Конечно, читая художественную литературу, я знакомилась со знаменитыми любовными историями, случавшимися на протяжении веков, и, размышляя о прочитанном, я приходила к выводу, что если бы я любила Дэвида по-настоящему, я сделала бы то, чего он хотел от меня. Ведь в конце концов короли отказывались от короны, между государствами вспыхивали войны, между семьями возникали вендетты, а люди подвергались пыткам и гибли и все из-за любви!

Быть может, Дэвид был прав, и любовь — это слишком важное чувство для того, чтобы от него отказываться.

Я все думала и думала о Дэвиде, вспоминая, как он просил меня поехать с ним. И чем больше книг я читала, тем больше убеждалась в том, что люди готовы принести в жертву все самое дорогое ради человека, которого любят.

Нескоро пришла я к такой мысли, но осознав это, я сказала себе, что если бы я очень сильно любила Дэвида, то поступила бы так, как он хотел, даже вопреки собственным принципам.

Я чувствовала, что для того, чтобы вновь завоевать его любовь, я должна принести эту жертву, и что нет на свете ничего слишком трудного и слишком страшного, чего бы я не сделала ради того, чтобы Дэвид снова полюбил меня.

Ночи напролет я лежала без сна, мечтая о том, как в один прекрасный день я приду к Дэвиду и скажу ему;

— Меня больше нельзя назвать «чудовищно невежественной» и «до смешного невинной». Я теперь многое знаю, и я искушена в любви.

И я представляла себе, как он протянет ко мне руки и скажет, что любит меня, и после этого мы снова будем счастливы. Даже мысль о том, что Дэвид прижимает меня к себе и целует, наполняла меня тем же восторгом и удивлением, какие я ощутила при самой первой нашей встрече.

Хотя прошло уже немало времени, но одна мысль все-таки утешала меня, и это была уверенность в том, что если Дэвид не женился на мне, то он не женится и ни на ком другом.

Но, говорила я себе, быть может, когда он увидит, как я изменилась и какой огромный труд я проделала ради любви к нему, он все-таки попросит меня стать его женой. Вместе с тем, я чувствовала, что это не более чем мечта, нереальная, неосуществимая мечта, которая никогда не исполнится. Но все-таки я должна в нее верить!

Выхода у меня не было. Я должна была стремиться изменить себя, потому что знала: без Дэвида я никогда не буду счастлива, а, значит, и жизнь моя потеряет всякий смысл.

Голос мой затих в темноте спальни. Должно быть, я говорила очень долго. Я до такой степени погрузилась в воспоминания, что почти забыла о том, что Дэвид действительно находится здесь и слушает меня.

Это было все равно, что говорить с воображаемым Дэвидом, как я делала каждую ночь с тех пор, как убежала от него.

Я вздрогнула, когда снова услышала его низкий голос. Он спросил:

— А что случилось потом, Саманта?

— А потом… я встретила Питера и Виктора, — ответила я.

— Расскажи мне о них, — потребовал Дэвид.

Раздумье двадцатое

Джайлз повез меня в Сайон-Хаус, принадлежащий герцогам Нортумберлендским, чтобы сфотографировать в интерьерах дворца. Это была идея журнала «Вог» — им хотелось, чтобы модели Джайлза позировали ему в реальной обстановке фешенебельных загородных дворцов.

Сайон-Хаус оказался поистине сказочным местом! Я никогда не думала, что существует столь изысканные и роскошные интерьеры. Интересно было бы увидеть этот особняк в былые времена, когда по его залам расхаживали десятки лакеев в ливреях с серебряными пуговицами, а герцог Нортумберлендский устраивал грандиозные приемы, на которых бывали члены королевской фамилии.

Все годы воины особняк был необитаем, и это придавало ему несколько нежилой вид, какой обычно бывает в доме, где хозяева не живут. Но все-таки его великолепие по-прежнему поражало воображение, и мне доставляло истинное наслаждение позировать в холле с колоннами и позолоченными статуями, или в длинной картинной галерее, или в роскошно обставленных залах.

Джайлз закончил работу со мной и стал фотографировать Мелани и Хортенз, а у меня выдалась свободная минутка, и я решила прогуляться по галерее, чтобы осмотреть картины.

Стоя перед прекрасной картиной кисти какого-то голландца, я вдруг услышала, как ко мне сзади кто-то подошел. Думая, что это Джайлз, я сказала:

— Интересно, кто написал эту картину?

— Ян Ван Эйк, — ответил мужской голос, и я изумленно обернулась.

Это оказался вовсе не Джайлз, как я предположила. Передо мной стоял молодой человек с пышной шевелюрой, на вид ему было лет тридцать. Он был без шляпы, а в руках у него был большой блокнот. Он без сомнения был джентльменом, и я решила, что он принадлежит к герцогской семье.

— Вы интересуетесь живописью? — спросил он.

— Мне бы хотелось знать о ней гораздо больше, чем я знаю, — ответила я, и снова подумала о том, до чего же я невежественна, а живопись — еще одна область, в которой я полный профан.

— Хотите, я расскажу вам о ней все, что знаю сам? — спросил он.

— А вы бы согласились?

Он улыбнулся:

— Я знаю, кто вы. А теперь позвольте и мне представиться. Меня зовут Питер Синклер.

— Вы в родстве с герцогом? — наивно спросила я.

Он рассмеялся.

— Отнюдь. Я работаю у Кристи. А здесь я для того, чтобы произвести переоценку некоторых картин и мебели. Герцог считает, что их цена занижена.

Я знала, что семейство Кристи — это известные аукционеры с Сент-Джеймс-стрит, которые устраивают аукционы картин и антикварной мебели.

— У вас, должно быть, очень интересная работа, — заметила я.

— Да, она почти столь же интересна, как ваша, — ответил он. — Позвольте мне рассказать вам о картинах, а потом вы скажете, видите ли вы в них образцы высокого искусства, как я вижу образцы высокой моды в моделях, которые вы демонстрируете.

Мы пошли по картинной галерее, и он стал рассказывать мне увлекательнейшие истории не только о картинах, но и о художниках, которые их создали, и о том, как эти картины стали собственностью семейства Нортумберлендов. Было в Питере что-то такое, что заставило меня с первой же минуты проникнуться к нему симпатией. Он был очень скромен и прост, и впоследствии признался, что ему понадобилось немало мужества, чтобы подойти ко мне и предложить себя в экскурсоводы.

— На самом деле я очень застенчив, Саманта, — сказал он. — Но у меня было такое чувство, что вам очень хочется узнать об этих картинах как можно больше, и это придало мне мужества.

Наверное, ему еще не раз пришлось набраться храбрости, потому что когда некоторое время спустя Джайлз закончил работу и сказал, что мы можем уезжать, Питер пригласил меня отправиться с ним назавтра, а это кстати была суббота, в один из загородных особняков для просмотра мебели, предназначенной к распродаже на аукционе Кристи.

Это была первая из загородных резиденций, куда Питер повез меня, и так как он очень увлекался антиквариатом, то сумел увлечь этим и меня. От него я узнала массу интересного, чего нельзя было бы найти ни в одном из справочников-путеводителей. Например, он рассказал мне, что Ван Дейк лучше всех других художников писал руки, что Гринли Гиббонс на своих резных работах по дереву всегда изображал пшеничный колос и это было нечто вроде его торговой марки. Он рассказал также, что девушка, которая служила моделью Боттичелли для его картины «Рождение Венеры», умерла в возрасте двадцати трех лет от чахотки, и была она так прекрасна, что огромные толпы народа запрудили улицы, по которым несли гроб с ее телом.

Питер умел так живо обо всем этом рассказывать, что приводил меня в восторг. Я говорила себе: «Это наилучший способ пополнить мои знания. Я уверена, что все, что является для меня откровением, Дэвиду было известно с раннего детства».

Со временем у меня возникла мысль, что Питер, быть может, сумеет пополнить мои знания не только в области картин и мебели.

Решив ради Дэвида набраться как можно больше опыта в любви, я, конечно, понимала, что для этого мне придется вступить в связь с мужчиной. Но одна мысль о прикосновениях кого-нибудь вроде лорда Раудена вызывала у меня тошноту.

С тех пор, как я вернулась в Лондон, мне удавалось уклоняться от встречи с ним. Я надеялась, что после того, как я поступила столь неучтиво и поставила его в дурацкое положение, сбежав из его дома среди ночи, он и слышать больше обо мне не захочет, но Мелани говорила, что он уже несколько раз спрашивал про меня.

Я содрогнулась при одной мысли о том, что лорд Рауден просто приблизится ко мне, не говоря уже о поцелуях. Но мне необходимо было найти мужчину, близость с которым не была бы мне противна, иначе я навсегда останусь «до смешного невинной» и «невероятно скучной».

Разумеется, все знакомые молодые люди снова стали приглашать меня на ужины и танцы. Но всякий раз, когда мне удавалось устроить так, чтобы Джайлз об этом не узнал, я отказывалась от приглашений и вечерами возвращалась домой, мечтая поскорее приняться за чтение.

Приехав в Лондон, я почувствовала, что видеть не могу пансион, в котором прежде жила, и не только потому, что находиться там было весьма неуютно, но еще и потому, что мисс Симпсон стала бы допытываться у меня о том, что произошло. Так что, в первую неделю после возвращения я жила в дешевом отеле, а потом квартирный агент подыскал для меня подходящую квартирку. Она была совсем маленькая, но плата за нее была мне как раз по карману, и к тому же я смогла перевезти туда кое-что из нашей мебели, которую после моего отъезда из Литл-Пулбрука пришлось временно оставить на складе.

Оборудование новой квартиры потребовало бы немало хлопот, но Питер нашел для меня дешевого декоратора, который, работая вечерами, сумел сделать все не хуже, чем какая-нибудь дорогая, солидная фирма.

Занавеси на окнах я подобрала сама, а Питер помог мне повесить картины. Это, разумеется, не были картины великих мастеров, какие висели в загородных дворцах, но я знала их с раннего детства, и мне приятно было хранить их у себя в память о маме и папе. Я чувствовала, что они каким-то образом скрашивают мое одиночество.

Питер, даже провожая меня домой после ужина в ресторане, никогда не просил, чтобы я пригласила его к себе. Я знала, что он заботится о моей репутации и не хочет, чтобы соседи стали потом судачить обо мне.

Он был очень добр и чуток ко мне и всегда готов был внимательно выслушать все, о чем бы я ни говорила. Он никогда не посмеивался надо мной, если я забывала что-нибудь из того, что он мне уже рассказывал.

Прошло немного времени, и я решила, что если Питер захочет меня поцеловать, а он наверняка этого захочет рано или поздно, то я не скажу «нет».

Я предполагала, что он, так же, как и Дэвид, потом захочет заняться со мной любовью, и решила, что на это я отвечу «да».

Я старалась не думать о том, что мне будет страшно или что в последний момент у меня может не хватить духу. В конце концов Питер мне нравился, и даже очень. Он был самым добрым и милым другом, какой только был у меня в жизни, и при его мягкости и нежности он никого не способен был напугать, даже меня.

Самое удивительное было то, что Питер никогда не пытался меня поцеловать, и хотя он почти каждый вечер куда-нибудь меня приглашал, а каждую субботу возил за город, он неизменно бывал мил и дружелюбен, но и только.

Если бы не все другие молодые люди, которые без конца приглашали меня на танцы и продолжали делать скрытые намеки на кое-что другое, что им хотелось бы сделать, я подумала бы, что утратила всю свою былую привлекательность.

«Надо как-то подбодрить Питера, — говорила я себе. — Если мы будем продолжать в том же духе, то мне будет не меньше ста тридцати лет, пока я стану достаточно опытной в любви, для того чтобы понравиться Дэвиду, а он к тому времени обо мне и не вспомнит».

Теперь, думая о Дэвиде и леди Беттине, я ощущала где-то внутри невыносимую, мучительную боль, которая пришла на смену щемящей тоске, охватившей меня в тот момент, когда я узнала, что они вдвоем отплывают на «Королеве Мэри». Я старалась не думать о них, но это было очень нелегко, потому что я все еще видела их, танцующих в Брэй-парке, тесно прижимающихся друг к другу. Я видела, как раскосые глаза леди Беттины смотрят в глаза Дэвида, а ее губы призывно обращены к его губам.

«О Дэвид, Дэвид!» — взывала я, мысленно обливаясь слезами и огромным усилием воли заставляя себя думать о чем-нибудь другом.

Иногда ночами я и в самом деле плакала, потому что все казалось таким безнадежным! Потом я говорила себе, что все еще не сделала ничего для осуществления своего замысла и что есть ведь еще Питер, который только и ждет, чтобы я предложила ему заняться со мной любовью.

Я смутно представляла себе, во что все это может вылиться, но думала, что, может быть, с Питером это будет все-таки не столь ужасно, как с другими.