— Скучно — уныло повторил Конрад и, подойдя к письменному столу дернул за висящий в углу колокольчик. В ту же секунду в открытой двери возник молодой прислужник.

Епископ одарил юношу нежным взглядом и произнес

— Вели позвать мне ожидающего человека из гостевого покоя, сын мой!

Монах, по девичьи покраснев, подобострастно поклонился и исчез.

Конрад, вновь отошел к окну, наблюдая как его миловидный слуга стремглав пересек двор, направляясь в пристройку для гостей и вскоре появился в сопровождении крепкого кряжистого молодого человека, одетого в щегольской темно коричневый с золотой вышивкой камзол, придерживающего одной рукой длинный кинжал в ножнах, который от быстрого шага бил его по бедру.

Епископ снисходительно улыбнулся — ему нравилось, когда приказы выполнялись быстро и беспрекословно.

Через мгновение быстрые шаги раздались по коридору, после тихого стука и разрешения войти скрипнула дверь.

— Ваше Святейшество… — , раздался голос за спиной

Эпископ медленно обернулся к вошедшему и направился навстречу, протянув руку для поцелуя.

— Мир тебе, сын мой!

Молодой человек отвесил низкий поклон и слегка коснулся тонкими холодными губами дарованной руки.

Конрад невольно поморщился.

— Хассо, пришло время выполнить одно важное поручение. Следуй за мной.

Епископ, повернув ключ в замке кабинета, подошел к письменному столу, стоящему возле камина и нажав рукой потайной рычаг, спрятанной в одной из его массивных ножек, подождал, пока створка стены, на которой красовался выложенный голубым тосканским мрамором очаг с легким скрипом отъехала в сторону, открыв потайную лестницу, ведущую вниз.

Один за другим мужчины спустились по темной винтовой лестнице в подвал. Хассо, недоумевая, замер у входа, боясь протиснуться в небольшое помещение тайной лаборатории, забитое колбами, ретортами, змеевиками, закрепленными в многочисленных штативах. Эпископ изящно для своего преклонного возраста проскользнув между столами, прошел в дальний угол подвала, и одев длинные кожаные перчатки и маску на лицо. Бросив такую же в сторону удивленного глядящего на него вассала, открыл медный чан и длинными металлическими щипцами вытащил из него мертвого облезлого грызуна. Хассо вскрикнул от страха и не теряя времени приложил подобранную с пола маску к лицу.

— Сын мой, пришло время поразвлечься. Овцам в округе Марцелля не терпится узреть деяния врага рода человеческого, так исполним их невинное желание. Начнем ежегодную жатву во славу нашего Господина. Кинь эту уморенную чумой крысу в колодец в Фогельбахе. Мне не терпится прогреть старые кости у инквизиторского костра.

— В Фогельбахе? Почему там? — неожиданно спросил ошеломленный Хассо.

Конрад удивленно вскинул брови. Слуга впервые посмел задать вопрос. Все его прежние поручения выполнялись беспрекословно.

Постепенно черты лица священнослужителя смягчились и он произнес мягким голосом

— Пора повидать старых знакомых… Думаю, тебе так же не терпится свести кое с кем счеты, сын мой?

Смертельно побледневший Хассо не посмел перечить. Схватив валяющийся в углу холщевый мешок, поднес его на вытянутых руках и испуганно зажмурился. Крыса упала во внутрь.

Синие глаза епископа самодовольно блеснули.

— На несколько недель с моей скукой будет покончено, — прошептали его красиво очерченные губы, а уголки рта вздернулись в легкой улыбке вверх.


Михаэль молча положил развернутый пергамент на стол. Регина вздрогнула и скрестив руки на груди, в задумчивости откинулась на спинку стула. Увидев, что сын вернулся из города один, она догадалась, что рука Великой Богини направила девочку на зов сердца. Разве кто-то уходит от предначертанного? Знала она и то, что сердце ее приемного сына разбито. Ему жизненно необходим искренний совет, участие и поддержка.

— Что там, Михаэль? Прочти! Глаза отказывают мне… — прозвучал ее голос.

— Матушка, я вернулся за ней в храм, а беглянки и след простыл. Она оставила меня, не открыв имени того, кто дорог ей более собственной жизни и жизни будущего ребенка…

— Не вини ее сгоряча, мой мальчик. Тем более не упрекай жизнью нерожденного. Невольная она была в выборе любящего сердца и также не ведала, что ответит ему взаимностью. Так угодно Богине. Я открою тебе имя соперника — его называют Яков Циммерман, он живописец, ее давний друг.

— Друг, о котором я не знал ничего. Кем же был тогда для нее я? — Михаэль сжал от злости кулаки.

— Разве не позволено иметь друзей много, а любовь только одну? Она полюбила его раньше, чем увидела тебя… Да и любить тебя ей не позволено… Лучше скажи, что написано в ее письме дальше?

Михаэль, стуча зубами от волнения, вновь раскрыл скрученный пергамент и прочел его содержимое до конца.

Регина побледнела

— Значит те нелепые слухи об аресте Якова, что я утаила от Птички правда… Чем же он прогневил ваших святош?

— Не знаю матушка. Священник, который помог ей уехать во Фрайбург лишь намекнул на содеянное… ходят слухи, что богомазом была осквернена икона с божьим ликом.

Регина усмехнулась

— О, глупость людская… Сотворили себе новых идолов и ради них готовы идти на смерть… Не осознавая, что прежние Боги никуда не делись.


Она встала из-за стола и сровнявшись ростом с Михаэлем, взяла сына за руки.

— Позволь дать тебе совет, любимый мой мальчик. Как бы не задерживали тебя просьбы родной матери, не теряй ни минуты, поезжай следом за Кристиной, потому что девочке нашей грозит беда. Не ведая того, она отправилась в логово Зверя, уютно притаившегося среди монастырских стен.

Я никогда не открывала тайну, от кого был рожден Хассо. Теперь ты должен знать, Михаэль, каких врагов тебе стоит бояться. Твой молочный брат рожден от славного в прошлом человека, позволившего себе право властвовать над человеческими судьбами, изменившего нашей с ним нежной любви, посмевшего встать наравне с Богами. Но лишь на время его положение устойчиво, и он об этом знает. Поэтому спешит насладиться властью. Он менял имена, менял обличия, менял ритуальные одеяния, присягнул ныне новому Богу, но продав лишь раз душу Темному владыке, он никогда не выменяет ее назад. Лишь свое ледяное и каменное сердце он сможет вернуть и то, по доброй воле того, кто согласится на неравнозначный обмен. Но вернув его, предатель станет раним и слаб как новорожденное дитя, сотворенное им зло вмиг сотрет его с лица земли… Поэтому вряд ли он решится еще раз почувствовать в своей груди стук и тепло человеческого сердца…

Последние слова Регина произнесла очень тихо и прерывисто вздохнула, думая о своем. Потом, решительно взглянула в лицо Михаэлю и приказала

— Поезжай за ней. Если Кристина дорога тебе, прости и помоги… им, если это еще возможно. Обо мне не беспокойся… Я отжила свое.

— Матушка!

— Молчи! Я знаю, что говорю. А ты слушай внимательно… Избегай Хассо. Человек в нем умер, осталась лишь волчья суть. Стерегись высокого человека, с ярко голубыми глазами. Не знаю, чью личину он ныне избрал, но от него исходит смертельная опасность. Узнать его можно по широкому золотому кольцу, что он может носить на правой руке, на нем заметишь три рунических знака. Но хуже того, если этого человека ты встретишь без кольца. Слушайся своего сердца, мой сын, и береги его пуще зеницы ока.

Михаэль не понял

— Что беречь? Сердце?

— Да, и это мой тебе последний завет! Не допусти туда холод. Пока оно горячее, ты живешь. Ты любишь. Ты есть. Стоит ему окаменеть, словно бешеная белка побежишь по замкнутому кругу. Как и ОН.

Михаэль испуганно взглянул на Регину, решив, что она бредит.

На длинных черных ресницах ведьмы дрожали слезы. Она впервые не прятала их от Михаэля.


Почтовая повозка, в которой ехала Кристина, обогнув по широкой дуге величественную гору Фельдберг спустилась в долину Рейна. Перед уставшей девушкой отрылся захватывающий вид на огромный город, спрятанный под черепичными крышами с многочисленными остроконечными башенками из красного песчаника, рассеченный пополам извилистой рекой, водная поверхность которой сверкнула на солнце словно чешуя приготовившейся к нападению змеи. Кристина никогда не выезжала из Леса дальше Марцелля, и приближающийся город казался ей чудовищно огромным, пугающим. Уже к подъезде к городским воротам ее обостренное обоняние начало улавливать бесконечное количество незнакомых запахов, большинство из которых вызывали чувство отвращения и тошноту.

Миновав южные городские ворота, повозка подпрыгивая на брусчатке медленно въехала в свободный город Фрайбург. Взгляд Кристины упал на небольшую вывеску с изображением красного ревущего медведя, приглашающего уставших путников в трактир. Пустой желудок бедняги сжала голодная судорога. Со вчерашнего дня в нем не было ни крошки. Ей удалось немного перекусить в гостевом доме, где она провела ночь. Быстро отвернувшись от соблазнительного пристанища, она обратилась к кучеру, прося остановиться недалеко от паломнического приюта у монастыря Святого Франциска.

Старик, опекавший ее все дорогу по просьбе сестры Иоахима, согласно кивнул.

Повозка еле протискивалась сквозь городские улицы, распугивая снующих прохожих.

Кристина задыхалась от запаха помоев и отходов, которые текли по небольшим узким каналам, выдолбленных прямо в мостовой, собираясь в основной канализационный желоб, выведенный за пределы городских стен. Прикрыв нос и рот рукой она сдерживала подступающую рвоту. Кучер сочувственно улыбнулся и сделал знак

— Хочешь я остановлюсь, дитя мое?

Она отрицательно замотала головой и сжалась в три погибели. — Надо спешить! Потерплю!

Повозка приблизилась в величественному городскому собору, возведенного из красного песчаника. Его остроконечная башня, взметнувшаяся ввысь, затерялась среди низко опустившегося ненастного неба. Над стрельчатыми воротами главного входа внимание Кристины привлек искусно выполненный двойной барельеф, изображающий Всевышнего в момент сотворения мира с одной стороны и Сатану — соблазняющего женщин, одетого в лохматую козлиную шкуру с другой.

Страшные воспоминания о пережитом с подвале замка кошмаре ледяным панцирем сковали ее маленькое сердце, а по непослушному телу вновь прокатилась жаркая волна желания. Что с ней происходит?

Приют для паломников при францисканском монастыре находился недалеко от собора, напротив двух городских ратуш, соединенных в единое здание, увенчанное римскими часами на круглом циферблате,

Простившись с добрым стариком, направившемся по своим делам, Кристина осторожно постучала в маленькое вырезанное в двери приюта окошко. Через мгновение, его створка откинулась и сморщенное старушечье лицо высунулось в отверстие. Беззубый рот невнятно прошамкал вопрос. Кристина протянула сложенную в трубочку записку, приготовленную Иоахимом для настоятеля монастыря, где он просил оказать приют своей родственнице, следовавшей по пути пилигримов в испанскую Кампостеллу. Схватив скрюченной птичьей лапкой послание, старушка, недовольно фыркнув, грубо захлопнула перед лицом девушки окошко и удалилась.

Облокотившись спиной на высокие ворота монастыря, Кристина приготовилась ждать. Не прошло и пяти минут, как дверь вновь распахнулась и на этот раз молодая монахиня клариссинка в темной рясе и белоснежном головном уборе приветственно улыбнувшись, пригласила уставшую путницу пройти.

Показав приготовленную небольшую светлую келью, где с трудом умещалась маленькая кровать, девушка провела ее в обеденный зал, накормив скоромным постным обедом. Долгожданная теплая еда сотворили чудо, в душе измученной Кристины вновь родилась надежда, глаза заискрились, а на бледных щеках проступил нежный румянец. Монашка из скромности, а возможно по велению настоятеля не допытывалась об истинных причинах, приведших Кристину во Фрайбург. Вряд ли беременная женщина в одиночестве решилась на утомительный путь в далекую Испанию. Сестра лишь пожелала ей покоя и благословила на исполнение задуманного во славу Господа.

Вопрос о местонахождении городского суда и тюрьмы, где содержатся заключенные так же не вызвал у смиреной служительницы удивления. Рассказав подробно как добраться до здания городского совета, где проходят слушания, она с низким поклоном удалилась.


Когда на ратушных часах стрелки перевалили за десять часов утра, за высоким кованным забором муниципального совета, украшенного зловещими остроконечными пиками уже собралась толпа праздных зевак, не пропускающих ни одно заседание инквизиционного суда. Для глупцов не находилось большего удовольствия как своими глазами следить за разыгрывающейся перед ними ежедневной человеческой трагедией, в дальнейшем подробно пересказываемой, приукрашенной и перевранной любопытным соседям на рынке или по столику в трактирах.