Навстречу ей по тротуару шла женщина, темноволосая и очень полная, с шарфом на голове и в наброшенном на плечи пальто. Лицо было приветливым, единственное светлое лицо, которое она увидела на Динбэнк. Джулия опять остановила машину и опустила стекло.

— Извините, номер 60,— она кивнула головой назад, в сторону дома, — это тот, где живет миссис Реннишоу?

Женщина переложила тяжелую корзину в другую руку и посмотрела вдоль дороги.

— Постойте-ка. Шестидесятый? Нет, милочка, это дом Дэвисов.

— О, — Джулия сильнее нажала на тормоз. — Стало быть, миссис Реннишоу переехала? Я была уверена, что это ее дом.

Женщина отрицательно покачала головой.

— Я вообще не знаю никаких Реннишоу. Этих зовут Дэвисы. Живут с тех пор, что и я, когда был построен квартал. В следующем месяце, спаси Господи, будет тринадцать лет.

Джулия была ошеломлена. Она даже не смогла заставить себя улыбнуться в ответ.

— Благодарю вас, — тихо сказала она. — Должно быть, я ошиблась.

Она медленно поехала дальше, свернула на шумные верхние улицы, минуя ослепительные витрины магазинов и не соображая, куда едет. В ней трепетала дикая, глупая надежда, что она найдет свою мать в хорошеньком коттедже в сельской местности, стоящем среди прелестного сада. Старая романтическая мечта переплелась с чувством страха, что она опять ее потеряла, что нет больше ключей к разгадке тайны. И в то же время она чувствовала, что Маргарет Реннишоу живет в доме номер 60 на Динбэнк, но по какой-то непонятной причине она не могла объяснить приветливой соседке, что та ошиблась.

В конце концов Джулия поехала домой и рассказала Лили всю историю.

— Должно быть, это ошибка, — с грустью заметила Лили. — Ведь в списках тоже бывают ошибки, верно?

— Не думаю. Здесь что-то такое, чего мы не понимаем.

— А что это за место?

Джулия заколебалась.

— Оно напоминает наш с Мэтти старый дом. Где она жила со своим отцом, Мэрилин, Рикки и другими, в самом начале. — Джулия как сейчас видела эти два дома, совершенно похожие друг на друга. Сходство было поразительным.

— Послушай, Лили, ты сможешь побыть одна, если я съезжу в Коппинз повидать Мэтти? Я должна увидеть ее, что бы она там ни говорила. — Говоря это, Джулия почувствовала вдруг острое, непонятное беспокойство.

— Мама, — спокойно отозвалась Лили, — ты же знаешь, со мной все будет в порядке.


Джулия опять попросила у Феликса автомобиль, чтобы съездить в Коппинз.

Она не знала и не могла объяснить даже себе, что ее так тревожило. Но она вытягивала шею вперед, чтобы лучше видеть дом, когда заворачивала и въезжала в ворота. Дом выглядел как прежде, и как всегда лишь на некоторых окнах были задернуты шторы. Под лучами апрельского солнца уже начала подрастать трава, а газоны нуждались в стрижке.

Мэтти сама открыла дверь. Она была одета, но было видно, что выбор одежды теперь не занимал ее.

— Привет, Мэтт, — сказала Джулия.

— Джулия? Мы, кажется, не договаривались о встрече? — Мэтти выглядела слегка растерянной. Незадолго до этого одна в пустой кухне она пыталась заставить себя съесть что-нибудь из приготовленного миссис Гоппер. И вдруг перед ней явилась Джулия, энергичная и настойчивая, так не соответствующая этой обстановке и притихшему саду.

— Взяла вот и приехала. Захотела тебя увидеть.

Джулия взяла подругу за руку, и Мэтти провела ее по коридору на кухню, так как теперь она не любила ходить через холл. Ей казалось, что опять под ногами зашуршат те мертвые листья и она увидит почту, аккуратно сложенную Митчем на столике.

Войдя в кухню, она сделала неопределенный жест рукой, желая выглядеть гостеприимной хозяйкой.

— Я как раз собиралась что-нибудь поесть. Ты не хочешь? Пахнет аппетитно, — добавила она, чтобы подбодрить себя. Ей хотелось выпить. Это была всего лишь вторая или третья порция за это утро. На стойке стояла бутылка с виски. Миссис Гоппер все время убирала ее, но Мэтти всякий раз доставала снова. Она налила полный стакан себе и еще один — для Джулии. Осторожно, чтобы не расплескать, подала его подруге.

— На вот, держи. Легче будет управиться с завтраком.

Джулия взяла стакан и, даже не пригубив, отставила в сторону. Она подошла и обняла подругу. Какое-то мгновение Мэтти оставалась напряженной, а затем уронила голову Джулии на плечо. Джулия гладила ее по волосам, и ее голос звучал приглушенно из-за копны Мэттиных волос.

— О Мэтт, ты по-прежнему много пьешь?

— Нет. Впрочем, да. Это помогает. — И через минуту добавила: — Вообще-то от этого мало толку, но я не знаю, что мне еще делать. Я так тоскую по нему, что даже начинаю его ненавидеть.

Джулия продолжала гладить ее волосы.

— Бедняжка Мэтт. Несчастная Мэтти и несчастная любовь.

Вдруг Мэтти икнула, и изо рта ее пахнуло перегаром.

— Дай мне выпить, — попросила она. — Будь так добра.

Она выпила и распрямила плечи. Джулия подвела ее к кухонному столу и усадила на стул. Налила две тарелки супа из кастрюли, стоявшей на плите, и тоже села к столу.

— Ну-ка, поешь немного, — приказала она и, чтобы подать подруге пример, начала есть суп. Но Мэтти не притронулась к еде. Вместо этого она закурила сигарету, и легкий дымок медленно поднимался над ее густыми волосами. Джулия посмотрела на нее.

— Мэтти, я не хочу, чтобы ты продолжала здесь жить одна и вести подобный образ жизни.

— Мне лучше быть одной, — в голосе Мэтти послышались резкие нотки. Для нее это действительно было так, и она защищала свои позиции.

— Но Митчу бы это не понравилось.

— Какого черта ты можешь знать, что понравилось бы Митчу?

Джулия слегка покраснела, но не отвела взгляд. Мэтти неловко наклонилась к ней.

— Прости, я не хотела тебя обидеть. Не обращай внимания, я не имела в виду ничего оскорбительного. Теперь ты видишь, что мне лучше остаться одной?

Она заметила, что Джулия уже придумывает аргументы, желая сделать еще одну попытку.

— Что бы ты ни говорила, Мэтти, выслушай и меня тоже. А не продать ли тебе этот дом? Если хочешь жить самостоятельно, купи другой, но только в городе. Хотя я предпочла бы, чтобы ты поехала со мной в Монтебелле. Хотя бы ненадолго. Что скажешь?

Как будто не слыша слов Джулии, Мэтти повторила:

— Митч любил этот дом.

Сама она уже не любила его. В нем не было ничего надежного, и куда бы она ни взглянула, всюду видела мужа, и ей некуда было спрятаться от болезненного ощущения его отсутствия. Но продать дом она не могла, как не могла и покинуть его. Продать дом было равносильно предательству. И она чувствовала, как этот дом засасывает ее.

Джулия наклонила голову, пряча лицо. Она съела суп, не заметив даже, из чего он сварен. Мэтти же не притронулась к еде, а только пила виски.

Джулия приготовила кофе. Она принесла в гостиную поднос с чашками, а Мэтти — бутылку с виски. Хотя тяжелые бархатные шторы были задернуты, комната имела прежний опрятный вид. Так же лежали на диване подушки и на столиках стояли фотографии в серебряных рамках. Но теперь здесь царила атмосфера безысходности, и Джулия содрогнулась. Подойдя к окнам, она отдернула шторы. Мэтти покосилась на ворвавшиеся лучи солнечного света, но ничего не сказала. Когда она села, Джулия подтащила поближе к ней стул и ласково спросила:

— Чем же ты здесь занимаешься, когда совсем одна? Рядом с тобой должны быть друзья, которые тебя любят. Мы хотим помочь тебе.

Глядя вниз, на свои руки, Мэтти нахмурилась.

— Чем я занимаюсь? С трудом засыпаю. Потом просыпаюсь. И еще смотрю телевизор.

Она умышленно приняла вопрос в буквальном смысле, прекрасно понимая, о чем спрашивала Джулия: «Почему ты не приедешь и не погорюешь с нами?» Но на этот вопрос Мэтти не хотела отвечать. Суть заключалась в том, что дружба требовала больше, чем она могла дать. С утратой Митча Мэтти чувствовала себя банкротом по части эмоций, которые могла бы предложить взамен на дружеское участие. Хуже того, несмотря на острое осознание горя — осознание, которое оставалось болезненно острым, как бы усердно она ни пыталась заглушить его с помощью виски, — она все же улавливала под внешней добротой Джулии негласное предъявление старого счета. Что-то вроде того: «Посмотри, я твой друг. Не отстраняйся, потому что у меня есть потребность помочь тебе. Я сделаю так, что тебе станет легче, и тогда мне самой станет легче. Вот как это делается, поняла?» Пребывая в состоянии полного опустошения, Мэтти не могла довериться кому бы то ни было, но она не хотела, чтобы Джулия знала ход ее мыслей. Ведь это причинит ей боль.

Мэтти пыталась собраться с мыслями и пожалела, что выпила слишком много.

Она сделала жалкую попытку засмеяться.

— Я ничего не могу тебе дать, Джулия.

— Что? — ошеломленно взглянула на нее Джулия.

— Что это я говорю? — Смех прозвучал слишком неестественно, но, возможно, Джулия отнесет это за счет опьянения. «Мне лучше остаться одной. Я всегда это знала». — Извини. У меня путаются мысли.

Джулия встала со стула и присела на корточки перед Мэтти. Она была так близко и смотрела так пристально.

— На это потребуется много времени, Мэтти, поверь, я знаю это. Постарайся быть к себе добрее. — Со своей стороны Джулия понимала нелепость своих попыток сочувствия. В смятении она чувствовала, что нужные слова, в которых так нуждалась Мэтти, были где-то близко. Но каждое срывавшееся с языка слово подчеркивало ее несостоятельность в данной ситуации.

— Тебе станет лучше, — шептала она. — Я уверена в этом.

Мэтти смотрела поверх ее головы тусклым взглядом. Эта отстраненность самой близкой подруги обостряла боль.

Мэтти страстно захотелось снова остаться одной. Но для этого она должна убедить Джулию, что с ней все в порядке. Нужно создать видимость.

— Знаешь, я ведь не только пью и смотрю телевизор, я еще занимаюсь и другими делами. Мне нужно уже приступать к съемкам в коммерческой телепрограмме.

Джулии это понравилось, и выражение удовольствия на ее лице тронуло Мэтти.

— Ну и как, получается?

На этот раз Мэтти не смогла удержаться от смеха.

— Не все блестяще. Я там прилично напилась. Но они были очень внимательны ко мне.

Джулии не было смешно.

— У тебя сейчас нет подходящей работы, верно?

— Отчего же, в настоящее время я читаю сценарий. Вполне приличный. — «Но если я не работаю на самом деле, то что мне остается?» — Она резко встала. — Эта комната действует мне на нервы. Как только я пытаюсь все перевернуть, является миссис Гоппер и тут же наводит порядок. Пойдем пройдемся по саду.

Они вышли из дома. Апрельское солнце грело еще слабо, но было ослепительно ярким. Подруги медленно побрели по неподстриженной траве мимо розовых кустов, покрывшихся набухшими красными бутонами. Мэтти усиленно отворачивала голову от того угла дома, где виднелась посыпанная серым гравием дорожка.

— Расскажи мне о чем-нибудь, — вяло попросила она.

Джулия стала рассказывать ей о Маргарет Реннишоу. Она подробно описала агентство по приему детей и первые две улицы в Эссексе. Мэтти шла рядом, низко опустив голову и глубоко засунув руки в карманы вязаного жакета. Джулия подошла уже к тому месту, когда — а это было всего лишь день тому назад — она сидела в автомобиле Феликса на Динбэнк. Мэтти слушала, стараясь представить себе, как Джулия сидит у дома незнакомки, которая в то же время — ее мать. Она поймала себя на том, что все те ощущения, которые касались ее самой, были ужасно ясными, а те, которые касались других людей, очень туманными или вообще нереальными. Она пыталась переключиться на их проблемы, но не могла, и от этого чувство ее отрешенности становилось еще глубже.

«Митч, почему ты должен был умереть? Так глупо. Так жестоко».

Джулия как раз говорила об улице, на которой живет ее настоящая мать, о том, что она напомнила ей прежний дом Мэтти, и Мэтти не могла понять, почему это казалось ее подруге таким важным.

— Какой-то замкнутый круг, — возмущенно говорила Джулия. — Такое впечатление, что мы старались изо всех сил выбраться из него, из этого района и Фэрмайл-роуд, и всякий раз он опять оказывался перед нами. Такое чувство, как будто из него уже не выскочишь. Вероятно, именно это нам и суждено было узнать. Вероятно, действительно нельзя вырваться из замкнутого круга жизни, пока ее не постигнешь. А тогда и обретешь свободу.

— Свободу… — эхом отозвалась Мэтти. Она не имела никакого представления о круговороте жизни. Ей показалось, что узнать подобную истину было бы так утешительно. Для нее теперь и район третьего сословия, и Тед Бэннер, и все остальное вырисовывалось как в туманной дали, постепенно теряя всякое значение. Жизнь казалась подобной очень тонкой нити, грозящей оборваться в любую минуту.