Вот и отлично! Пусть лучше возненавидит его.

— И я не позволю тебе выйти замуж за Холси, — добавил он резко.

Дженис покачала головой:

— Попробуй меня остановить. Я выйду за него, непременно, черт тебя возьми! Раз ты не хочешь бежать со мной, я это сделаю.

В отчаянии она толкнула его в грудь.

— Дженис…

— Так что ты выбираешь? Мы с тобой вместе, как муж и жена, или я… выйду замуж за него?

— Ни то ни другое. Ты возвратишься в Лондон незамужней леди, а потом найдешь себе мужа, который станет обращаться с тобой так, как ты того заслуживаешь: с любовью и уважением.

Дженис коротко рассмеялась:

— Ты не настолько могуществен, Люк Каллахан. Может, ты и сумел растоптать мою любовь своим сапогом — потому что это она, любовь, — но заставить меня делать то, чего я делать не хочу, не можешь.

— Я могу поговорить с твоим отцом о Холси…

— Да, а я скажу, что ты крайне ненадежный источник информации: всего лишь грум из конюшни, недовольный хозяином.

В ярости от разочарования и неудовлетворенности Люк крепко сжал ей руку и едва ли не прошипел:

— Послушай меня: если я говорю, что, выйдя за Холси, ты подвергнешь себя опасности, значит, так оно и есть. И угроза исходит не только от него. Я собираюсь расправиться с ним и не хочу, чтобы пострадала и ты.

— Расправиться? — Дженис нервно хохотнула. — За что? Чем он тебе не угодил? Это как‑то связано с твоей матерью? Кстати, вынуждена с сожалением тебе сообщить, что тот дневник был уничтожен. Вдовствующая герцогиня приказала садовнику сжечь его в печи, обогревающей теплицу. Я хотела сообщить тебе об этом, но не имела возможности.

Ему пришлось напрячь все свои силы, чтобы сохранить выдержку. Стало быть, его миссия… провалилась: монахини по‑прежнему уязвимы; его мать и отец не отомщены.

Дженис, должно быть, почувствовав его боль, мягко сказала:

— Даже если бы дневник нашелся и в нем оказались свидетельства дурного обращения с твоей матерью, теперешний герцог не несет за это ответственности.

Но он будто ее не слышал и смотрел сквозь нее. Ей с трудом удалось заставить его сосредоточиться.

— Возможно, виноват в случившемся кто‑то другой, но, за исключением вдовы, все остальные члены семьи мертвы. — Дженис глубоко вдохнула. — Я узнала кое‑что интересное из прошлого этого семейства. Кое‑что важное. Но видимо, это не имеет отношения к твоей матери.

— Что?

— Насчет того утопленника… Вдовствующая герцогиня сказала, что отец Холси, Рассел, намеренно оставил своего брата Эверетта умирать.

Люк испытал новое чудовищное потрясение, услышав реальные подробности семейных событий, полную картину которых ему никак не удавалось сложить.

— У меня создалось впечатление, что смерть Эверетта была какой‑то нелепой, — заметила Дженис. — Рассел просто оказался вдали от пруда, в то время как его брат стал тонуть и попытался выбраться из воды. Вот и все, что мне удалось выведать у вдовствующей герцогини.

Люк сокрушенно покачал головой: ну и семейка! Столько зла. Столько жестокости. И оба его родителя, как оказалось, стали жертвами.

— Я понимаю, как трудно будет идти дальше, учитывая, что история твоей матери здесь, очевидно, была далеко не приятной, — между тем продолжала Дженис. — Но должна тебе напомнить: Холси — могущественный герцог, и никто не посмеет его обвинить за то, что с ней случилось, а ты всего лишь грум, которого и слушать‑то никто не станет.

— В самом деле? — Он крепко ее обнял. — А ты? Ты станешь?

Она попыталась отвернуться, но он повернул ее лицо к себе. Дженис ничего не сказала, но глаза ее полыхали яростью.

— Так вот: мне ты скажешь «да» прямо сейчас, а мерзавцу, который спит там, наверху, скажешь «нет» сегодня вечером, когда он сделает тебе официальное предложение. И запомни: ты никогда не будешь принадлежать ему, потому что ты моя. Ты заставила меня признать это, так что теперь отвечай за последствия.

Глава 30

Люк яростно, со всей страстью завладел ее ртом. Дженис попыталась воспротивиться, сопротивлялась, поскольку была страшно зла на него, а в следующую минуту шептала:

— Я ненавижу тебя, Люк Каллахан, за то, что делаешь со мной.

— Но тебе это нравится, — поддразнивал он, лаская ее груди. — Тебе хочется, чтобы я делал это снова и снова. Признайся наконец.

— Никогда.

В погребе было холодно, но от их тел распространялся жар. Тусклый свет фонаря отбрасывал их тени на стену погреба, и слабый запах земли напоминал Дженис, что это влечение, столь всепоглощающее и неистовое, она испытывает к простому рабочему, груму. По мнению света, он даже в глаза ей смотреть недостоин.

Но сейчас он смотрел. И смотрел так, словно был ей не только ровней, а и вовсе господином. Мужем.

— Сними ночную сорочку, — хриплым от страсти голосом приказал он.

Он явно не оставлял ей другого выбора.

Она некоторое время пристально смотрела на него, потом отступила на шаг и через голову скинула сорочку.

— Я соглашусь на твою игру. Но берегись: играть буду за себя.

Холодный воздух обжег обнаженное тело Дженис, словно ее окатили ведром ледяной воды, но от пылкого взгляда Люка тут же бросило в жар.

Он медленно подошел к ней и коснулся губами плеча, шеи, груди… не слишком нежно схватил за ягодицу и пробежался по ней шершавой ладонью.

— А эти кружевные панталончики… где они?

— Я их сняла, для тебя. Сегодня. — Она немного помолчала. — А могла бы каждую ночь. Каждый день.

— У вас нет мозгов, юная леди, — шепнул он ей на ухо, — если хотя бы на секунду вы допускали, что я позволю вам выйти замуж за жалкое подобие мужчины, что спит наверху.

Он раздвинул языком ее губы и принялся исследовать глубины рта с неистовой страстностью, как в самый первый день, когда они встретились, а затем его ладонь скользнула к ее груди, сомкнув пальцы вокруг напряженной вершинки.

«Еще!» — кричало ее тело.

Она выгнула спину, прижавшись обнаженным животом к его отвердевшему мужскому естеству, скрытому, к ее разочарованию, под бриджами. Когда он наклонился и втянул ее сосок в рот, острое удовольствие пронзило ее, подобно молнии, до самого центра женственности. И когда его ладонь проникла к ней между ног, а два пальца и вовсе погрузились внутрь, потирая ее скрытую жемчужину, Дженис судорожно вздохнула и застонала, подавшись вперед, навстречу его руке. Но ей этого было мало, и она взмолилась:

— Люк, я твоя. Возьми меня по‑настоящему… не мучай!

Но он не хотел торопиться. Уложив ее на одеяло, он опустился на колени. Земляной пол под спиной был твердым, но это неудобство скорее придавало ее ощущениям какую‑то особую сладостность. Ради Люка она готова была вынести все.

Все.

Он сбросил через голову рубашку, и ее взору предстали крепкая мускулистая грудь и плоский подтянутый живот. Дженис приподнялась, чтобы дотянуться до него, но легким прикосновением пальца он заставил ее снова лечь. Она подчинилась. Между ног у нее стало влажно от томительного ожидания его прикосновений, а он поднялся на ноги и принялся, не теряя самообладания и уверенности, расстегивать бриджи.

— Люк! — в нетерпении воскликнула Дженис. — Пожалуйста… позволь мне тебя коснуться.

— Слова ничего не стоят. — Его губы изогнулись в улыбке. — Покажи, чего ты хочешь от меня.

Она смутилась, но все же подняла руку к своей груди и, обхватив ладонью, прошептала:

— Вот. Я хочу, чтобы так ты сделал ртом.

От холодного воздуха ее сосок затвердел, но Люк не двинулся с места.

— И это все? — Он скрестил руки на груди. — Ты слишком утонченная леди. Мы не подходим друг другу, ты и я. Я не джентльмен и никогда им не стану. Слишком много ночей мне пришлось провести на улице — под деревьями, в тесных закоулках, на задворках. Я слышал, как люди распутничают в темных углах, и видел, как истекают кровью, заколотые ножом. Притворство для таких, как ты, для тех, кто может позволить себе откупиться от остального мира, чтобы он скрывал от вас свои болячки и бедствия. Я не хочу быть частью этого мира и притворяться не намерен. Я действительно бесконечно одинок. Вот каков я, миледи. — Он скользнул ладонью вверх и вниз по своему возбужденному естеству. — Человек незатейливых удовольствий. Мужчина, жаждущий увлечь тебя глубоко в пучину плотских наслаждений. Так глубоко, что ты поневоле сбросишь маску, за которой прячешь свой страх.

Она не могла отвести от него взгляд.

— Но я ведь предлагала тебе бежать!

— Ты готова бежать, для того чтобы спрятаться.

— Нет!

— Но ведь именно поэтому ты приехала сюда: не решилась противостоять миру, который уже хорошо знала, и отстаивать свое законное место в нем. Для меня не секрет, какова ты на самом деле, и я не собираюсь этого скрывать. Никогда.

— Ты ошибаешься, ох как ты ошибаешься! Может, я и боялась, но это было до того, как повстречала тебя. Позволь показать, какая я. — Она широко раздвинула ноги и коснулась рукой промежности. — Я женщина, которая хочет тебя. Которая жаждет ощутить тебя внутри. — Она тронула пальцем средоточие своего удовольствия, и поясница ее приподнялась от земли. — Я не какая‑то жеманная мисс. Я смелая. И вправе выражать свои желания.

— Тогда позволь мне увидеть это. Без смущения.

Не отрывая от него взгляда, Дженис принялась ласкать свою грудь, а пальцем другой руки проникла в свою скользкую сердцевину.

— Видишь? — Дыхание ее стало прерывистым и учащенным.

Он присел на корточки и хрипло прошептал:

— До конца. Сама. У тебя хватит сил воспротивиться герцогу сегодня?

— Да. — Она закрыла глаза и сосредоточилась на мыслях о Люке и его великолепном теле, воплощении мужской красоты.

— А как же семья? — спросил он, наблюдая за ней. — Они хотят тебя удачно выдать замуж. Герцог прекрасная партия.

— Нет… Я… хочу… тебя!..

Стон вырвался из ее горла, бедра взметнулись вверх. Дженис уже приближалась к разрядке, когда почувствовала, как его зубы коснулись ее соска и слегка прикусили его. Этот грубый собственнический поступок мгновенно перенес ее за грань, погрузив в накатывающие одна за другой волны неописуемого блаженства.

Она всхлипнула, без сил упав на одеяло, и Люк, оставив ее грудь, приник жадным горячим поцелуем к губам.

— Ты для этого создана. Создана для меня.

Она знала, что это правда, и чувствовала себя счастливой, оттого что принадлежит ему. С ним она могла дать себе волю — то есть перестать быть леди — и все же чувствовать себя обожаемой и защищенной.

— Мы еще не закончили, — напомнила она. — Я хочу ощутить тебя внутри.

— Нет. — Он пробежался ладонью вниз по ее животу и обратно. — Это невозможно.

— Ты упрям как бык! — рассердилась Дженис. — Я все равно тебя получу, прямо сейчас, ртом. И никаких «нет».

Люк усмехнулся, приподнял ее, обхватив под мышками — она все еще походила на обмякшую тряпичную куклу, — и скользнул под нее.

Она пришла в восторг, оказавшись у него на коленях, ощутив ягодицами твердость его естества.

— Я позволю тебе взять его в рот, — шепнул он ей на ухо, — при одном условии. Этот чувственный акт, хотя и необычайно приятный, все же несколько грубоват и неэлегантен, поэтому леди должна быть сверху, чтобы контролировать ситуацию.

— Предоставляешь командовать мне? А как же насчет того, что ты не джентльмен?

Люк лег на спину и повернул Дженис так, что ее бедра распростерлись над его лицом, а рот оказался над возбужденным клинком, восставшим в полной боевой готовности.

— Ты сверху вовсе не потому, что я джентльмен, — пробубнил Люк снизу. — Я руководствовался исключительно своекорыстными соображениями, уверяю тебя.

— Силы небесные! — Она захихикала. — Ты лежишь вверх тормашками. Это ужасно неэлегантно. Вряд ли я выгляжу как леди с того конца.

— Ты права: на мне лежит не леди, а настоящая очаровательная язычница. — И чтобы подтолкнуть ее в нужном направлении, он притянул ее изнывающие женские ножны ко рту и проник языком внутрь.

Она вскрикнула от неожиданности, и локти ее подогнулись, так что лицо оказалось всего в паре дюймов от его возбужденной плоти.

— Как удобно, — прошептала она и, упиваясь его ласками, обхватила губами головку его ствола.

Люк застонал — прямо под крошечным бугорком плоти, жаждущим его прикосновений, — и сладостная дрожь пронзила ее тело.

Несколько минут они так ласкали друг друга: полизывая, посасывая, покусывая. Дженис намеревалась первой привести Люка к вершинам блаженства, но ей не хватило выдержки. Его мастерство любовника было так велико, что она оказалась на грани нового воспарения к небесам, прежде чем поняла это.