Он схватил ее за руки и прижал их над ее головой, вынуждая ее согнуть ноги в коленях и раскрываться еще шире. Это было своего рода рефлексом, как и всегда во время секса. Он посмотрел вниз на Джемму, готовый сделать все, что нужно, оправдывая ее доверие. В ее глазах он смог прочитать все это. Он почувствовал, как его сердце распахнулось еще больше, срывая последние замки того, как он жил до сегодняшнего дня.

Она слишком хороша. Слишком сладкая, слишком сексуальная, слишком реальная.

Он отпустил ее руки, и она сразу потянулась к нему. В эти несколько секунд открылась правда.

— Я хочу, чтобы ты полностью обернулась вокруг меня, пока не почувствуешь, как сильно я тебя хочу. Я хочу, чтобы ты почувствовала мое желание, чтобы знала, как заставляешь меня чувствовать, когда ты рядом, потому что я хочу, Джемма, быть для тебя всем, в чем ты нуждаешься.

Он поцеловал ее, медленно погружаясь в нее, желая запомнить каждую восхитительную секунду. До сих пор ощущая во рту вкус ее желания, рождая потребность оказаться гораздо глубже. Он чувствовал ее грудь, прижатую к его, ее пальцы, надавливаемые на его поясницу. Запах ее возбуждения смешался с ее собственным уникальным сладким запахом — запахом Джеммы. Когда он был похоронен нереально глубоко, то почувствовал, как они стали одним целым, он посмотрел в ее глаза, пораженный безмолвными эмоциями.

Их губы сомкнулись, находя свой, необходимый им ритм. В течение нескольких секунд они дико сминали шепот и поцелуи, и смех, и о, мой Бог! Прямо сейчас. Она обвила ноги вокруг его талии, что позволило ему и дальше погружаться в нее. Когда они достигли ошеломляющего пика, когда посыпались звезды и Земля перевернулась, они поглотили крики наслаждения друг друга.

Скользкие от пота, они не знали, где начинался Трумэн, а где закончилась Джемма. Он потерялся: в ней, с ней и для нее. Страсть до краев наполняла ее глаза, когда она потянулась к нему, а он встретил ее на полпути в горячем и удивительном поцелуе, со всей глубиной и эмоциями, зная, что это все — только начало.

Глава 16

Джемма прислонилась к дверному косяку спальни, одетая в одну из рубашек Трумэна, подол которой почти достигал ее колен, слушая, как он пытался накормить Линкольна с бутылочки. Сейчас было четыре тридцать утра, и он был одет в пару черных боксеров и футболку. Она не могла дождаться, когда снова окажется в его руках. Они дважды занимались любовью, после чего она удовлетворенно уснула в его объятьях и проснулась от того, что начал плакать Линкольн. Трумэн встал с кровати с возмущенным стоном и сожалением об упущенном сне. Но все-таки предложил Джемме немного поспать, когда она предложила покормить Линкольна.

Он поставил бутылочку на комод, и Джемма положила себе на плечо тряпочку для отрыжки, кивком показывая ему, чтобы отдал ей ребенка. Она любила эти моменты с детьми и любила улыбку на лице Трумэна, которая появлялась, когда он укладывал ребенка ей на руки и терся носом о ее нос в эскимосском поцелуе.

— Когда я была маленькой, — прошептала она, нежно поглаживая Линкольна по спине, — я пришла домой и спросила об эскимосских поцелуях. Я только знала, что они существуют, и чувствовала, что пропустила, что-то очень веселое. Мои родители не смогли мне подарить ни одного такого поцелуя, это так тяжело? Просто потереться своими носами о мой в течение одной секунды. Вместо этого я прослушала целую лекцию о том, как это грубо — называть их «эскимосскими поцелуями», и что маленькие девочки не должны спрашивать о поцелуях.

Трумэн подошел ближе и прижался губами к затылку Линкольна. Затем наклонился и снова потерся носом о нос Джеммы.

— Начиная с сегодняшнего дня, ни один день не пройдет без «эскимосских поцелуев». Я тебе обещаю.

Как может столь незначительное значить так много?

Она нежно его поцеловала, и Линкольн, наконец, отрыгнул. Они оба улыбнулись. Она положила ребенка обратно в его кроватку, погладила его маленькую головку, а затем они вернулись обратно в свою импровизированную спальню.

— Однажды ты станешь удивительной матерью, — сказал он, когда они забрались в кровать. Тру просунул одну руку под ней, она положила голову ему на грудь, и он поцеловал ее в макушку.

— Может быть, — сказала она немного несчастно.

Он сильнее сжал руки вокруг нее.

— Определенно точно. Разве тебе не хочется своих собственных детей? Я только предположил…

— Моя любовь к детям похожа на злую шутку Бога, — она попыталась закончить эту игру, но тугой узел скрутился внизу ее живота. В прошлом она всегда переживала о том моменте, когда придется рассказывать людям, что она не может иметь детей, но у нее не было такого страха перед Трумэном. Он открылся ей, и ей хотелось сделать то же самое — отдать ему и разделить с ним свои глубинные переживания. Даже самые тяжелые из них.

— Почему?

Она положила руку ему на талию, черпая от него силы, подобно перекачиванию крови.

— Для того, чтобы на самом деле понять злую шутку, нужно иметь понятие об остальной части моей жизни, но я не хочу тебя утомлять.

Он приподнял ее подбородок и поцеловал в губы.

— Пожалуйста, утоми меня. Я хочу знать все о тебе.

Она с трудом сглотнула, собирая все свое мужество, чтобы начать рассказ с самого начала.

— Я уже говорила тебе, что все, что я когда-либо хотела от своих родителей, это не материальные ценности. Но мне не хватало не только их времени и внимания. Я не уверена, что они действительно были способны кого-то любить.

Его пальцы в успокаивающем жесте коснулись ее волос, а потом спины. Она закрыла глаза, упиваясь его умением точно знать, что ей нужно.

— Ты знаешь о моих постоянных нянях и до смешного стогом графике, но когда ты кого-то любишь, по-настоящему любишь, к примеру, как ты любишь Линкольна и Кеннеди, или как ты любишь Куинси, не обращая внимание на его нынешнюю ситуацию, ты не отвернешься от них, — ее горло сдавило от печали и злости, с которыми она впервые повстречалась еще много лет назад.

Он подтянул ее выше, крепче прижимая к себе, и заправил прядь волос ей за ухо. Она сфокусировалась на тату на его груди, напоминая себе о том, что его утрата была гораздо больше, чем ее.

Трумэн нежно приподнял пальцами ее подбородок и снова заглянул ей в глаза. Большим пальцем погладил ее щеку в успокоительном жесте. Именно такая поддержка придала ей мужества продолжить рассказ.

— Когда мне было восемь, инвестиционная компания моего отца переехала на юг. Я была только ребенком, так что мне мало что объясняли, но я многое подмечала и знала — что-то не так. Он был зол все время. Нервничал. А мой отец никогда не нервничал. Он не был слабым. Он говорил мне, что слабость порождает некомпетентность. Это было великое высказывание, и мне кажется, я не до конца понимала, что оно значит, но говорила, что понимаю, ну, ты знаешь, как это делают все дети. Потом начали происходить все эти странные вещи. У него был автомобильный парк, и он уменьшился. Моя мать всегда была холодной, но стала еще холоднее, злее, так, что они едва два слова могли сказать друг другу. И в один из дней одна из моих нянь пришла, чтобы забрать меня из школы, и я никогда не забуду тот день. У меня было так много нянь, иногда они менялись через день, но в этот раз они послали Бэна. Бэн был лучше других. Не любящим, но когда мне было грустно, он поднимал мой подбородок и говорил: «Подбородок, маленькая леди, солнце все еще светит».

Трумэн внимательно слушал, его глаза наполнились сочувствием.

— Бэн был огромный, как и ты. Он носил черный костюм. Они всегда были одеты в черное, все мужчины и женщины, которые работали на моего отца, потому что у него была безумная потребность в профессионализме. «Выгляди уверенно. Будь уверенным». Я начала ненавидеть слово «уверенность» и боролась против того, чтобы носить черное, даже туфли. Я была немного надоедливым ребенком в этом смысле, — старый гнев отозвался спазмом в животе. — Мой отец беспокоился о том, что носит его персонал, но не мог подарить мне чертов эскимосский поцелуй?

Слезы стекали вниз по ее щекам. Она не могла и не хотела их останавливать, глубоко погрузившись в воспоминания, переживая их, как будто это было вчера.

— Я никогда не забуду Бэна, который опустил вниз свое большое тело и опустился на колени рядом со мной. Он взял обе мои руки в свои, и я знала, что что-то не так, потому что никто из сотрудников никогда так до меня не дотрагивался. Она положила ладони Трумэну на грудь, вспоминая, как чувствовались руки Бэна на ней.

— Он держал… — она всхлипнула сквозь слезы, заставляя слова литься. — Он держал меня за руки и смотрел прямо в мои глаза с этим извиняющимся, но одновременно строгим взглядом, и он сказал: «Твой отец умер. Пришло время ехать домой, маленькая леди». Как будто я могла еще что-то сделать. Как будто это было нечто, что каждая маленькая девочка когда-то должна услышать.

Трумэн прижал ее к себе.

— Милая. Мне очень жаль.

Ее грудь сжалась, а пальцы впились в его кожу.

— Мой отец, человек, который проповедовал силу, был слишком слаб, чтобы столкнуться лицом к лицу с банкротством. Поэтому он принял решение покинуть нас. Я хотела иметь отца, — ее последние слова утонули в рыданиях. Она плакала так, как будто не пролила не слезинки за все эти годы после смерти отца, она избавляла свое тело от рек гнева и злости, океана боли и разочарования, пока у нее просто не осталось слез, чтобы плакать. И Трумэн держал ее крепко, в безопасности, бормоча слова поддержки, пропитанные любовью. Он не должен был говорить, что любит ее. Она знала это, она ощущала любовь в каждом его вдохе.

Только тогда она смогла проглотить всю свою боль и до конца раскрыла ему правду.

— В то время, когда моя мама и я должны были подбадривать и поддерживать друг друга, чтобы попытаться понять, как жить дальше, она отправилась на поиски своего следующего спонсора. Вместо того, чтобы пережить горе с дочерью, моя мать исчезла. Я видела ее даже меньше, чем раньше. Число моих нянь сократилось до двух, и я находилась под их опекой каждую минуту дня. Я ела в компании с одной из них, стоя рядом со столом, как будто была заключенной, без обид, и я просыпалась в одежде, выбранной для меня, и один лишь Господь знал, где моя мать. Она вышла замуж через пять месяцев после смерти отца. Мой новый отчим много путешествовал, и она отправилась с ним.

Джемма потянулась вверх и села, чтобы видеть лицо Трумэна. Она знала, что ее глаза были, вероятно, красными и опухшими, и у нее, наверное, был огромный нос, как у Рудольфа, но Трумэн был достаточно храбрым, чтобы признаться ей в более серьезных вещах. Она обязана ему и самой себе быть столь же честной.

— Я выросла среди скандалов, поэтому я говорила, что забросаю своих детей любовью, а не вещами. Я никогда бы не игнорировала их, даже если бы они капризничали или во что бы то не стало хотели поделиться глупой историей. Вообще никогда.

— Ты бы искупала своих детей в любви. И это как подарок для меня и их. Ты беспокоилась, что будешь похожа на свою мать?

Она покачала головой, желая, чтобы все это было так просто.

— Нет. Я чувствую слишком много, чтобы быть холодной. Такие люди, как ты и я? Мы не можем отключать наши эмоции. Жестокая шутка в том, что когда я была подростком, и у всех моих подруг начался цикл, у меня он так и не приходил. Оказывается некоторым мечтам не суждено сбыться. Я родилась без матки и с укороченным… эммм, — эту часть было признать гораздо труднее, несмотря на то, что она давно смирилась с этим. Это было не совсем то, что хочет рассказать любая женщина своему парню.

Трумэн смотрел на нее с таким сочувствием, что это сделало признание немного легче, чтобы продолжить.

— С укороченным влагалищем. Это называется синдром МРКХ (Прим. Синдром Рокитанского-Кюстнера-Майера-Хаузера является патологией внутренних половых органов женщины, при которой у нее от рождения отсутствуют или находятся в недоразвитом состоянии влагалище и матка). Это не наследственное или генетическое. Это редкий врожденный дефект. Я не хотела вывалить это все на тебя, понимаю, это слишком много информации, но я не хотела рассказать только половину истории. Я никогда и никому не говорила об этом, кроме моей лучшей подруги.

Она отвернулась, смутившись. Нежным прикосновением он снова повернул ее лицо к себе.

— Свалить на меня это? Это твое тело, и нет ничего отвратительного в этом. Честно говоря, я не заметил ничего необычного… там, внизу. Заниматься с тобой любовью было самым прекрасным опытом в моей жизни. На самом деле.

Тру поцеловал ее так жестко, что она захотела, чтобы он целовал ее вместо того, чтобы рассказывать остальную часть истории, но она, поразмыслив, решила, что хочет, чтобы он знал все.

— Это потому, что существуют чудеса медицины. Я перенесла несколько операций, когда была моложе, чтобы исправить эту часть, но я никогда не смогу иметь собственных детей, — она положила руку на свой бесплодный живот. — Я никогда не узнаю, как это — чувствовать, когда внутри тебя растет ребенок.