Но гул общей беседы нарастал и наполнял помещение.

Джулия испытывала сильное чувство голода. Она поспешно ела все подряд в перерывах между оказываемой ею помощью соседям по столу. Она заметила, что к концу трапезы сестра Мария перестала наблюдать за ней с другого конца стола.

И это тоже было очень приятно.


Джулия провела с сестрами Святого Семейства месяц. С течением времени она познакомилась со всеми и успела восхититься всеми этими Мариями, Мартами и Терезами Непорочными. Не многие из них могли связать пару слов по-английски; сестра Мария от Ангелов и мать-настоятельница составляли редкое исключение. Но все они привыкли к необходимости преодолевать препятствия при общении с больными. Их приветливость, интерес и теплое участие не нуждались в словах. Джулия ощущала эту атмосферу вокруг себя в той же мере, что и самый беспомощный гость этой обители, доставленный сюда в машинах «скорой помощи», на автобусах или пыльных «фиатах». Иногда эти люди оставались здесь всего на несколько дней, иногда — значительно дольше. Их привозили в основном из бедных деревушек, разбросанных между Неаполем и Калабрией, из тех семей, которые не имели никаких средств, чтобы обратиться за другой помощью. Несмотря на страдания больных, Джулия ясно видела, насколько им становилось лучше от пребывания в монастыре. Община оказывала удивительно благотворное влияние. Доброта монахинь способствовала как бы очищению и обретению покоя в душе Джулии.

Она оказывала посильную помощь сестрам и поначалу очень расстраивалась из-за того, что делала слишком мало. У нее не было никаких навыков ухода за больными, и в домашнем хозяйстве она также не слишком хорошо разбиралась.

Наконец она нашла себе применение, взяв на себя заботу о небольшой группе маленьких детей, занимавших верхний этаж в одном крыле замка. Большинство из них страдали неизлечимыми недугами; к счастью, среди них было два или три выздоравливающих и один очень непоседливый, вполне здоровый маленький мальчик, родители которого не в состоянии были присматривать за ним. Вскоре Джулия обнаружила, что ее примитивные знания итальянского языка вполне достаточны для общения с детьми. Они прекрасно понимали друг друга. Опустившись на колени на пол палаты или на каменные плиты внутреннего двора, Джулия рисовала картинки, помогала составлять картинки-загадки или пела с детьми песенки. И все это она делала с большим терпением и с большим желанием, чем когда-либо с Лили.

Дети, даже те, которые едва что-нибудь понимали, все больше привязывались к ней. Более крепкие малыши вечно висели у нее на руках, что-то лопоча и обнимая за шею. Здоровый мальчик Раймундо стал ее помощником во время игр.

Когда Джулия не была занята с детьми, она чувствовала себя слишком усталой, чтобы делать что-нибудь еще. Она гуляла в запущенном парке замка, разбитом в виде террас, которые, если смотреть из ее окна, полого спускались в южную сторону холма. Она пыталась представить себе былое великолепие парка и поражалась экзотическим растениям, разросшимся здесь. Одна из монахинь неплохо знала историю этого парка. Она рассказала, что в начале века замок и окружающие его земли были куплены одной богатой семьей промышленников с севера. Хозяйка дома разбила парк в стиле великих итальянских традиций. Но времена изменились. Возможно, семья потеряла свое состояние. Во всяком случае, они уехали, и замок оставался заброшенным на протяжении многих лет. А когда началась война, здесь размещался военный гарнизон. А затем замком завладел конвент.

— Это лучше, — сказала Джулия, кивая и улыбаясь.

Но зрелище заброшенного парка угнетало ее.

Иногда по вечерам, после раннего ужина в трапезной, она выходила через железные ворота в темноту побродить по крутым улочкам. Однажды во время одной из таких прогулок кто-то окликнул ее с балкона. Она взглянула вверх и увидела синьора Галли. Он пригласил ее зайти в дом, и Джулия очутилась в комнате среди высоких полок с книгами, где отведала крепкого кофе из голубой с золотом чашки. Ее новый друг, как оказалось, был архитектором, работавшим в Париже и Лондоне, Риме и Милане. Он был вдовцом, имел взрослых детей, которых судьба разбросала по всей Италии.

Было так уютно и приятно сидеть и беседовать в теплом свете ламп под красными абажурами. После этого первого визита Джулия только на следующий вечер вернулась в замок. Николо Галли оказался очень занятным собеседником.

— Ах, Монтебелле! Я вернулся в то место, где родился, чтобы здесь умереть, — однажды весело сказал он.

— Не похоже, чтобы вы собирались скоро умереть.

— Это верно. Но я останусь здесь до конца своих дней. Как приятно сознавать, что не надо больше думать о том, куда идти дальше.

— Да, — тихо сказала Джулия. Ей передалась некоторая доля его твердости. На этот раз она была счастлива здесь. Если бы она не приехала сейчас в Монтебелле, то провела бы эти недели, разъезжая по Европе с единственной целью убить время, прежде чем сочла бы приличным направиться домой.

— Мне тоже хотелось бы остаться здесь. Но скоро нужно возвращаться.

Шла уже вторая половина ноября. По утрам и вечерам становилось холодно и тонкая пелена тумана обволакивала каменные стены замка, хотя в полдень солнце излучало еще достаточно тепла.

Джулия часто думала о Мэтти. Здесь, в тихой деревушке на горной вершине, воспоминания о связи Мэтти и Александра в Леди-Хилле уже теряли свою остроту. Джулии хотелось бы показать Мэтти замок и парк. Однажды утром в маленькой табачной лавочке она купила почтовую открытку, царапнула на ней несколько слов и подписала: «Твой старый друг». Отправив ее, она почувствовала связующие их нити.

Николо посмотрел на нее.

— К кому вы спешите домой?

— К дочери. И моему бизнесу.

— Ах да. Конечно.

Пошел дождь, принесенный ветром с севера, а затем неумолимо подуло с моря. Джулия поняла, что пора уезжать в Лондон, где витрины магазинов уже завалены подарочными коробками и украшены мишурой и искусственным снегом. Она сообщила сестре Марии и другим монахиням, что уезжает. Те сказали, что расстаются с ней с сожалением, но Джулия знала, что вряд ли они действительно будут скучать по ней. Слишком много у них было обязанностей и хлопот в общине, слишком защищены они были своей верой, чтобы скучать по какому-то случайному путнику.

Джулия повидалась с матушкой-настоятельницей, поблагодарила за оказанное гостеприимство и вручила ей, как могла более тактично, приличную денежную сумму. Монахиня с благодарностью приняла подарок. Джулия знала, что власти выделяют очень незначительное содержание на деятельность монастыря. Лазарет сестер Святого Семейства существовал за счет церкви и благотворительных организаций.

Самым трудным делом было попрощаться с детьми. Раймундо обхватил руками ее за талию и зарыдал. Остальные сгрудились за его спиной. Джулия осторожно разжала руки мальчика, еле сдерживая слезы.

— Я еще вернусь, — пообещала она. — Однажды я приеду и навещу всех вас. Ты уже будешь к тому времени большим мальчиком, Раймундо. И уже не будешь плакать.

Она быстро сбежала вниз по каменным ступенькам. Ее чемоданы, полные ненужной сейчас легкой одежды, были упакованы и стояли на террасе между двумя башнями. Такси, ожидавшее внизу, должно отвезти ее в Агрополи.

Ее окружили сестры. Они поцеловали ее и поручили заботам Господа Бога. Николо Галли тоже пришел попрощаться. Он взял Джулию за руки и поцеловал в обе щеки. Она отвернулась и забралась в «фиат».

Когда автомобиль покатил прочь, Джулия оглянулась и увидела Николо. С приходом зимы он заменил свою соломенную шляпу на черную мягкую фетровую, которой размахивал сейчас на прощание.

Глава двадцать вторая

Мэтти спустилась в гавань. Было холодно, и ветер дул прямо в лицо. Серая грязная морская вода вспенивалась у причала, и она ощущала на губах ее соленые брызги. Мэтти медленно прохаживалась, засунув руки в карманы, стараясь не думать ни о пьесе, ни о своей роли, и вообще ни о чем. Холодная погода отвлекала ее от этих мыслей.

Большинство матросских шлюпок, которыми летом пестрит вся гавань, были уже подняты на зиму, но некоторые все еще покачивались, пришвартованные к берегу. Она смотрела, как они то погружались, то всплывали на небольших мутных волнах, а затем опять отводила взгляд, так как даже это успокаивающее движение не могло снять ее напряжения.

Мэтти прошла еще немного, а затем, наблюдая за чайками, прислонилась к швартовной тумбе. Ей нравилась атмосфера пустоты, которая обычно охватывала английские города после окончания летнего сезона. Киоски с закрытыми ставнями и мокрая скользкая пристань напомнили ей дни ее турне с актерской труппой Фрэнсиса Виллоубая. Она похлопала себя руками, чтобы согреться. Ей вспомнились Ярмут и Джон Дуглас, затащивший ее в постель в отеле для коммерческих путешественников. Джон Дуглас в конце концов ушел на пенсию, унеся горечь расставания с театром, и вернулся обратно к своей жене в Бурфорд и, насколько было известно Мэтти, находился там и поныне. Она думала о нем как-то отрешенно и без всякого любопытства. Казалось, все это было очень давно.

Сидеть было слишком холодно. Она встала и прошлась до конца гавани. Прилив уже закончился, и ей нравилось смотреть на переливающуюся тину, которая скопилась в соляных каналах вместе с плотным слоем болотной травы. Во всяком случае, лучше находиться на воздухе, чем в отеле или ждать в артистической уборной в театре. Мэтти содрогнулась.

Она все еще нервничала. Каждый раз, перед каждым представлением желудок сжимался от страха и стыла в жилах кровь. Она была уверена, что не вспомнит слов, не сможет произнести ни звука. И казалось, что если произнесет, будет еще хуже.

Прошло уже более двух лет с тех пор, как Мэтти не появлялась перед театральной аудиторией. Работа в кино — совсем другое дело. Там, конечно же, тоже есть страх, но он более контролируемый.

Мэтти сосредоточилась на своей хорошо отработанной программе по преодолению страха. Она сделала несколько глубоких вдохов, ощущая, как поднимается и опускается диафрагма. Она говорила себе, что пьеса хорошая и что она будет делать только то, что делала на репетиции. Затем она заставила себя выбросить из головы мысли о спектакле. Мышцы лица расслабились и углы рта опустились.

Она обратила внимание, что за ней наблюдает мужчина, стоявший недалеко от нее. Она быстро отвела взгляд и заметила, как по камням ударили первые капли дождя.

— Кажется, мы здесь вдвоем, — сказал мужчина.

Мэтти автоматически отметила, что его произношение с легким атлантическим акцентом выдает в нем жителя северных районов. Голос был приятным, дружелюбным.

— Летние моряки все отправились по домам, — ответила она, медленно проходя мимо него. Этого достаточно: они приметили существование друг друга на фоне этого пустого ландшафта и теперь можно разойтись.

К ее неудовольствию он повернул в том же направлении и начал прохаживаться рядом с ней. «Черт возьми, — подумала она, — он, должно быть, узнал меня». Сейчас попросит автограф (разумеется, для жены или дочери, но ни в коем случае не для себя самого), пойдут рукопожатия, вопросы. Здесь, в гавани, она не желала никакого вторжения в свое одиночество.

— Я не имел в виду место, — сказал радостно мужчина. — Я люблю смотреть на птиц и эту тину. Рисунки, которые они создают, похожи на маленькие звезды.

Мэтти взглянула. Отпечатки лапок птиц были похожи на те звездочки, что рисуют дети, нагромождая их на сером прибрежном песке.

— Никогда не замечала этого, — удивилась она.

— А я заметил еще в детстве. У меня не много было того, на что смотреть. — Он засмеялся, довольный воспоминанием. — Я вырос в Уитби. Северный Йоркшир. Вам знакомы эти места?

Мэтти играла там когда-то с Джоном Дугласом, Шейлой Фирс и другими. Это был совсем другой город, с запахом рыбы, жареного картофеля и бутылочного пива.

— Я бывала там.

— Величественное место.

Она искоса посмотрела на него. Это был плотно скроенный, среднего роста мужчина в короткой зеленоватой куртке с капюшоном, застегнутой на молнию. Если бы добавить сюда планшет с картой и рюкзак, то его можно было принять за путешественника, а если еще повесить сбоку бинокль, то и за исследователя птиц. Разве что исследователь говорил бы о чайках, а не об отпечатках птичьих лапок в иле. У него уже проглядывала лысина, так что, скорее всего, ему было лет за пятьдесят. Он носил очки, которые сейчас помутнели от дождевых капель. Сняв их, он протер стекла чистым белым носовым платком.

— Что вы здесь делаете? — спросила Мэтти с явной неохотой.

— Провожу отпуск. — Его северный акцент звучал как-то странно.

Дождь усиливался. Ветер резко бил в лицо.

— Однако становится неуютно, — резюмировал незнакомец. — Не пойти ли нам выпить чаю? Я знаю здесь неподалеку маленькую чайную. Она, наверно, открыта.