Но мы ж учёные уже. Не пустим.

Мы-то — да. А наши внуки?

Воспитаем. Дожить бы только.

Доживём. И пока не — хрен мы куда денемся.

— Родина! Еду я на Родину… Пусть кричат — уродина! А она нам нравится — спящая красавица…

Так они и молчали — ведь друзьям не нужны слова, чтобы слышать друг друга. Им достаточно знать, что есть на земле тот, кто чует и думает так же. Не всегда в унисон, но в аккорд — всегда.

Неподалёку от Твери машина слегка «поплыла» вслед за рулём в руках притомившегося водителя.

— Давай, сменю, — обеспокоенно предложил Кот.

Но Сашка упрямо дёрнул подбородком — нет! — скинул гонку до девяноста в час и прогулочным этим шагом покатил дальше.

Кот нахмурился — нынче трасса реально тяжёлая: асфальт влажный, воздух насыщен водой по самое не могу.

— Зря хорохоришься — это тебе мерседесовские покрышки и новые тормозные колодки глаза застят.

— Кир, всё идёт по плану.

— Сань, давай без самоубийства, — уж кем-кем, но суицидником бонвиван Кирка никогда не был… ну, только для виду — он на этот беспроигрышный крючок дамочек сердобольных цеплял.

— Да доставлю я твою драгоценную тушку, — хохотнул Сашка. Выдержал небольшую паузу и добавил ехидно, — в избранные объятия.

После чего добавил тихо:

— И Аля меня ждёт.

Начался любимый Сашкин спуск. Пологий, он широкой дугой шёл с холма к речной пойме и неспешно забирал вправо. Как обычно на этом месте, Сашка залюбовался тем, как дышит Волга в зачарованном своём сне, и как обычно, пожалел, что не художник — пепельные космы туч стелились по острым вершинам непроглядно-угольного леса, и чернёным серебром загадочно блестела у его подножия дремлющая вода. Он всем существом потянулся туда, к желанному покою, к такому… манящему.

«Нарисовал бы кто» — то была последняя мысль, которая мелькнула у него. А потом по сознанию хлестнули надсадное: «Куда?!» Васильева, короткий истошный гудок, и…

Острие встречных фар вспороло ледяным ужасом неминуемой.

Но Сашка вдруг понял, что у него уйма времени. Просто немыслимо много времени — целая вечность. Он ещё успеет дать по тормозам, ещё успеет налечь на руль и увести из-под удара пассажирский борт, успеет вспомнить Аль…

* * *

Нет, ну это просто закон подлости какой-то! Не мог поезд минуточку — да нет, всего полминуточки! — обождать?!! А сердце ещё усердно гнало кровь по телу, разгорячённому вертикальным взлётом по эскалатору, — как раз хватило бы сил вбежать в последнюю дверь последнего вагона. Чёрт, чёрт, чёрт, вот почему я не Чертяка — отхлестала бы хвостом всё на свете, авось, полегчало бы!

Лиса яростно посмотрела вслед красным огонёчкам, вихляющимся на зелёной электричкиной попе. И ещё раз посмотрела. Нет, обратно они почему-то не поехали — хотя взгляд жёг… но, впустую всё, и Олеся аж ногой топнула — следующий-то поезд только через полчаса!!! И что — Лёша всё это время будет стоять и мёрзнуть на платформе?!!

Звонком предупреждать — поздно: от его дома до станции идти столько же времени, сколько и электричке — от вокзала.

Что ж… мы пойдём другим путём — и всё-таки будем вовремя!

Скомандовав себе «крууу-ом!», Олеся отправилась к скудно освещённой привокзальной площади. Несмотря на поздний вечер и темень, жизнь на пятачке у Киевского вокзала цвела и пахла. Возле редких табачных ларьков ошивался разношерстный люд — коренастые ребята в чёрных куртках, синюшно-багровые христарадники с коричневыми ладонями в глубоких трещинах, цыганки, прилипчивые да весёлые, юркие мужички-извозчики. Тут же выстроились в цепочку торговки, держа в руках хлеб, воблу, бутылки водки или пива, блоки сигарет… Осторожно ступая по раскисшим картонкам, устилавшим тротуар, оголодавшая Лиса быстренько купила у одной женщины батон хлеба. У другой — единственной, которая торговала не пивом и не водкой — зелёную жестянку «СевенАпа». Надо же хоть как-то усмирить настырного червячка, который почему-то всё время трепыхается в животе, вредина.

И, не теряя больше времени, шагнула к первому попавшемуся извозчику, называя район и цену. Тот удивлённо взглянул на неё, понял, что девчонка очень торопится, и предложил ей пару сотен накинуть. Лиса покачала головой — она и так назвала цену больше обычной таксы в их район. Шефёр, увидав, что клиентка вот-вот «уплывёт» к конкурентам, согласно кивнул и махнул рукой на стоявший поодаль вишнёвый жигулёнок.

Дорога почему-то настраивает на раздумья. Вроде бы, перемещает тебя избранный тобой способ движения из пункта А в пункт Б — и что тут думать? Пользоваться надо передышкой в делах. Или просто смотреть на плывущий за окном мир. Нет, не получается… отчего-то при виде реанимированного проспекта в памяти всплыл тот, дышавший по весне на ладан. «Как же нам не хватает обычных душевности и тепла. Когда каждый сам за себя — все окружающие становятся по фигу. И ты им — тоже. И тогда ты начинаешь покупать у людей чувства — продавать себя, чтобы хоть так почувствовать себя капельку нужным. Хм… Вот прикол будет, если тётка, которой я стану лет через дцать, однажды вспомнит эти юные печали. Что подумает она тогда — да и подумает ли? Может, она этой влюбчивой сумасбродки и хронической мечтательницы стыдиться начнёт, запрячет подальше, чтоб не отсвечивала и жить не мешала. Ведь может такое случиться? С другой стороны, Нинель же не забыла — а ей-то с юности пришлось ого-го. Вообще одна колотилась, ни мамы, ни брата, ни мужчины надёжного рядом. А не забыла потому, что умеет, умеет любить, хоть и скрывает это цинизмом, словно пудрой своей и румянами. Ах, Нинка… будь счастлива, пожалуйста».

Кому Лиса обращала свою просьбу — она и не знала. Уж Нина-то её точно слышать не могла. Как и те, далёкие и невозможные, которых мы придумали, не зная, что сами посильнее любых богов… А просьба взлетела из груди невидимым воздушным шариком. Покружилась возле самого кончика носа. Лиса, конечно, видеть ничего не видела, но с огромным удовольствием чихнула. Переливающийся всеми цветами радуги шарик от этого чиха шаловливо качнулся и просочился вместе с сигаретным дымом в оконную щелочку. Пролетел немного рядом с автомобилем, прощаясь со своей хозяйкой, и вспорхнул на Триумфальную арку. Торжествующе проводил взглядом удалявшуюся вишнёвую тарантайку, пару раз подпрыгнул на темени у статуи и понесся себе в неведомые смертным дали.

— Здравия желаем, — сиплым баритоном процедил через «Приму» водитель, на что Лиса вежливо поблагодарила и пожелала ему того же.

Тот удивлённо покосился на пассажирку — с виду шпана шпаной из этих, всяких там… развелось которых… ну, неформалов, короче, а говорит — ну прям вся из себя интеллигентка.

— С работы, на работу? — как можно небрежнее поинтересовался он, потому что среди клиенток попадались разные. С некоторыми оказывалось интересно. Однако эта улыбнулась как-то странно — просекла, что ли, подвох? — и вздохнула:

— На свидание опаздываю.

И так тепло, и так жалобно прозвучало сказанное, что у повидавшего виды дяденьки вдруг у самого засвербело в носу.

— Ну, по такому случаю мы ходу-то прибавим.

Нам не дано предугадать, какое слово станет тем делом, что пришпорит судьбу… и водитель поглубже вдавил педаль газа. «Жигулёнок» утробно взрыкнул и ретиво помчался по дороге сквозь Волынский лес, который от едкой белизны фонарей казался ещё мрачнее.

Поворот, ещё поворот — Лису аж качнуло, такой резкий… а вот и станция.

— Спасибо вам, огромное! Это был просто полёт!

«Лети уж себе, молодая!» — усмехнулся водитель, поглубже в нагрудный карман пряча выручку. А всё-таки здорово видеть, когда человек так радуется. И знать, что немного и ты этой радости помог. «Всё, можно и домой потихоньку. Только по пути кого-нибудь подберу…» Он посмотрел в зеркало заднего вида, как девчонка вприпрыжку перебегает дорогу, улыбнулся своим мыслям и тихонько стронул машину с места.

Лёша разочарованно проводил взглядом пустую электричку и поднял воротник куртки, приготовившись ждать следующую. И тут ему на глаза ласково легли чьи-то — я этой бродяге завтра варежки подарю! — пальцы.

Но тут же стало не до ворчания — она закружила его по платформе: «Сюрприз, сюрприз, сюрприз!», и смеялась: «Успела, успела, успела!», и сказала: «Пойдём же, пойдём домой!»

Скорее всего, это была даже не оговорка, но сердце опахнуло теплом — теплом почти сбывшейся надежды.

Их встретила полусонная Аля, томно кивнула подбородком в сторону кухни, сообщив, что еда на плите, и меленькими шажочками побрела к себе на диван. Свернулась привычно калачиком — пока Сашка-маленький ещё не очень вырос и не мешал коленкам подтягиваться к животу — одеялом накрылась с головой и снова принялась терпеливо ждать Сашку-большого.

Лёша с улыбчивым удивлением смотрел, как хлопочет Лиса, накрывая на стол. Вот, тарелки достала, и вилки с ножами, и салфетки даже.

— Ну и что, что картофельное пюре с луком? А есть мы его всё равно будем, как в лучших домах ЛондОна! Нет, ещё круче!

И она водрузила на стол два подсвечника. Зажгла свечи — а электричество выключила:

— Ну его… И так глаза устали, скажи?

Подумала ещё — и достала бокалы:

— Вино вот осталось. Давай, за наших там — за тех, кто в море.

Когда ветер с тоскливым воем тащит по небу серую ледяную хмарь и лупит в окно мокрым снегом, когда не знаешь, наступит ли в твоей стране завтрашний день и наскребёшь ли денег на батон хлеба, когда в далёких-далёких краях затерялась твоя радость… не пеняй на мрак и печаль, не раздирай душу сожалениями. Улыбнись дерзко — всей этой мути назло. Улыбнись, человек. Выше голову! Ведь ты человек? Вот и держись давай!

Такой Лёше она ещё не показывалась — в лёгком кураже, чуть кокетливой даже. Правда, терзавшая её горечь не прошла совсем, но тени постепенно уходили с лица, уступая место улыбке, мечте, ожиданию чего-то. Ей снова захотелось жить — а он хотел, чтобы она жила. Может быть, и не с ним, но хотя бы на одной планете.

А она так воодушевлённо рассказывала про будущую статью, что Лёша, сам того не ожидая, согласился дать ей интервью про свою учёбу. Более того — предложил познакомить с парнишкой-одногруппником, который собирался идти в аспирантуру — на что многие тайком за его спиной пальцем у виска покручивали: не при нашей бедности такие нежности.

— О! — Олеся заёрзала в предвкушении, и Лёша едва успел удержать смешинку — это ж надо, как человека захватило!

Поэтому он не стал засиживаться сильно долго. Допив чай, решительно поблагодарил за угощение и поднялся. Хозяйка глянула смущённо:

— Заболтала я тебя?

Вместо ответа он посмотрел так, что она вдруг поняла. Мягко пропустило один удар сердце… как же дивно — чуять эту, не проявленную иначе как во взгляде, ласку. Верить ей — и бояться поверить.

Меж тем Лёша напустил на себя заговорщицкий вид, наклонился, и его дыхание согрело Лисе щеку.

— Давай, работай… а то будто я не вижу, как глаза у тебя горят.

Заперев за ним дверь, Олеся расчистила себе на кухонном столе пятачок под тетрадку и локти, зажгла третью свечу и… Мысли пронеслись быстрой стайкой — воооон туда. А теперь — обратно. Сколько хочется рассказать! Ведь мы… мы… она в задумчивости прикусила кончик ручки, сдавила зубами податливую пластмассу… мы — поколение. Но, уже не дворников и не сторожей. Мы — блуждающие огни.

Родились в одной стране, росли на сломе времён, а живём теперь в совершенно другом, причём ещё не до конца построенном, государстве. Да! Это — ключевое! Страна-то всё та же, наша, любимая — а вот государство совсем иное. И каким оно будет, от нас ой как зависит. Ведь что такое государство без своих жителей? Не будет нас — не будет и государства. Ему просто не на чем окажется стоять! Конечно, свято место не опустеет… но это будем уже не мы — и не наше.

Сопьёмся ли, разбредёмся ли, кто куда горазд — или всё-таки сумеем построить свой дом? Как же хочется построить его! И в нас живёт это, уже сформированное, но ещё не сформулированное вслух намерение — но вот как построить, как? Перед глазами только прошлые образцы, а нам сказали, что всё это было неправильно. Так куда смотреть, на чём учиться?

Но всё-таки, всё-таки… ни природу, ни её законы никто не в силах отменить. И женщины во все времена остаются женщинами, и мужчины — мужчинами. И мы будем влюбляться, будем стремиться друг к другу, несмотря ни на что! Так может быть, чтобы выстроить хорошее государство, начинать надо с кирпичиков его — с семей? А семья — это, прежде всего, двое, он и она.

Летавшая над клеточками тетрадки ручка остановилась. Задумчиво обвела несколько раз последние слова.

Он.

Она.

Бесчисленное переплетенье судеб, уходящее в темноту прошлого, точка соединения, когда ты и я становятся — мы! А от нас появляется новая нить, соединяется с чьей-то ещё, и так — в бесконечность. И как же волнует сердце одна только мысль, что однажды, в дальнем и необозримом, кто-то посмотрит в лицо новым мирам твоими глазами, и мои губы улыбнутся увиденному.