Покинув Грин-парк, она стала пробираться сквозь толпу Пикадилли к Гайд-парку, намереваясь пройти по Роттер-Роу к Королевским воротам. Кареты, лошади, бродячие собаки, уличные мальчишки, дворники и торговцы — все они даже в лучшие времена делали переход площади потенциально опасным, но Дебора лавировала между ними, полностью поглощенная совсем иными мыслями.

Кучеру телеги с пивной бочкой пришлось вильнуть в сторону, чтобы ее не задавить. Она едва услышала его ругань.

На другой стороне дороги из Эпсли-Хаус появился Эллиот, он заходил с ходатайством к Велсли (Эллиот никогда не думал о нем как о Веллингтоне). И замер на месте. Это она! Он не сомневался, хотя и не понимал почему, ведь никогда не видел ее при дневном свете.

Но это определенно леди Кинсейл шла прямо навстречу, во всяком случае, к парковым воротам. Одетая просто, даже слишком просто. Его наметанному глазу она показалась чересчур старомодной для графини. Серо-коричневое уличное платье, поверх длинная коричневая накидка без модной сейчас отделки в виде рюшечек, кисточек и кружев. Насколько он мог заметить, убранные под шляпку волосы были светлыми. Высокая, стройная, изящная женщина, такая, как ему запомнилась. При ярком свете она выглядела еще прелестнее, хотя выражение лица оставалось по-прежнему напряженным, ироничным и немного задумчивым. Не красавица — слишком необычна — но что-то в ней определенно было, некая вызывающая независимость, которая его явно притягивала.

Ему надо бы развернуться и пойти в другую сторону. Это безумие — рисковать быть узнанным. Но поздно: она заметила его, узнала и вздрогнула.

Эллиот, всегда предпочитавший обходить неприятности, не бегая от них, в несколько шагов покрыл разделявшее их расстояние.

— Леди Кинсейл. — Он отвесил поклон.

— Это вы! — воскликнула Дебора. Она чувствовала, что краснеет, и жалела, что поля старомодной шляпки слишком короткие и не скрывают ее лица. — Вы тот взломщик. Хотя, замечу, при свете дня вы еще меньше похожи на злодея, в сравнении с тем, когда вы… когда я…

— Когда вы были так любезны прервать мое падение, — закончил за нее Эллиот. — И поверьте, я вам за это очень благодарен.

Дебора вспыхнула:

— Насколько я помню, вы и тогда меня поблагодарили.

— Не так полно, как мне бы хотелось.

— Я не сказала, — вырвалось у нее от растерянности.

— Что я вас поцеловал?

— Нет. В смысле я не сообщила о том, что вас видела. Хотя должна была. Я знаю, что должна была. Но я этого не сделала.

— Да будь я проклят! — Эллиот изумленно уставился на нее.

У нее были очень темные глаза, темно-карие, почти черные, с зеленовато-золотым ободком. Странная комбинация, учитывая светлые волосы. Она облизнула нижнюю губку розовым язычком.

Эллиот отвел взгляд. Они стояли прямо на пути у людского потока и рисковали привлечь к себе внимание. Он взял ее за руку и повел через ворота в парк.

— Давайте где-нибудь уединимся, подальше от толпы.

Дебора чувствовала покалывание в том месте, где его пальцы сжимали ей руку. Очень странное чувство. Но приятное. Настолько приятное, что она без протестов позволила увести себя к отдаленным аллеям.

Он оказался выше, чем ей помнилось. И в дневном свете казался смуглым, как человек, который много времени проводит на солнце. Морщинки вокруг глаз, придававшие ему свирепость, казалось, тоже появились из-за необходимости щуриться на ярком солнце. Подняв глаза, она заметила пересекающий левую бровь шрам. И тонкий рубец на лбу, чуть ниже линии волос. Солдат? Конечно. Это объясняет и его выправку, и осанку, и быстрый широкий шаг, за ним ей не угнаться, несмотря на свои длинные ноги.

Он был отлично одет: синий дорогой двубортный сюртук с медными пуговицами и тщательно повязанный белоснежный шейный платок, подчеркивающий решительный подбородок. Коричневые брюки, черные ботинки, брелок на цепочке, бобровая шляпа, правда, с недостаточно высокой тульей, не слишком модная. Словом, туалет прост, но элегантен. Подобно ей, он сторонился показной роскоши, хотя, в отличие от нее, причиной тому явно не нехватка денег. Кража со взломом наверняка прибыльное занятие.

Нет, она не могла поверить, что он крадет, чтобы хорошо одеваться. По какой бы причине он ни совершал кражи, это точно не жадность. Она с юмором подумала, что, оказывается, знаменитый Павлин вовсе не павлин в одежде. Видимо, он выбрал павлинье перо своим отличительным знаком просто из самоиронии.

— Чему вы так улыбаетесь? — Эллиот подвел ее к скамье, стоящей на солнце.

— Так, одна мысль пришла в голову.

— Мы можем побыть здесь какое-то время, — сказал он, вытирая платком деревянное сиденье. — Пока солнце светит, мы не замерзнем.

Дебора покорно села. Ей слишком многое хотелось у него спросить, но ее переполняли эмоции. Она видела его во плоти, его настоящего, куда подробнее, чем сохранила ее память, и не могла связно мыслить.

— Вы действительно тот самый Павлин?

Одно ее слово соответствующему человеку — и болтаться ему на веревке в Тайнберне. Хотя, по ее собственному признанию, она никому ничего не говорила.

— Да, — ответил Эллиот. — Я действительно тот самый Павлин.

— Я не поверила своим глазам, когда Джейкоб показал перо.

Скамья была очень небольшой. Эллиот повернулся к ней, и его колени коснулись ее ноги. Его тело словно пронзила молния. Он вспомнил, как почувствовал ее под собой, и понадеялся, что на его лице ничего не отразилось. Пришлось напомнить себе, что она замужем. За-му-жем! В Англии это имело большое значение.

— Почему? — резко спросил он. — Почему вы ничего не сказали своему мужу?

— Вы уже упоминали о нем во время нашего разговора — если это можно назвать разговором. — Дебора нахмурилась. — Вы сказали, что я должна винить его. В чем? Какое отношение имеет Джереми к вашему проникновению в Кинсейл-Мэнор?

Джереми! В прошлый раз у него вылетело из головы, но сейчас он вспомнил, что она и тогда так называла Кинсейла.

— Вы, конечно, хотели сказать Джейкоб? — Эллиот тоже нахмурился. — Джейкоб, граф Кинсейл. Ваш муж.

Она удивленно распахнула глаза и звонко захохотала, излучая веселье, как искрящийся пузырьками бокал шампанского. Потом резко замолчала, словно ей стало неудобно.

— Я не последняя леди Кинсейл. Джейкоб — кузен моего мужа, пятый граф Кинсейл. Мой муж Джереми был четвертым.

— Был? Значит, вы вдова?

Она вдова!

— Уже около двух лет, — ответила она.

— Не могу выразить, как я рад это слышать. — Эти слова вырвались у него прежде, чем он успел подумать.

— Очень сомневаюсь, что ваша радость может сравниться с моей по этому поводу.

— Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что ваши слова говорят куда больше моих.

Дебора покраснела:

— Да, я знаю.

— Как я понимаю, ваш брак был не по любви?

— Нет. Да. Я думала, что по любви. Мне было всего восемнадцать, когда мы познакомились, и мою голову наполняла романтическая чепуха, невообразимо глупая и наивная. А Джереми был… вернее, казался… просто сногсшибательным, выражаясь моим языком того времени, — криво улыбнулась Дебора. — Когда он сделал мне предложение, я думала, что сбылись все мои мечты. Дядя — мой опекун, поскольку мои родители умерли, когда я была совсем маленькой, — был только рад умыть руки, и мы поженились спустя три месяца после знакомства. Мне казалось, я безумно в него влюблена, но все оказалось сплошным обманом. Джереми интересовали только мои деньги. Глупая история, правда? Не знаю, зачем я вам все это рассказываю, но вы сами спросили.

— Мне кажется, не глупая, а печальная. Вы были очень несчастливы в браке?

Дебора пожала плечами:

— Я была очень наивной и целеустремленно хотела найти мужа. В результате пострадала не только я. Мне не стоило выходить за него. Знаете, это все довольно скучно. Не возражаете, если мы сменим тему?

Судя по всему, ее муж был редкостным ублюдком. Эллиот не понимал, почему она так упорно возлагает вину на себя, но чем больше спрашивал, тем сильнее она закрывалась от него. Он видел это по ее взгляду и сомневался, стоит ли продолжать эту тему.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я не хотел вас расстроить.

— Вы и не расстроили. — Дебора вскинула голову и шмыгнула носом.

Ему захотелось поцеловать ее за этот непокорный взгляд.

— Вы совсем не похожи на вдову, — легкомысленно заговорил Эллиот. — У вас нет седины, вы не прикладываете к глазам черный кружевной платочек, не пользуетесь нюхательной солью, и я не вижу никаких следов маленькой ручной собачки, если, конечно, вы не считаете, что ей вредны прогулки по холодной погоде, и не оставили ее дома. Вдовствующая графиня Кинсейл. — Он покачал головой. — Нет, только не вы.

В награду за эти слова его одарили слабой улыбкой.

— Я не люблю пользоваться титулом. Меня зовут Дебора Нэпьер. И если я не похожа на вдову, то вы еще меньше похожи на взломщика.

— Дебора. Вот это мне подходит. Я Эллиот Марчмонт, известный под прозвищем Павлин, но только немногим избранным.

— Могу я спросить, что именно вы украли? Джейкоб по какой-то причине не захотел об этом рассказывать.

— По очень серьезной причине, — сухо сказал Эллиот. — Полагаю, вреда не будет, если я вам скажу, моя судьба и так в ваших руках. Это бриллиант. Большой голубой бриллиант, предположительно из драгоценных камней французской короны. Кинсейл добыл его окольными и нетрадиционными путями.

— Вы имеете в виду, что он приобрел его незаконно? Джейкоб? — пискнула Дебора.

— Почему вы так удивлены?

— Потому что он скаредный, лицемерный ханжа, которому доставляет несравнимое удовольствие осуждать за попрание нравов и устоев других, во всяком случае… — Она осеклась, осознав, что забыла свое золотое правило «никогда не выдавать своих чувств». Этот мужчина выбил ее из колеи. — Как вы узнали о камне?

— У меня свои источники.

— Бог мой. Вы имеете в виду тех, кого называют скупщиками? Которые живут в трущобах? — спросила Дебора, с удовольствием воспользовавшись жаргоном, которым раньше только писала.

— Должен сказать, для столь высокопоставленной аристократки вы проявляете прямо-таки нездоровый интерес к неприглядным сторонам жизни низших слоев общества.

— Я предпочитаю приписывать этот интерес своему живому воображению. Так о вас говорят правду? В Англии действительно нет сейфа, который вы не смогли бы взломать?

— Я еще с таким не сталкивался, — ответил Эллиот, озадаченный ее реакцией. Казалось, она скорее очарована, чем недовольна, сидя средь бела дня в Гайд-парке на одной скамейке со знаменитым Павлином. Она просто обязана была позвать полицию. Но, вместо этого, не выглядела смертельно напуганной, напротив, казалась заинтригованной и даже восхищенной. Где-то в глубине души он чувствовал, что в лице Деборы Нэпьер, вдовствующей графини Кинсейл, он встретил бунтарскую личность, подобную себе.

— Мне хочется услышать об этом все, — сказала она, словно вторя его мыслям. — Почему вы этим занимаетесь? И каково это — противостоять своим блестящим умом всему остальному миру? Вы не боитесь, что вас поймают?

Она не спросила, что он сделал с бриллиантом. Любая женщина на ее месте в первую очередь спросила бы об этом. Но Дебору явно интересовал не исход, а процесс. Как и его самого, во всяком случае частично.

— Такой шанс есть всегда, — ответил Эллиот, завороженный ее вспыхнувшим взором. — Но без риска это того не стоило бы. Для меня привычно, когда от волнения замирает сердце, и ты понимаешь, что любой неосторожный шаг может стать последним. Ни на что не похожее чувство. Во всяком случае, после…

— Армии?

— Как вы узнали?

— По вашей походке. И по шрамам на лице. — Дебора коснулась его лба и словно испытала какой-то разряд. Быстро отдернула руку. — Еще в первую нашу встречу я подумала, что вы человек, привыкший отдавать приказы. Вы долго служили?

— Шестнадцать лет. Мы сбежали, когда нам было пятнадцать, мне и моему школьному другу Генри. Он, как и вы, остался без родителей, только его отец не позаботился о его судьбе. В одну неделю он потерял и семью, и место в школе. А должен был выучиться на адвоката. — Эллиот засмеялся. — Генри — и адвокат. Совершенно невозможное сочетание. Он решил завербоваться в армию, и я сбежал вместе с ним, школа мне уже осточертела, а возвращаться в родовое имение и забирать у отца бразды правления мне казалось настоящим адом. Мы сбежали и завербовались, прибавив себе возраста.

— А ваши родители?

— Моей матери уже не было в живых. Отцу мой поступок не понравился, но мы не рассорились. Я убедил его, что немного дисциплины и независимости мне не повредит. Он купил мне первый офицерский чин. А когда вскоре началась война с Наполеоном, я уже знал, что имею большие способности к военной службе. Армия стала моей семьей. Да, с моей стороны эгоистично, но к тому времени я настолько прикипел к своим солдатам, что, откровенно говоря, не мог их оставить, пока война не будет выиграна. К чести моего отца, он меня очень в этом поддерживал. Я ушел со службы в чине майора после Ватерлоо и жалею только о том, что отец умер всего через полгода после моего возвращения.