— Люлю, прости, ухожу, оставляя тебя одну. Не плачь, родная моя, крепись.

— Ты не о том говоришь…,- запротестовала она. — Тебя нельзя отпускать одного, ты опять влезешь в какую-нибудь неприятность. — Шептала она, прижимаясь к его исхудавшей груди. — Помнишь, ты просил не отпускать тебя больше никуда одного. Помнишь? Я обещала!

— Это не тот случай, дорогая. Ты нужна ещё нашей дочке, на тебе внуки. Я подожду тебя там. Мне не будет скучно и будет с кем по — стариковски поговорить, меня встретят фронтовики. Всё будет хорошо, моя маленькая, Люлю. Не отчаивайся и не огорчайся, пожалуйста. Мне жаль, что даже своим уходом, я приношу тебе страдания. — Нежно погладив жену слабеющей рукой по плечу, горько вздохнул он. — Как жаль, что я сделал твою жизнь сотканной из обид, несчастной. Как много тебе пришлось пережить со мной…

— Какой вздор ты несёшь. Счастливее меня не было женщины в целом свете. Меня любил лучший мужчина, а я безумно его.

— Покаяться хочу. Ощутив пьянящее чувство всевластия и лживой свободы я наделал много глупостей… Я не должен был принимать твоей уступки, я должен был быть сдержанным и осмотрительным…

Юлия не дала ему договорить прижалась губами к его белым устам. Он осторожно погладил её по голове.

— Дело прошлое… Но скажи. Почему ты осталась со мной

— Какая ерунда тебе лезет в голову. — Начала она, но поймав его просящий жест, согласилась на разговор. — Ну хорошо. Во-первых, любила. Один раз и на всю жизнь. Во-вторых, кое-что поняла. Я объясню. Самая сложная библейская заповедь- заповедь любви. Человек по природе своей эгоист и переломить, заставить себя любить ещё кого-то больше чем себя или хотя бы так же непросто. Любить другого- это ущемлять себя. А ты нас с Адой очень сильно любишь, иначе бы "воробушку" удалось переломить тебя.

Она нежно поцеловала его в уголки губ, потом, в саамы губы. По его щеке поползла скупая слеза.

— Господи, откуда привязалась к тебе эта болезнь, — простонала она.

А он ухватился за это.

— Простите, я своей болезнью причинил вам с Адой столько беспокойства.

— Какой вздор. Костя, ты сиротишь нас своим уходом и мы с Адой в отчаянии от бессилия перед этим невидимым врагом. Он отнимает тебя у нас, а мы не видим, не слышим его и самое страшное не знаем как и чем бороться.

Он гладил её руку, целовал пальчики. Безусловно видел, что она не сможет пережить его уход. Ведь они с ней, как две половинки, которые срослись навечно. Поэтому старался ободрить и убедить её жить и бороться с тоской. Быть полезной их дочери и внукам. Знал — Ада тоже будет страдать. Чтоб жене не было так одиноко, попросил перевести мужа Ады в Москву. Так спокойнее.

Наблюдая за каплями, которые сбегали по тонкой трубке ему в вену из прозрачной бутылок, укреплённых на штативе, она держала его руку в своей до тех пор, пока он не засыпал. В палату вошёл уважаемый доктор и, подняв её за локоть, потянул за собой. Юлия передав мужа медсестре, не удивилась приглашению, думая, что речь пойдёт о его болезни, покорно шла. Они вышли в коридор, подошли к окну, заставленному горшками с цветами. За окном над крышами кружили стаи голубей. Она смущённо смахнула слёзы. Он неуклюже мялся, долго не решаясь начать разговор. Поняв, что это может длиться до бесконечности, а в палате лежит дорогой ей человек, она его поторопила…

— Не стесняйтесь, доктор, давайте ближе к делу, я знаю надежду мне вы не в силах подарить…

Она изо всех сил старалась справиться с очерёдным берущим её в оборот приступом тоски и отчаяния. Но продолжалось это не долго. Она сумела взять себя в руки.

Он извиняюще глянул ей в глаза и произнёс:

— Юлия Петровна, вы, наверное, думаете, что речь пойдёт о болезни вашего мужа, но это не совсем так… — Он помолчал, потом добавил. — О нём, но… Мне право не удобно. Вернее совсем не удобно… Я в щекотливом положении. Поймите правильно, меня попросили. Одна дама. Она медик. Для неё это очень личное. Вы поняли о ком речь? — он опять заглянул ей в глаза, на этот раз с надеждой, что она избавит его от дальнейших неприятных объяснений. "Ну уж дудки. Пусть говорит. Она это "личное" по секрету всему свету раструбила. Артистка". К тому же, это не первый случай. Вчера на что-то подобное пытался намекнуть Мозжухин, но наткнувшись на её красноречивый взгляд, осёкся. Она была с ним была подчёркнуто ровна и приветлива. Но… забыть того, что именно он возил "воробушка" к Косте в штаб, потому что тот был занят делами и не мог распылять своё время, так что услуга была на дому, а главное потом, после войны играл на её стороне, не могла. Два дня назад Казаков мямлил про то же, но так и не решился на разговор. И вот ещё один парламентёр. Подождав и не получив понимания, тот нехотя продолжил:- Вот эта особа очень просила разрешения им с дочерью проститься с ним.

"Сказал!" Её как будто искупали в помоях. Она оцепенела от такой наглости. Ведь не вздумай они устраивать канитель с фамилией, давить на него и трепать нервы с разными глупостями, он бы ещё пожил… и у них ещё хватает наглости, заявляться сейчас на глаза. Но случись о такой встрече попросить ему, Юлия б не чинила препятствий. Ради него она б пошла и на большее — отдала бы не задумываясь, лёгкое, почку, спинной мозг, сердце: всё, что у неё есть. Но уступить ей встречу… Ни за что. Та их встреча забрала у него годы жизни. Эта отнимет последние дни сведя его жизнь до часов или минут. Разнервничается же неимоверно. Не будет не только на то Юлиного благословления, но и сделает всё, что в её силах, чтоб помешать этому фарсу. Эта наглая особа изваляла его на сто лет в грязи. Хотя никто её на роль "матраса" не принуждал и за язык не тянул. Добровольно исполняя свою роль, имела массу привилегий по сравнению с другими. Начиная от отдельной комнаты в госпитале и кончая подарками, деньгами, вечеринками, возможностью трепаться возле него… Сладко ела и весело жила. Рисовалась и пользовалась его именем. Была в каждой бочке затычкой. Пустила на свет ради своей прихоти и корысти ребёнка. А теперь у неё "личное". Юлия б могла понять и пожалеть любовь. Эта коварная искусительница не выбирает в кого мечет стрелы. Неразделённая встречается сколько угодно и, может быть, в такую минуту была бы рада иметь рядом помощь и поддержку человека любящего его не меньше её. Но хитрость и расчёт она понять и принять не может. В её оскорбительном цирке участвовать не желает.

— Что ж вы молчите, дорогая Юлия Петровна? — напомнил о себе доктор. — Что мне ей передать?

Её впалые от бессонницы и горя, блестящие от слёз глаза гневно вспыхнули:

— Передайте, пусть всю жизнь благодарит Гитлера за то, что предоставил ей возможность побыть для моего мужа "матрасом". Я благодарна ей за это и больше в её услугах не нуждаюсь. А насчёт её дочери?… Это решение Рутковского. Если он определился, что у него одна дочь, то значит, так оно и есть. Ему виднее. Думаю, у него были веские основания для этого и не нам с вами чего-то переиначивать. Раз уж вы в курсе этого "личного", которое по секрету всему свету называется, скажу и о её дочери. То, что он под давлением её матери, дал ей фамилию, ничего не значит. Сами понимаете, в семью он её не ввёл, мне не представил, с дочерью и внуками не познакомил, нигде никому не помянул про неё. Согласитесь, это так на него не похоже. Ведь у него большое и доброе сердце… Опять же, в трусости его не упрекнёшь. Он остался человеком, не смотря на то, что его поставили в "Крестах" на колени и, как не крути, а он единственный Сталину возражал. Значит, в его ответах журналистам и чиновникам: — "У меня одна дочь" он определился и имел веские доводы и основания не менять своего решения. Подумайте: он видеть её не видел, и знать не хотел. Согласитесь — это мало похоже на любовь и признание. Но, если он изменит своё решение и меня попросит о такой встрече, я сама лично поеду к ним, и буду умолять их его посетить. Вам понятно, то, как относится к этому военному эпизоду моя семья и что я чувствую и говорю?

Она с трудом закончила, горло так пересохло, что казалось забито ватой или опилками. Теперь она смотрела на него ожидая ответа.

Ему было понятно. Потрясающей красоты и силы женщина стояла перед ним. Её душа и сердце пылали не земной любовью и терпением. Рутковскому несказанно повезло. Он не устоял и горячо приложился губами к её руке, извинившись за причинённые неприятные минуты, откланялся и торопливо ушёл. Ему было стыдно. Юлия смотрела ему вслед и думала: "Может кто-то меня и осудит, но это моё право и моя жизнь". Это было её решение. Хотя до чёртиков надоело перетаскивать из пустого в порожнее и правильнее было бы всё забыть, но, к сожалению, реальность другая. Она безжалостна. Время не стирает боль, а усиливает её. С годами понимаешь, что избавить от душевных мучений может только собственная смерть. И она в тысячный раз перекладывая на полочках давно минувшие события проверяла себя: "Правильно или нет, я поступила?!" Эта женщина не думала об Юлии и её дочери, когда почти девочкой полезла к нему в штаны. Она отлично понимала, что у него есть жена, которая хлебает полной ложкой за него волнений и тревог, ожидая известий с фронта. А раз уж согласилась добровольно на роль "матраса", то надо было честно придерживаться этой роли до конца, а не сочинять кино про фронтовую любовь. Тем более, она накололась сразу на его предупреждение:- "Семью не брошу никогда!" Не разумнее было ничего не начинать, если только это, конечно, не её работа… Тогда это ещё гаже. Костя молчит, но именно эта догадка объясняет его отношение к этим двум женщинам. После "крестов", он сторонится всех работников того серьёзного аппарата. Так, что, как говорится, знала на что шла. О какой любви можно, говорить и за что мстить, если всё было чётко оговорено. Услуги на военное время. У неё был час одёрнуть себя, но она не сделала этого, тогда её всё устраивало. Быть "матрасом" Рутковского было почётно и престижно. На войне по-разному можно было воевать и в армии служить. Хотя фронт сам по себе мероприятие ужасное, грязное и тяжёлое. И не выполняй она обязанности его "матраса", её служба была бы иной. Опять же если б женщина любила его, она б постаралась во имя будущего любимого человека не афишировать эту связь, ведь это Рутковский. А она действовала по принципу, хватай, что в руки плывёт и красуйся на всю округу. Юлия не собирается обелять мужа. Он виноват. Взрослый дядька, должен был думать, с кем связывается. Но мужчины так устроены. У них нет тормозов. Верх, как правило, берут желания. Мужики всех "любят", дай им только волю, так и потопают "любя" от одной к другой без остановки, умывая руки и открещиваясь от последствий, играя в рыцарей и корча из себя джентльменов. Но Костя очень обязательный человек и раз он посчитал нужным не поддерживать отношения, значит, у него были свои очень веские причины. Не исключено, что именно то, о чём она предполагала… Опять же, даже, если считать это банальной военной картинкой отношений. Война кончилась, голова перестала крутиться на стратегию боёв и заработала на ситуацию. Разум включился. Рассмотрел во что въехал, сделал выбор. Вот и вся песня. Нет, любовью и тогда не пахло, а все последующие её делишки просто некрасивы. Юлия имеет полное право поступить так, как поступила и не стоит себя казнить. Когда позже, до Юлии дошли слухи о том, что она якобы не вняв его просьбам, не позвала ему "воробушка" и её фронтовую дочь приложиться к изголовью умирающего. Она немного расстроилась, но потом, поняв откуда дует ветер, улыбнулась:- "Ну во-первых, если такой вопрос возник, он решался бы между нами двумя, без свидетелей. Поэтому слышать то никто не мог. Сочиняющий эти небылицы преследует свою цель. А вот кто передаёт их мог бы подумать о достоверности". Вскоре ей подтвердили, догадку. Это, конечно же, была ОНА со слезами на глазах, рассказывающая в том скорбном строю, среди, идущих за гробом ветеранов. Но то всё будет позже, а в тот день, вытерев слёзы, Юлия шла к мужу. У палаты стояли гости- высокого ранга начальник с женой. Та находясь к Юлии спиной говорила мужу:- "Бог наказал тем, чем грешил". Юлия прикусила губу, чтоб не закричать: "Грех тот касается меня и он несоизмеримо мал с наказанием". Нет, не закричала. Гость, завидев её, дёрнул жену за руку, та замолчала. А Юлия поздоровавшись, с вымученной улыбкой вошла в палату, он уже искал её глазами.

— Костя, я здесь, — метнулась она к нему.

Он успокоился, жена по-прежнему была рядом.

— Я соскучился, не уходи, — с трудом приподнял он голову. — Как жаль, что мне не хватило времени заслужить твоего прощения… С каждым годом моя глупость только прибавляла вам хлопот и неприятностей. Я виноват, так виноват перед тобой, Адой, внуками, будущим… Руководствовался не разумом и чувствами, а эгоизмом. Как не прискорбно, а он оказался сильнее первых двух. Я не прощу себе ничего, но мне нужно твоё прощение.

— Костя, да пропади она пропадом, чтоб такие минуты ещё тратить на неё. Поверь, если б можно было поделить те годы, что мне отписаны небесной канцелярией, я б разделила их с тобой.