На стук металлического кольца в дверь, как и в последний раз посещения мастерской в Марцелле никто не отвечал. Она шла к этой двери несколько долгих недель, полностью изменивших ее жизнь. Шла как на плаху, зная, что обязана в последний раз увидеть любимого человека.

Не дождавшись ответа, она решительно вошла в лавку и направилась к окну, где обычно стоял рабочий мольберт Якова. Художник, нагнувшись на полотном, тщательно вырисовывая детали картины, ничего не замечая и не слыша вокруг, погрузившись в волшебство, он не существовал для окружающего мира. Кристина замерла, невольно любуясь своим другом.

Закусив от напряжения губу, художник внимательно всматривался в холст. Отступив на шаг в сторону, позволив заиграть солнцу на мазках, придирчиво следил за соотношением света и сочетанием цветов. Недовольный жест, нахмуренные брови, и быстро снятый слой свежей краски позволял ему исправить оплошность.

Невольные слезы заструились по щекам Кристины, она пришла в заветную мастерскую в последний раз. Пришла, чтобы разбить сердце человеку, которого боготворила. Которым восхищалась и искренне любила.

Внезапно у нее закружилась голова, запахи красок и олифы встали комом в горле, вызывая рвоту. Сдерживая судорогу, она, не разбирая пути, стремглав выбежала на улицу, привлекая внимания Якова.

Свежий морозный воздух остудил голову и ослабил приступ. Несколько раз глубоко вздохнув Кристина постепенно пришла в себя. Соскоблив комочек чистого снега с подоконника мастерской, положила в рот и с наслаждением проглотила.

Яков замер у входа с кистью и доской для смешивания красок в руках без сил отвести от нее изумленных радостных глаз.

— Любимая моя… — выдохнул он наконец. Сердце Кристины пронзила острая боль. — Как ты похорошела… — он шагнул к девушке и не обращая внимания на ее испуганный возглас что было силы прижал к себе.

Мгновение блаженного покоя, не дольше, вновь ощутила зажмурившая глаза Кристина.

— Я почти закончил заказ для епископа фрайбургского. Я спешил и не мог навещать тебя, моя родная. Но теперь, получив обещанное вознаграждение я смогу просить у герра Вильгельма твоей руки…

Прозвучавшее признание ударом молнии пронзило несчастную грешницу. Вздрогнув, от слов Якова как от пощечины, она резко освободилась из желанных объятий и, прячась от любопытных людских глаз столпившихся вокруг зевак вновь скрылась в мастерской. Яков нахмурившись, вошел за ней, плотно прикрыв дверь.

Кристина вернулась к мольберту. Склонившаяся над мирно спящим младенцем мадонна нежно улыбалась ребенку ее губами. Ее глаза с любовью смотрели на Христа. Картина была великолепна. Яков, превзошел сам себя, вложив в ее образ всю любовь и восторженную страсть. Кристина тронула рукой еще влажную краску и тяжело вздохнув, отступила на шаг от полотна.

Взволнованные глаза Якова сводили ее с ума. Он замер в молчании, ожидая объяснений, все еще держа в дрожащих руках палитру с красками.

У Кристины от волнения пересохло горло, она судорожно сглотнула и на одном дыхании произнесла страшные слова, которые исступленно твердила весь день, сидя в повозке, везущей ее в Марцелль

— Яков, я не смогу стать твоей женой. Отныне и навсегда я принадлежу другому. Я ношу под сердцем его ребенка. Прости меня, если сможешь. Будь счастлив. Прощай, Яков.

Пробормотав несколько отрывистых словно безжалостные удары кнута фраз, каждая из которых исполосовала до крови сердце несчастного художника, Кристина развернулась и не оборачиваясь твердым шагом покинула ремесленную лавку. По ее щекам одна за другой катились слезы, кровавые слезы разорванного в клочья собственного сердца.

Остолбеневший Яков некоторое время не мог дышать, жизнь покидала его с каждым шагом удалявшейся Кристины. Когда за ней захлопнулась дверь, первый судорожный вздох расправил легкие. На его лице не отразилось страдания, оно осталось непроницаемо спокойным и немного торжественным. Отойдя к столу, где смешивались пигменты, он достал склянку с угольной сажей, запустив в нее кисть, вернулся к почти законченному полотну и недрогнувшей рукой полностью закрасил лицо богоматери черным пигментом. Потом согнулся пополам на полу мастерской от подступившей с запозданием боли и беззвучно зарыдал.

Прозрачные глаза за окном лавки пристально следили за происходящим. Тонкие губы наблюдателя зазмеились в усмешке

— Богохульник… Снюхался с дочерью ведьмы, еретик… Гореть тебе отныне в аду, проклятый богомаз!!!


Сказка


Маша проснулась, когда поднявшееся из — за зубчатого края ущелья солнце осветило ее лицо. Она лежала, свернувшись калачиком на небольшом диванчике напротив окна, заботливо укрытая теплым клетчатым пледом. Вставший среди ночи Макс так же задернул занавески, чтобы рассвет не разбудил ее раньше времени…. Я его не достойна…, - подумала девушка и вновь нырнула в утреннюю негу, зарывшись в плед с головой.


До столицы кантона Граубюнден города Кура поезд шел чуть более часа. Оставив основные вещи в камере хранения на вокзале, молодые люди не отходя далеко от вокзальной площади, поймали такси и попросили доставить их к кантональному госпиталю. Несмотря на то, что они прибыли на пятнадцать минут раньше назначенного срока, синий Опель уже стоял, припарковавшись у шлагбаума. Подойдя к машине, Макс нагнулся и осторожно постучал по стеклу. Дверь немедленно открылась и небольшого роста коренастый с заметным пивным животиком абсолютно лысый мужчина, голова которого блеснула на солнце подобно бильярдному шару, выскочил на улицу. Узкие очки в стальной оправе, джинсовый костюм, быстрый пытливый взгляд, выдавали его предположительный род занятий — технический эксперт или аудитор.

Крепко пожав обеим руки, представился Вальтером Коппке.

— Фрау Ульрихе просила помочь вам с визитом к моей несчастной Урсуле. Только из уважения к ней, как другу нашей семьи и крестной матери, я согласился на эту аферу, не имея понятия, почему вам понадобилось увидеть мою жену и что собираетесь ей сообщить. Учтите —

я буду присутствовать при разговоре, и если замечу ухудшение ее состояния, попрошу вас немедленно уйти

— Конечно, можете не беспокоиться. Мы не причиним ей вреда, — ответил Макс, как можно увереннее.

Миновав центральную проходную главного корпуса, посетители подошли к лифту.

Макс обратился к Маше на немецком, чтобы не вызывать удивления у Вальтера

— Дорогая, можешь совместить задуманное с полезным, поделиться профессиональным опытом со швейцарскими коллегами.

Маша не ответила, лишь улыбнулась. Переступив порог клиники, она сжалась словно пружина перед предстоящим разговором, не имея понятия, как его начать и чем он может закончиться.

Невольно подслушанная фраза о специальности Маши немного успокоила Вальтера. Черты его лица расслабились, швейцарец перестал хмуриться

Поднявшись на седьмой этаж, мужчина оставил молодых людей и отправился на дежурный пост к медсестрам договориться о визите.

Макс быстро зашептал на русском

— Маша, скажи сразу — мне придется переводить ту же галиматью, что была в музее или еще хуже?

— Предполагаю, что хуже… Макс, не волнуйся, просто переводи ближе к тексту, я потом тебе все объясню, клянусь…

— Спасибо, успокоила… Тсс.


Вальтер вернулся с медсестрой в форменном костюме нежного лавандового цвета с небольшим именным бейджем на груди… Молодая смуглая девушка с кудрявыми черными как смоль волосами, возможно итальянка, что подразумевало имя Сильвия на жетоне, жестом пригласила проследовать за ней по коридору. Перед палатой 17 она остановилась и обратившись к Вальтеру тихо сказала несколько фраз, указывая на часы, а потом на небольшую лампочку, закрепленную над дверью палаты. Он согласно кивал головой.

Девушка открыла дверь и, войдя внутрь, обратилась, к находящейся в палате пациентке.

— Фрау Урсула, Вы уже не спите? К Вам посетители, поднимайтесь. Не забудьте одеть тапочки, сегодня похолодало…

Потом обернувшись к мужу больной — повторила.

— Если начнет волноваться — немедленно вызывайте дежурного.

Он послушно кивнул.

Маша с интересом смотрела на необъятное, бесполое существо без возраста, с превеликим трудом, тяжело дыша и кряхтя поднимающееся с кровати. Безусловно, оно раньше было женщиной, возможно даже привлекательной, о чем свидетельствовал красивый немного раскосый разрез глаз. Но сами глаза были абсолютно больными. Маша за свою врачебную практику вдоволь насмотрелась на выражение человеческого безумия, отраженного в зеркалах души. Выпуклые, мутные, у кого блуждающие, у других замершие в одном положении, слезящиеся или напротив сверкающие возбужденным блеском, но одно их объединяло — все больные глаза были пустыми, мертвыми, переставшими адекватно анализировать зрительные образы и транслировать их в мозг.

Глаза Урсулы, воспаленные, красные, с нависшими сверху тяжелыми веками, безжизненно смотрели на пришедших, не подавая признаков осознанности. Одутловатое лицо с гипертоническими сосудистыми звездочками на щеках, подбородок, двумя складками незаметно перешедший в необъятное тело, растекшееся под больничной пижамой. Неприглядный внешний вид свидетельствовал о серьезной степени ожирения. Постепенно остатки сна покинули больную, в ее глазах внезапно заискрился разум. Урсула приветственно улыбнулась мужу и начала машинально убирать всклоченные волосы за уши.

Маша немного воспаряла духом.

Больная находилась сейчас в переходном периоде от дремы к бодрствованию и наиболее восприимчива к внушению. Сделав Максу знак, Маша подошла к Урсуле и взяла ее пухлые теплые руки в свои. Она заметила краем глаза, как испуганно дернулся Вальтер, но девушка одобряюще ему улыбнулась и нахмурив брови, жестом попросила не вмешиваться.

Урсула удивленно взглянула на незнакомку, но рук не убрала.

Макс подошел ближе, готовый ко всему… но не к тому, что произошло в следующий момент.

Маша, продолжая крепко сжимать кисти больной, внезапно задрожала всем телом, резко повела головой в сторону, закатила глаза и заговорила каркающим глухим голосом.

Испуганный не на шутку Макс остолбенел от происходящего, боясь шевельнуть пальцем. Ему показалось, что воздух в палате стал разреженным, запахло озоном, словно после грозы. Все происходящее фиксировалось в его голове на замедленную пленку. Как в заштатном примитивном ужастике про живых мертвецов…

Маша несколько минут говорила на совершенно незнакомом грубоватом языке, с множеством шипящих звуков, ее полузакрытые закатившиеся глаза, уткнулись страшными бельмами в пустоту, голова тихо подрагивала от легких конвульсий.

Внезапно, девушку отбросило от пациентки как от удара током. Руки разомкнулись, и Маша упала бы на пол, если бы не подскочивший во время Макс. Он подхватил ее ватное полностью расслабленное тело и прижал к себе. Машу тошнило, ее били жестокие судороги, в уголках рта скопилась пена. Подведя к умывальнику, Макс умыл девушке лицо холодной водой и умолял успокоиться, не замечая, что перешел на русский.


Вальтер не обращал на двоих ровно никакого внимания. Он, не мигая, смотрел на жену, которая впервые за несколько лет плакала навзрыд. Ее лицо замерло подобно восковой неподвижной маске, а по щекам ручьями текли слезы, нечеловеческие, неестественные, слезы, похожие на нескончаемые потоки воды. Они существовали отдельно от окаменевшего лица, жили своей собственной жизнью.

Маша тем временем потихоньку пришла в себя, ее перестала бить дрожь, спазмы в желудке отступили. Но голова продолжала кружиться, перед глазами плыло бессмысленное марево, взгляд не фокусировался. Крепко обняв, Макс насильно вывел девушку в холл и усадил на стоявший в рекреации кожаный диван. Отдыхающие на нем пациенты испуганно шмыгнули в палаты, оставив их одних. Маша, с наслаждением вытянула ноги вдоль сидения, положила голову на колени Макса и устало прикрыла глаза. Зеленовато серое лицо девушки медленно обретало краски.

Прошло около получаса, как дверь палаты тихо открылась, и оттуда выскользнул Вальтер.

Он подошел к молодым людям и, подтащив кресло сел напротив. Маша потихоньку приподнялась с колен своего друга.

— Что со мной было? Я упала в обморок? Совершенно ничего не помню — она сжала виски и прерывисто вздохнула…опасаясь возвращения тошноты

— Я так и не успела ей ничего сказать, что собиралась…

— Ошибаешься, — тихим безжизненным голосом ответил Макс, — тебе даже переводчик не понадобился…Вальтер, — обратился он к сидевшему напротив мужчине, стараясь говорить как можно спокойнее. — Вы поняли, что… Оно говорило.

Маша испуганно повернула к нему лицо. Что он имеет в виду?

Вальтер ответил

— Ваша спутница говорила на старинном ретороманском наречии, очень редком, понятным лишь коренным жителям… Я пришлый, живу в Куре от силы лет десять, поэтому понял не все…