Конрад Макленбургский взглянул на ясное, полностью расчистившееся после вчерашней непогоды небо над свободным городом. Из окна его опочивальни открывался прекрасный вид на остроконечные черепичные шпили красного города и на долину реки Драйзам, спокойная водная гладь который блистала в восходящем солнце подобно чешуе извилистого змея…

Прекрасный день, чтобы воспользоваться уникальным случаем и ущемить власть зарвавшейся, бесцеремонной испанской инквизиции, раскинувшей свои жадные щупальца по всем франко алеманским землям, дотянувшиеся до Швабии.

Хозяином Фрайбурга был Конрад Справедливый, и лишь от него зависели судьбы и помыслы многочисленных жителей города. Лишь он решал — кому позволено жить, а кому гореть в гиене огненной. И этим правом Конрад не намерен делиться с посланником Римской католической церкви, иноземцем, не знающим швабского наречия и пользующегося услугами клирика шептальника.

Эпископ заранее приготовил необходимые жертвы на престол Господень, ими оказались прелюбодей и недалекий хвастун сапожник, нашедший в лесу под корнями деревьев зарытый клад и разнесший радостную новость по округе. За удовольствие и глупость надобно платить. Для красавца художника была уготована участь кумира женских сердец, его разбитое несчастной любовью сердце станет шансом на спасение. Сердобольные женские особи, воспевающие страдания Изольды и Тристана, будут умолять суд простить влюбленного богомаза и тогда, он, Конрад вновь подтвердит свое прозвище — Справедливый, даровав Якову Циммерманну высочайшее прощение.

На мгновение в голове епископа промелькнула еще одна удачная мысль, и он, проследив ее развитие и последствия реализации, довольно улыбнулся.

— Да, неплохо — и это так же сыграем мне на руку. Ты сам, того не подозревая, заслужишь волну народного презрения, досточтимый синьор Баттиста дель Комо. Власть и авторитет ненавистной инквизиции пошатнется по твоей вине.


Через несколько часов, сидя радом с выходцем из Толедо, синьором Баттистой, за спиной которого на небольшом табурете расположился переводчик, эпископ радушно делился с инквизитором новыми великосветскими сплетнями. За испанцем на другом краю стола зевал во весь рот, не выспавшийся бургомистр, обязанный председательствовать на гражданских судах.

Испанец, высохший, морщинистый словно ствол столетней оливы, острыми звериными глазками ощупал каждого сидевшего в зале суда. Его тонкие губы несоизмеримо огромного на узком вытянутом лице рта жадно змеились в предвкушении пиршества. Высокий, скошенный назад яйце подобный лысый череп обтягивала тончайшая пергаментная кожа, сквозь которую просвечивали мельчайшие кровеносные сосуды. Конрад поморщился в отвращении, разглядывая анатомию возглавившего трибунал от лица церкви инквизитора и отвел взгляд.

Среди собравшейся в зале суда публики его интересовало лишь одно существо — маленькая, закутанная в темный шерстяной плащ светловолосая женщина, просочившаяся внутрь ранее других зевак, предварительно умаслив охранника небольшим подношением. Она, пока слушались гражданские дела, тихо словно мышь сидела в углу и терпеливо ждала. Порой ее веки смыкались, и женщина погружалась в дрему, но громкие крики безумных соседей заставляли ее вздрогнуть и очнуться от забытья.

После небольшого перерыва суд вернулся к дознанию по обвинению в колдовстве и богоотступничестве. Как только распахнулась боковая дверь и оттуда показался первый осужденный, женщина вскочила со скамьи и вытянувшись в струнку вся поддалась вперед.

Потом вновь вернулась на свое место и на время затихла.

Началось слушание по делу Стефана Кугелькопфа, обвиненного в соитии с суккубом.

Конрад терпеливо вынес до оскомины надоевший ритуал допроса недалеких свидетелей, произносящих заведомо желанные для инквизиции речи, порой его веки тяжелели, и он незаметно от присутствующих погружался в собственные раздумья, уносившие его прочь от опостылевшего зала суда. Он вновь был молод, полон сил и несбыточных надежд, в его сердце пылал огонь, оно билось, оно прокачивало кровь. Оно любило. Он вновь шел по затаенным лесным тропам с любимой женщиной. Которая…

— Свободный город против Стефана Кугелькопфа постановил привлечь подозреваемого в колдовстве к публичному испытанию водой, дабы он, наконец, сознался в предписываемых ему преступлениях — ворвался в его воспоминания занудный голос клирика- секретаря, оглашающего решения суда. Жадная до чужих страданий толпа восторженно взревела.

Конрад вздрогнул и вернулся в реальность.

Первого несчастного, жалобно стенающего и молящего о пощаде каменные сердца, стражники вытолкали из зала суда. Следом за ним проследовало несколько десятков любопытных глаз, желающих насладиться зрелищем. Пытка водой порой приносила неожиданные результаты.

В тот момент, как стражники закрывали за уходящими двери, в них успел проскользнуть богато одетый вельможа. Протянув ближайшему стражнику небольшой кошелек, он приказал жестом расчистить ему место на скамье. Что было сделано незамедлительно. Но незнакомец не собирался садиться, заняв место, он, поднявшись на цыпочки, внимательно высматривал лица людей, оставшихся в судебном зале для дальнейших слушаний.

Епископ, сидя довольно далеко от входа был вынужден прищурить глаза, но расстояние и тусклое освящение зала не позволило ему узнать вошедшего. По нетерпеливым жестам, он понял лишь, что незнакомец сильно взволнован, пристальный взгляд молодого мужчины сейчас направлен в тот угол зала, где сидит белокурая незнакомка. Но он не торопится протиснуться к ней, немного успокаивается и присаживается на свободное место на скамье. Так…

— Интересно, о существовании любовного треугольника я и не мечтал, — прошептал себе под нос епископ и довольно потянулся в предвкушении грядущего наслаждения.

Вторым слушалось дело Якова Циммерманна. Объявивший об этом обыденным сонным голосом клирик прикрыл рот, чтобы подавить невольный зевок. Время заседаний близилось к обеду и уставшему послушнику требовался перерыв.

Как все относительно, — мелькнула в голове мысль у Конрада — стоило сейчас недалекого писаку заковать в кандалы и обвинить в нелепости, противоречащей священному писанию, как его стремления были бы о глотке свежего воздуха и об ясном небе, сияющем над нашей головой сегодняшним днем.

Представив воочию эту картину, эпископ по детски засмеялся, но почувствовав на себе косой колючий инквизиторский взгляд, наигранно смутившись, вернулся к действительности.

— Не откажите, святой отец принять мое искренне предложение разделить сегодняшнюю вечернюю трапезу в моем кабинете. Полагаю, что за приятным занятием мы не примнем обсудить несколько насущных злободневных проблем, касаемых наметившего еретического раскола в судебном праве, насаждаемых достопочтимым месье Кольбером.

Длинные змеиные губы инквизитора двусмысленно сжались в тонкие линии. Бегающие жадные глазки на секунду замерли в нерешительности. Поразмыслив о последствиях отказа, он нехотя принял приглашение на ужин. Епископ довольно улыбнулся, манипулировать людьми доставляло ему не меньшее удовольствие как и отправлять из на виселицу.

Но он невольно отвлекся, пока его разум восхищался относительностью восприятия действительности глупца клирика и наслаждался укрощением гордыни самовлюбленного слуги божьего, в зал ввели следующего осужденного.

Стоило тому появится в соседнем от зала коридоре в сопровождении стражи, как белокурая красавица вскочила со скамьи и вцепившись руками в перила, загораживающие скамьи зрителей от арены происходящего, не сводила с него безумных от волнения глаз.

Конрад мгновенно переведя взгляд на новоявленного вельможу и так же отметил его крайнее волнение. Молодой человек вновь поднявшись на цыпочки старался поверх голов рассмотреть приближающегося к столу для подсудимых мужчину.

Яков шел, опустив голову в пол, словно стыдился происходящего. Встреченный глумливыми воплями оставшихся в зале зрителей, он нерешительно поднял прищуренные отвыкшие от света глаза и внимательно огляделся вокруг.

— Яков! — раздался из угла зала голос незнакомки, что ждала его с раннего утра. На лице молодого художника на короткий миг расцвела блаженная улыбка, моментально сменившаяся тревогой.

Он недовольно взглянул на приветствующую его молодую женщину и, поникнув головой, опустился на скамью.

Сидящий от него по правую сторону уставший клирик нехотя поднялся на ноги и начал новый процесс.

— Третий день судебного заседания- свободный город против Якова Циммермана считается открытым.

— Огласите причину обвинения осужденного Якова, — перевел слова инквизитора появившийся из-за его спины прислужник- шептальник.

Секретарь, достав длинный пергамент, вновь прочитал обвинение, следуя судебной процедуре.

— Яков Циммерманн, уроженец города Марцелля, выполняя заказ фрайбургского епископата совершил смертный грех, уничтожив лик святой Девы Марии. При аресте обвиняемый оказал сопротивление и противодействие, продолжая богохульствовать и злословить, что является неоспоримым доказательством вселения бесов и сношения с дьяволом, позволившим несчастному надругаться над святыней.

Прислужник инквизитора, выслушав своего господина, произнес

— По происшествию двое суток после первого слушания по делу, есть ли что сказать самому обвиняемому?

В зале воцарилась напряженная тишина. Кристина затаила дыхание, но, не выдержав, прошептала

— Яков, умоляю тебя!

Поникший головой художник вздрогнул всем телом и, повернув к ней перекошенное от страдания лицо, тяжело вздохнул. Через несколько мгновений он встал, и облокотив скованные цепями руки на стол, — произнес глухим голосом

— Господа судьи, Ваши святейшества, прошу принять мои показания. Я раскаиваюсь в сотворенном грехе, меня настигло внезапное безумие, я уничтожил самое любимое творение (Яков задохнулся от волнения), самое дорогое творение моей жизни и готов нести за содеянное самое суровое наказание.

Не говоря более не слова, он рухнул на скамью.

— Протестую! — раздался звонкий женский крик. Вся зрительская толпа повернула головы к стоящей в углу зала женщине. Она сняла с головы темный покров, и ее пушистые белокурые волосы разметались по плечам.

— Господа судьи! Ваше Святейшество! — вновь раздался ее голос. Она смотрела на Конрада и обращалась к нему в единственном числе. Епископ почувствовал ее искренний взгляд, и легкая дрожь пробежала по его телу.

— Я хочу выступить в защиту Якова Циммерманна, незаслуженно обвиненного в ереси.

Эпископ видел краем глаза, как побагровело от злости пергаментное лицо инквизитора. Наступил краткий момент торжества. Конрад встал из — за стола и подняв руку дабы усмирить взволнованный зал громко произнес

— Церковь готова выслушать свидетеля защиты. Говори, дитя мое, всю правду. И ничего не бойся, Господь защитит тебя!

Сев на место, он с наслаждением услышал, как взбешенный испанец бессильно скрипнул зубами.

Змея осталась без яда?

— Пусть клянется на Библии!! — раздался голос из толпы.

Секретарь не мешкая, взяв со стола судебных заседателей увесистую книгу, подошел к Кристине, замершей в нерешительности.

"Не обязательно знать молитвы, чтобы говорить с Богом", — вновь раздался в ее голове тихий голос.

Женщина положила дрожащую руку на священную книгу и произнесла первое, что пришло в голову

— Клянусь Святым престолом и Божьей Матерью говорить истину, — она испуганно посмотрела на молодого монашка, смотрящего нее с нескрываемым удивлением. В этот момент с кафедры вновь послышался властный голос епископа.

— Твоя клятва услышана, продолжай!

Зал затих в ожидании.

Кристина от страха на короткое время лишилась дара речи. Повторяя, заучивая все утро слова, что она должна была произнести, сейчас растерялась и забыла все до единого.

Среди притихших поначалу соседей на скамьях послышались смешки

— Что красавица, молчишь? Или сказать нечего? Чего тогда полезла на рожон?

Епископ, подняв руку, грозно взглянул на чрезмерно заносчивых зевак.

Кристина откашлялась и заговорила. Ее дрожащий голос постепенно набрал силу.

— Ваше Святейшество! Господа судьи! Я, Кристина Кляйнфогель из Фогельбаха стою перед вами, чтобы выступить в защиту Якова, которого грязным наветом обвинили в богоотступничестве. Вся его вина заключается лишь в том, что он… что он любит меня. Мы любим друг друга, — поправилась девушка, и в этот миг по рядам жаждущих крови мужчин пронесся вздох глубокого разочарования, а среди немногих женщин, образовавших неугомонный островок в конце зала послышались грустные вздохи и шепот.

— Говорила тебе, Агнесса, что красавчик до смерти влюблен… Он идет на плаху, потому что его сердце истекает кровью…Бедный художник…Красив словно Адонис, погляди только…