротким — всего лишь перейти через улицу, но Симона чувствовала себя так, словно вскарабкалась на гору. Она с таким же успехом могла сделать это, из-за разницы двух миров между миссис Олмстед и миссис Бертон. У нее может никогда больше не хватить храбрости совершить это путешествие еще раз, поэтому девушка напрягла позвоночник, подумала о младшем брате и бросила взгляд в фойе позади дворецкого. Она кивнула в сторону дорогой китайской урны, в которой находились трости и зонтики, шелковых обоев и безупречно чистых мраморных плиток пола.

— Предприятие миссис Бертон, кажется, оплачивается лучше, чем обучение юных умов, — произнесла она. — Я хочу поговорить с ней о том, чтобы стать… стать… — Симона не могла выговорить это, но продолжила: — Если кто-то собирается получать то, что пожелает, то я хочу, чтобы мне за это платили. И платили хорошо.

— Надо отдать тебе должное, мисси, у тебя есть стержень. Шишкам нравится, когда у девки есть характер. Ты можешь и подойти, если тебя немного приодеть. Я спрошу у Лидии, нанимает ли она.

Мадам сочла просьбу Симоны забавной.

— Ты хочешь стать куртизанкой?

Симона проглотила свое негодование. Кто знал, что стандарты жизни низших классов такие высокие?

— Да, я хочу стать chиrieamour богатого мужчины. — Она выбрала этот курс, как наилучший вариант. Она сама выберет себе мужчину; одного мужчину. Он должен быть чистым, почтительным и богатым. А также щедрым и добрым, но главным образом богатым. — Любовницей джентльмена.

— Тогда почему ты пришла сюда, где дела устраиваются гораздо менее формально и длятся куда короче? Тебе нужно посетить бал Киприды или что-то подобное, чтобы обеспечить более постоянную договоренность. — Ее полуулыбка показывала, что мадам думает о шансах Симоны среди Порочных Модниц. — Но любые такие, хм, связи не длятся долго.

— Я не ищу постоянства. И я пришла к вам потому, что живу напротив, и видела вас в церкви. Я слышала, что ваша репутация славится честностью, — ответила Симона, — и то, что вы хорошо обращаетесь со своими, хм, служащими. Я подумала, что вы сможете помочь мне создать эту другую связь. За плату, разумеется.