Киран Крамер - Скажи герцогу «да»

Вдруг ни с того ни с сего он прервал свои ласки и сурово произнес:

— Обещай, что не выйдешь за него.

— Я не могу, — прошептала Дженис, и в голосе ее ясно прозвучали нотки раздражения: лоно болезненно пульсировало в ожидании разрядки. — Что, если он пригрозит убить тебя?

— Я уже говорил, что могу позаботиться о себе сам. Скажи сейчас же, что не выйдешь за него.

— Не выйду, — сказала она с твердым намерением сдержать обещание. — Лучше проживу в одиночестве остаток жизни с воспоминаниями о тебе.

Люк удовлетворенно рассмеялся и, немного помедлив, продолжил:

— Прекрасно. Но ты не должна оставаться одна. Обещай, что найдешь себе достойного мужа.

— Нет, — прошептала Дженис. — Кроме тебя, никто мне не нужен. И на этот раз, мистер Каллахан, я не уступлю. А теперь давай вернемся к тому, чем занимались.

Он вздохнул, уткнувшись ей в бедро.

— Ты должна передумать: выйти замуж, а меня забыть.

— Нет, ни за что в жизни!

Он ухватил ее за бедра и притянул ближе, и уже в считаные секунды она содрогалась в конвульсиях возле его губ, в то время как ее собственный язык стремительно вращался вокруг гладкой головки его естества.

Затем он извергся, бурно и неистово, и она все это время оставалась с ним, не отпуская ни на миг, пока он содрогался, со стонами удовлетворения выплескивая семя.

Дженис скатилась с него и обмякла, распластавшись на спине, широко раскинув ослабевшие руки и ноги.

— Если это не доказательство, что я не всегда леди…

Он потянулся к ней, погладил.

— Ты само совершенство.

Сердце ее переполнилось радостью: она сумела все‑таки заполучить его, пусть и ненадолго.

Люк.

— Когда наши пути разойдутся, — спокойно сказал возлюбленный, приподнявшись на локтях, — знай, что ты завладела не только моим телом, но и сердцем.

Эти слова принесли ей огромное удовлетворение.

— Но в мире, где мы живем, любовь моя, — между тем не переставая ее ласкать, продолжал Люк, — этого недостаточно. Тебе требуется защита. Обеспеченность. Общение.

— Ошибаешься! — Она села и отодвинулась от него. — Ты очень ошибаешься, Люк Каллахан. Но это не твоя вина. Ты никогда не знал любви. Да, монахини заботились о тебе, но истинной любви, бескорыстной, на глубинном уровне ты не знал.

Она вскочила на ноги и натянула ночную сорочку.

Люк тоже поднялся.

— Мне это известно. Неужели не понимаешь? Вот поэтому мы и не подходим друг другу. Мы мыслим совершенно по‑разному. Ты надеешься на лучшее. Я же всегда ожидаю самого худшего и готовлюсь к нему. Сейчас ты мне не веришь, но позже, когда расстанемся, поймешь, насколько мы неудачная пара. И когда ты это поймешь, то, оглянувшись назад, вспомнишь этот момент и будешь рада, что я не поддержал твою безумную идею убежать.

— А я скажу тебе другое: это ты, оглянувшись назад, горько пожалеешь о том, что отверг меня.

Она подошла к двери и оглянулась:

— Никогда не поздно передумать. Я буду ждать. Каждую ночь. До конца моей жизни, если придется.

Но он ничего не ответил. В глазах его застыла тоска, а взгляд был полон жалости и беспокойства.

Будто почувствовав это, Дженис добавила:

— И мне тебя жаль, потому что ты трус, Люк Каллахан, несмотря на всю твою силу и ум. Выживает тот, кто принимает мир таким, какой он есть, с его бедами, трудами и невзгодами. Другими словами — живет, а не просто существует, как ты.

Открывая дверь, она все еще надеялась, что он остановит ее, прижмет к себе и скажет: «Давай убежим! Прямо сейчас. Давай».

Но он этого не сделал, даже с места не тронулся.

Подступившие слезы нестерпимо жгли ей глаза, горло перехватило от обиды и разочарования, но Дженис постаралась скрыть свою боль и гнев на него.

Ни малейшего проблеска света от фонаря не проникало из погреба, когда она бесшумно закрыла за собой дверь. Она больше не ощущала запаха его кожи, соленого аромата пота и семени. Не могла больше видеть его глаза, коснуться лица.

Они расстались. Так решил Люк.

Это было самое глупое решение в его жизни.

Но она все равно его любила, любила отказавшегося от нее мужчину… несмотря ни на что.

Вскоре после полудня на подъездной дороге показались четыре блестящие кареты без гербов. Дженис — сердце которой было жестоко разбито после ночного свидания с Люком — почувствовала огромное облегчение, и глаза ее наполнились слезами.

Ее семья!

Она сможет все пережить, когда они рядом.

— Что‑то их очень много, не находите? — бестактно заявил Холси в своей обычной холодной манере.

За показным спокойствием Дженис уловила нотки волнения.

— Да, у нас большая семья.

Они стояли рядом перед большим окном гостиной. Миссис Фрайди сидела в другом конце комнаты и, как обычно, спокойно шила. Собаки герцога расположились вокруг нее, а одна даже примостила голову ей на туфлю.

— Они как муравьи, моя родня, — улыбнулась Дженис. — С каждым годом их все больше, но мне это нравится. Я, например, хотела бы иметь восемь детей.

Это она сказала просто так, из вредности, но безупречный лоб его светлости тут же прорезали морщины.

— Восемь?

— По меньшей мере! — воскликнула она беспечно, подумав при этом: «Но не от тебя».

Или от Люка, или вообще ни от кого.

Она могла бы сказать об этом Холси прямо сейчас, чтобы он имел возможность подумать, нужна ли ему такая жена. Едва ли было честно медлить с объяснением. Конечно, сам он никогда не поступал с ней справедливо, разве не так? Даже согласие на брак выманил шантажом, подлыми угрозами.

Но она не такая, как он, и поэтому скажет ему правду.

— Пойдемте встретим их, — предложил Холси.

— Еще есть время… Сначала я должна сказать вам кое‑что важное.

— Да? И что же это? — Он сложил руки за спиной и нахмурил брови.

Он больше не восхищался ее стремлением возражать ему и делать все наперекор. Теперь он желал полностью подчинить ее себе, заставить покориться. Он перестал скрывать свои истинные чувства — вернее, отсутствие таковых — за показным вниманием.

Дженис украдкой посмотрела на миссис Фрайди, но та, видимо, не замечала возникшей напряженности между ними, что было к лучшему: ей не хотелось ставить Холси в неловкое положение.

Собравшись с духом, Дженис едва слышно сказала:

— Как бы вы ни угрожали мне, я не выйду за вас. Завтра же я намерена отправиться домой вместе со своими родственниками.

Разлука с Люком разобьет ей сердце, но что поделаешь? Он не хочет иметь с ней общее будущее.

Выражение лица Холси не изменилось, но взгляд стал жестче.

— Выйдете. Если не образумитесь сами, вас заставит отец.

— Слава богу, его больше заботит мое счастье, нежели благоразумие.

Герцог насмешливо хмыкнул:

— Ох уж эти ирландцы!

Дженис едва не пнула его в голень.

— Если бы в ваших жилах имелась хоть капля ирландской крови, возможно, вы поняли бы, что принуждать женщину к браку жестоко и безнравственно. У вас каменное сердце.

Глаза его вспыхнули гневом:

— Пойдемте, мадам. А там посмотрим, что к чему.

Дженис поднялась на цыпочки и посмотрела из‑за его спины на компаньонку:

— Миссис Фрайди?

Та подняла взгляд от шитья: на лице ее читался непритворный интерес.

— Уже пора? Жду с нетерпением встречи с вашей семьей.

— И они вам понравятся, вот увидите. Они немного шумные, но не обращайте внимания.

Миссис Фрайди рассмеялась:

— Не беспокойтесь, я обязательно найду оправдание для каждого.

Герцог даже не пытался скрыть, что обижен. Он по‑прежнему выглядел величественным и властным, но по обеим сторонам его рта залегли глубокие складки. Только Дженис это больше не волновало: она сделала то, что считала правильным: предупредила его.

В холле она вспомнила, что Изобел тоже хотела бы поздороваться с семьей, да и Оскар тоже наверняка в конюшне уже с нетерпением ждет их прибытия. Дженис попросила дворецкого послать за Изобел в комнатку возле кухни, где та присматривала за Эсмеральдой и щенками.

С герцогом и миссис Фрайди они спустились к подножию парадной лестницы как раз в тот момент, когда кареты подкатили к дверям. К счастью, многочисленные лакеи уже ожидали снаружи, чтобы приветствовать гостей. Вездесущие охотничьи псы с лаем устремились было ко входу, но стоило герцогу щелкнуть пальцами, как они замолчали и уселись вокруг него, дрожа от возбуждения.

Дженис не хотела даже думать, что сейчас делает Люк: без сомнения, занят с лошадьми, — и если придет сюда помочь, а она даже не взглянет на него, будет сам виноват. Пусть задумается, от чего отказался.

И снова она почувствовала огромное облегчение, увидев, как ее родные выходят из экипажей. Прибыла большая часть ее семьи: мама и папа; Марша и Дункан вместе со своими тремя детьми; Джо, Каролина и Сюзанна, которым следовало бы сейчас находиться в Лондоне, а также братья Дженис, Питер и Роберт, и сестра Синтия. Грегори все еще оставался в Париже со своей Пиппой и их драгоценным Берти. Но ничего страшного: через несколько дней они вернутся в Лондон.

Дженис рада была увидеть, что Марша и Дункан привезли с собой также и особого гостя, герцога Бичампа, который стал практически членом семьи. Его румяное выразительное лицо озарилось таким восторгом при виде любимицы, что она громко рассмеялась. Никогда нельзя было заранее определить, в хорошем или дурном настроении он будет, но герцог своих чувств никогда не скрывал и даже в скверном расположении духа умудрялся выглядеть обаятельным.

Каждый всегда знал, как Бичамп к нему относится. Наверное, в этом и крылась одна из причин его притягательности. И еще в том, что его авторитет имел под собой более существенную основу, чем у Холси. Теперь Дженис отчетливо понимала это. Потому что у Бичампа было сердце — большое любящее сердце, — а не камень, как у Холси.

Продолжая мысленно проводить параллели, Дженис переключилась на Холси и Люка. Забавно, но они в некотором смысле похожи. Оба, как выяснилось, выросли без избытка любви. Холси рано лишился матери, а бессердечный отец лишил его и бабушки. Люк тоже вырос в приюте, под присмотром монахинь, но все же оказался способен на нежные чувства. Почему же Холси иной? Что могло сделать его таким черствым и жестким?

Что бы там ни было, она не станет его жалеть. И Люка, разумеется, тоже. Герцог жалости не заслуживает, а Люка она злит.

Наконец ее родственники покинули кареты и направились к дому, где их ожидали, как и положено по этикету, герцог и будущая герцогиня. Дженис не смогла и далее сохранять на лице выражение чопорной леди, когда мама раскрыла объятия.

Со всех ног она бросилась к ней, крепко прижалась, обхватила за шею руками, вдыхая такой родной нежный аромат.

— Как я рада, что вы здесь!

Леди Брэди слегка отстранилась и широко улыбнулась дочери.

— Дорогая, как быстро все изменилось! — Она оглядела Дженис с ног до головы и поцеловала в щеку. — Передо мной влюбленная женщина! Я вижу это по твоим глазам, сокровище мое.

Сердце Дженис рассыпалось на мелкие осколки после этих слов. Да, она действительно влюблена — в мужчину, который ее отверг.

— Мама, нам нужно о многом поговорить, но это позже, а пока познакомься с миссис Фрайди, моей компаньонкой.

— Так герцог и сообщил нам в своем письме. А что же вдовствующая герцогиня?

Дженис покачала головой, и леди Брэди широко раскрыла глаза:

— Что‑то случилось?

— Она… немного не в себе, что‑то вроде раздвоения личности. Временами воображает себя королевой.

— Силы небесные! Герцог не упоминал об этом.

— Когда она осознает себя в реальном мире, с ней очень приятно общаться, — поспешила заверить ее Дженис.

К леди Брэди вернулась ее обычная бодрость.

— Ну что ж, с нетерпением жду, когда ты посвятишь меня во все детали.

Наконец дошла очередь и до маркиза. Он тоже заключил Дженис в жаркие объятия, словно не видел целую вечность, а не несколько недель, и шепнул:

— Прежде чем дам согласие на брак, я должен удостовериться, что ты этого действительно хочешь. Но уже сейчас готов спорить на что угодно, что предмет твоих помыслов вовсе не герцог.

— Но мне казалось, что вам с мамой очень хотелось видеть меня влиятельной и обеспеченной.

Дженис оглянулась, не слышат ли их, но вокруг стоял такой гомон, что необходимости перешептываться не было.

— О, дорогая девочка, родители иногда излишне амбициозны в своих ожиданиях, — сказал маркиз. — Ты же знаешь, мы хотим, чтобы ты была счастлива.