— Мои заблудшие овцы… — снисходительная улыбка вновь коснулась губ.

День епископа закончился на редкость удачно.

Он смог добиться у Кристины обещания свидетельствовать против Регины, или по крайней мере своим молчанием подтвердить ранее вынесенные обвинения несчастной в колдовстве. Нельзя сказать, что это решение далось загнанной в угол кознями епископа девушке легко.

Но на разные чаши весов им были помещены жизнь ведьмы и ее ненаглядного Якова, до сих пор томящегося в секретных покоях поместья. Заботливый уход поставил парня на ноги, от ожогов на лице практически не осталось и следа, придворный костоправ вылечил вывих бедра. Отныне художник мог передвигаться без посторонней помощи, лишь опираясь на костыль. Куда более несчастного волновала изувеченная рука, которой он не мог держать кисть, не испытывая боли. Яков находился в полной власти эпископа, мог быть лишен жизни и стерт с лица земли небрежным жестом его руки. По щелчку пальцев.

Кристина, услышав требования святого отца, сначала не могла взять в толк, почему тот вероломно ее обманывает, пообещав единожды спасти Якова от пыток, он тем не менее сделал его разменной монетой в куда более жестокой ставке. Девушке пришлось выбирать между самыми дорогими ей людьми. Зародившаяся в ней новая жизнь не оставила ей шанса достойно отказаться от тяжелого испытания. Будь она одна, то презрела бы угрозы Конрада и, если бы он погубил художника, то немедля взошла бы на костер.

Невинное дитя, ждущее появление на свет, не оставило ей смелости ответить на иезуитское предложение немедленным отказом. Она будет вынуждена предать женщину, чьи руки приняли ее на свет, тем самым спасая свою любовь и надежду на будущее.

Епископ торжествовал, видя бездонную пропасть, что разверзлась перед несчастной, лакомясь безжалостно терзающими ее душевными муками.

Когда он, заручившись ее согласием лжесвидетельствовать, покидал келью, Кристина, упав на колени в мольбе протянула к нему руки. Она просила дать ей возможность покаяться перед Региной, до того момента, как начнется последнее заседание.

— Я позволяю тебе, дитя мое, испросить ее прощения, если сможешь, но помни, изменишь данному слову, я велю твоему Якову заново перемолоть все кости одну за другой. Можешь не сомневаться. — в голосе эпископа проскрежетали злобные металлические нотки.

— Обычно я не оставляю свидетелей своей слабости. То, что тебе удалось однажды вырваться из моих цепкий когтей, непозволительная удача!

Кристина удивленно подняла на него красные от слез глаза.

Конрад невозмутимо продолжил.

— Один раз ты увидела, вместо того, чтобы почувствовать. Уверен, что порой мучаешься от сожаления, что не спустилась тогда вниз с галереи…Он отметил тебя, боль отныне предвосхитит желание…

Девушка, громко вскрикнув, упала на каменный пол без чувств.

Досыта наевшись ее страдания и страха, святой отец, довольно ухмыляясь, крепко закрыл дверь кельи.

— Глупцы!! Слепые котята! — прошипел его голос в темноте коридора.

Светлая половинка души немедленно возразила — И тем не менее, ты восхищен и завидуешь им…

— Чему? Роковой ошибке, что она готова совершить? — опровергла темная сторона.

— Нет, ее горячему любящему сердцу… в отличии от твоего проклятого застывшего камня!

— Отнюдь, лукавый ангел! Я уже близок к освобождению…

— Тогда постарайся найти неоспоримые доводы, которые убедят новоиспеченного глупца, которого ты наметил в свои преемники!!

Темная сущность эпископа снисходительно усмехнулась

— Ты меня недооцениваешь! Убеждать я умею.


Спустя полчаса Конрад, вернувшийся в поместье, приоткрыл дверь в небольшие скромно убранные покои. Дрожащий свет масляных светильников, закрепленных на стенах, создавал ощущение спокойствия и уюта. За небольшим столом, на котором потрескивала чадящая смолой лучина, согнувшись над холстом, сидел Яков, его перевязанная правая рука держала кусок угля, неумело сжимая его двумя пальцами искалеченной руки. Привычные движения вызывали в его раздробленной кисти невыносимую боль. Стиснув зубы, художник пытался вновь учиться рисовать. Но уголь неумолимо падал вниз.

Конрад некоторое время следил за безуспешными попытками. Разум его на мгновение тронуло сочувствие, но эпископ подавил непривычное чувство. Уже второй раз за день, как он испытывает забытую слабость к низшим существам. Восхищение их стойкостью и готовностью к самопожертвованию.

Его ставшей огромной тень бесшумно прокралась и вызвав испуг художника послушно замерла за спиной хозяина…

Сегодня Конрад принес художнику радостную весть, даровав надежду на скорую встречу с любимой.

— Будь готов Яков, к вечеру второго дня. Последуешь за доверенным человеком, не спрашивая ни о чем, не молви ни слова, сядешь в повозку и, плотно зашторив окна, сохраняя молчание и выдержку, будешь ждать. Терпеливо ждать столь долго, сколь необходимо… Стоит тебе ослушаться, заговорить с кем — либо или показать лицо, не видать тебе Кристины как своих ушей. Внял ли ты, сын мой?

Взволнованный Яков исполненный благоговения схватился со стоном за больное бедро и медленно опустился перед Конрадом на колени. Глотая слезы благодарности, дрожащими губами коснулся полы его фиолетовой мантии.

Конрад великодушно протянул ему кровавый рубин для поцелуя

— Полноте, полноте… Сын мой. Оставь свои слова благодарности Всевышнему. С его соизволения я спасаю жизнь тебе и твоей любимой. Во истину неисповедимы пути твои, Господи… Веди нас подобно пастырь своих заблудших овец в царствие Божие… Аминь.

Яков, с трудом приподнявшись, троекратно перекрестился и закатив глаза ввысь, сотворил благодарственную молитву.

Холодный сапфировый глаз снисходительно прищурился.

— Восторженный влюбленный глупец… на твое сердце я бы точно не польстился…оно приторно от любовной патоки… Того и гляди засахарится, словно святочная карамель…. А вот другое, где сладость перемешана с полынной горечью разлуки, которое изъедено червоточинами ревности и кавернами разочарования, покрыто шрамами безысходности, оно во сто крат изысканнее, вкуснее и желаннее. Конрад зажмурился и нарисовав желанный образ, с наслаждением облизал кровоточащее сердце, трепещущее в его руке.


Следующим утром, под дверь комнаты барона фон Берен была подсунута записка с разрешением предстать перед Его Святейшеством, Конрадом Макленбургским.

Михаэль, прочтя послание, прижал его к груди и робко улыбнулся. В кромешной тьме впервые забрезжил лучик слабой надежды.


Молодой клирик, вспыхнувший словно маковый цвет при виде Михаэля почтенно наклонивши голову и потупив взор, открыл перед ним дверь в покои своего господина.

Михаэль, вскинув бровь, скользнул по зардевшему лицу паренька удивленным взглядом — Смущается, словно девица… и, сняв шляпу, переступил порог в покои Светлейшего.


Конрад, восседающий за необъятным письменным столом из красного дерева, приветствовал вошедшего радостной улыбкой, позволившей зародившейся в сердце Михаэля надежде вспыхнуть с новой силой.

— Присаживайся, сын мой, располагайся удобнее и говори, что за дело привело тебя ко мне. Хотя, я безусловно догадываюсь о цели твоего визита.

Михаэль, сев напротив эпископа, положил шляпу на колени, аккуратно расправив фазанье перо.

Его пальцы дрожали от волнения, мысли путались. Холодный пот струился по спине. Некоторое время он боролся с нерешительностью, но подняв глаза на доброе приветливое лицо собеседника, взял себя в руки и, придав голосу твердость, быстро произнес:

— Ваше Святейшество, я просил Вас об аудиенции по одной единственной причине… Умоляю смягчить приговор, который собирается вынести церковный совет моей кормилице и женщине, что носит под сердцем мое дитя. Я готов отдать жизнь за их спасение, готов пожертвовать в пользу церкви значительную часть моего будущего состояния, готов на все, что бы смогло спасти невинных от костра.

— Нет наказания без вины, помни это и не торопись с обещаниями, сын мой… Ты сулишь слишком много… — голова эпископа опустилась в тень, он не мог скрыть торжествующей улыбки (как все предсказуемо). — Чтобы восторжествовала справедливость, не надобно многого. Правда всегда найдет путь сквозь смрад лжи… Но порой путь ее долог. А ждать ты не намерен…

— Ваше Святейшество, умоляю, принять от меня денежное или любое другое подношение, это все, что я могу дать. Если ценой своей собственной жизни я могу помочь любимым людям, то, не сомневаясь ни секунды, вырвал бы из груди сердце…

Епископ от неожиданности вздрогнул и заметно побледнел. Его синие глаза жадно сверкнули и налились кровью.

— Сердце говоришь… Дойдет и до него очередь, не спеши, — сквозь зубы прошептал он. И громко добавил

— Ежели ты по искреннему велению душевному согласен перечислить нашей епархии небольшой земельный удел, который отойдет тебе после смерти баронессы фон Берен, а точнее треть ее доли, то я клянусь посодействовать освобождению дорогих твоему сердцу людей.

Твоя матушка может предстать перед Святым престолом в любой момент, как это не прискорбно, все мы смертны, и мне хотелось бы верить, что ее будущее пожертвование во благо католической церкви станет пропуском благочестивой прихожанки на небеса.

Михаэль не верил своим ушам. Он не мог рассчитывать на столь легкое согласие эпископа. Треть земельного удела, переходящего ему по наследству, не представляло особой ценности.

Определение же, данное Магдалене — благочестивая прихожанка — вызвало его саркастическую усмешку. Возможно его жертва хотя бы немного смоет грехи, совершенные матерью последнее время. Магдалена лишилась остатков разума, поддавшись роковой жажде нескончаемых плотских утех, Михаэль потерял счет поменявшейся в ее замке челяди, в значительной степени юных мальчиков и невинных девушек, набираемых ее услужливыми соглядатаями среди жителей, принадлежащим им земель. Магдалена упивалась девственностью, что бессовестно крала у робких безответных детей. Лакомилась их совращением и неминуемым раскаянием.

Видя молчаливое согласие молодого собеседника, Конрад не мешкая, составил доверительную грамоту, вписав в нее свое имя как получателя, а имя молодого барона как дарителя.

Михаэль, не дрогнув, незамедлительно поставил подпись под соглашением.

— Прекрасно, сын мой. Святая Церковь никогда не забудет твоего искреннего дара. Я же клянусь, что спасу двоих знакомых тебе людей от неминуемого костра.

Довольный Михаэль откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Он не заметил, какой змеиной радостью осветилось лицо Конрада. Перемена с тем произошла лишь на мгновение, когда Михаэль взглянул на эпископа, то вновь увидел обеспокоенного, готового помочь советом и делом священнослужителя.

— А теперь скажи мне, дорогой мальчик, как часто приходила к тебе мысль о самоубийстве?

Михаэль вздрогнул всем телом и напряженно выпрямился в кресле.

— Простите?

— Не бойся меня, открой душу, расскажи о вещах, беспокоящих тебя кроме судьбы двух женщин.

Во мне ты найдешь внимательного и чуткого слушателя и получишь дельный совет.

Виски Михаэля сжались от неожиданной боли, разум затуманил морок, и робкий внутренний голос шепнул — Берегись…

Истошные крики ворон, круживших над городскими воротами зловещим эхом, коснулись границы его воспоминаний….

Ласковые ясные, словно безоблачное майское небо глаза Конрада успокоили его странные волнения, они призывали довериться и открыть сердце, исповедаться в боли.

— Я вижу, что душа твоя светла и безгрешна, дитя мое, — продолжал увещевать Конрад, — но сердце принадлежит столетнему старику, сокрушенного смертельным горем, похоронившем всех своих близких. Доверь мне печаль… и благодать Господня коснется тебя крылом ангельским.

Разум Михаэля поплыл по волнам тихого проникновенного голоса. Баюкающего, успокаивающего, безмятежного…

По щекам поползли невольные слезы.

— Если хочешь плакать, плач, освободи душу, страдающую по чьей то вине…

— Вы правы, святой отец, — Михаэль всхлипнул, словно маленький обиженный ребенок, — я уже несколько раз задумывался о смертном грехе, я мечтал о смерти и искал ее…

Епископ терпеливо ждал. Лед тронулся.

— Мое сердце разрывается в клочья от неразделенной любви. Я спасаю самое дорогое, чтобы немедля ни минуты отдать другому. И мой ребенок родится вдали, не зная имени родного отца…

— Ах ты о Кристине? — сделал удивленное лицо Конрад., - Бедный мальчик… поистине мука твоя нестерпима… Но Христос проповедовал нам о бескорыстной любви к ближним. Позволь ей стать счастливой и возрадуйся!

Михаэль сжал от бессильной злобы кулаки.

— Не могу… Я пытаюсь, но не в моих силах принять веление Сына Божьего… Я слаб и грешен… Я ничтожен.