За дверью послышалась шустрая возня, и Браун чуть громче, чем обычно, отозвался:

— Да?

Олеся не стала ничего объяснять через дверь — а заходить и подавно не пожелала. Просто сказала, чтобы Боря с Нинелью топали на кухню — да полегче, пусть Алька поспит.

Но не прошло и пяти минут, как поднялся такой гвалт, что Александра свет Сергеевна оставила сладкий сон на какое-нибудь волшебное потом и присоединилась к митингу.

— Саня — не надо! Никаких! Ментов! — в четвёртый раз Браун произнес это так, что гомонившие ребята, наконец-то, успокоились. И добавил веско:

— Сами разберемся, есть знакомые.

— Боречка, — плачущая, Нинель становилась ещё пикантнее, — Боречка, прошу тебя, это очень личное дело, никого не надо разбираться. Он немолодой уже человек, у него дома и на работе страшные нелады. И я ещё выпендривалась. У него просто крыша поехала!

Браун пристально глянул Нинели в глаза, и Лисе стало ясно — он это так не оставит. Вздохнув, она посмотрела на Алю, которая в этот момент повернулась и пошла за веником — языками чесать всегда можно до посинения, а бардак вокруг уже откровенно достал. Лиса двинулась вслед за ней — не одной же Шурупче всё это разгребать?

И уже с кухни она услышала, как Сашка звонит в диспетчерскую.

Хорошо в гостях, хорошо… Но лишь в собственных стенах так — надёжно. Когда можно встать ночью, чтобы подкрепиться кусочком сыра или ещё какой нехитрой снедью, и не включать электричество: в своём жилище даже темнота светлее. Родные стены оберегают — не подставят угол, не пихнут незнакомым поворотом. Прищёлкивают да поскрипывают половицы, отзываясь на хозяйские шаги. Даже дверца холодильника, и та пробурчит беззлобно, что тоже, в общем-то, рада тебя видеть.

Усталость последних двух с половиной часов тяжело давила на плечи, а в голове словно клейкий туман ворочался, — не жалея маникюра, Нинель вместе с девчонками уничтожала следы ночного вандала и щедро сдобренной напевным матерком работы слесаря. Обдирала остатки дерматина, замывала полы. Когда лентяй Сашка заупрямился и хотел забить плоды их трудов в мусоропровод, демонстративно потащила свёрток к помойке во дворе. Браун, понятное дело, догнал её, свёрток тот галантно отобрал и самолично препроводил в пропахший сладкой гнилью контейнер. И лишь когда их уголок общего коридора стал чистым, как мир в первый день творения, она с наслаждением выпила приготовленный Котом кофе, нежно расцеловала всё население безумного скворечника в посеревшие клювы и притворила дверь в свою уютную однокомнатную норку.

Подошла к тахте. Посмотрела на неё тоскливо и упала в подушки. И не слышала, как вошёл Браун.

* * *

— Браун, обожди! Борька! Ну Борька же! — Лиса вприпрыжку, не замечая луж, хлюпающих уже в кроссовках, догоняла парня, летевшего куда там бронепоезду «Пролетарий», — не гони, постой, что скажу!

Неопределённый взмах рукой и по-прежнему стремительно удаляющаяся спина были ей ответом.

«Орешек знаний твёрд, но, всё же, мы не привыкли отступать! Нам расколоть его поможет киножурнал «Хочу всё знать!» — Скворцовы-дети эту передачу старались не пропускать. Не каждый выпуск, конечно, прочно обосновался в их русых головах, но слова из заставки Лиса непременно взяла бы девизом на свой герб, если бы вдруг случилось таковым обзавестись.

Поэтому она предпочла истолковать жест Брауна по-своему, а проще говоря, проигнорировала его. Ускорила шаг — и вспугнутыми птицами вылетели из некстати попавшейся лужи брызги.

Браун обречённо вздохнул — влажный асфальт причмокивал за спиной всё чаще и громче. Эх, всё-таки женщина должна быть мягкой, ласковой, которой нужна помощь, поддержка, защита — нравились Брауну маленькие, уютные, которых можно носить на руках. Именно такой и показалась при первой встрече Лиса: худая девушка в расхристанной куртке стояла возле фургона, кусала губы и собиралась расплакаться. Промозглый октябрьский ветер лохматил давно забывшую о парикмахере чёлку. Нос обиженно покраснел, да и складка между бровей не отставала. Ото всего этого сквозило таким отчаянием, — Боря не смог пройти мимо, хоть и торопился ко второй паре. Назвавшаяся Олесей, со странной, не то насмешливой, не то очень даже приветливой, улыбкой объяснила, что привезла из типографии заказанные кафедрой издания, но шофёр помочь с переноской отказался, а барышню из деканата и просить-то о таком неловко. Сама ответственная за всё это безобразие уже несколько пачек внутрь здания втащила — но вскоре упарилась и сейчас отдыхает. А в машине ещё оставалась большая часть груза. Да не вопрос! Васин кликнул двух однокурсников, и в шесть рук парни быстро доставили всё, куда надо…

Когда занятия закончились, он вышел из аудитории и напротив дверей в прямоугольнике электрического света увидел Олесю. Она терпеливо поджидала окончания его лекций.

— Я тебя по расписанию вычислила, — всё с той же непонятной своей улыбочкой, сообщила она.

От здания на углу улицы Лебедева и Ломоносовского проспекта до метро «Университет» минут десять спокойным шагом. Они шли полтора часа. И всё никак не могли наговориться — столько вдруг оказалось у них общего. Вот только в музыке не сошлись: Васин русский рок не то чтобы не любил — а так, не переваривал:

— Вторичны они, Олеся. Всю музыку скопировали с Запада. Даже твой передовой БГ.

Олеся не отвечала на это ничего, но её опущенный взгляд весьма ясно показывал, что она не согласна, причём в корне.

— А тексты?! — горячился её собеседник, — ну что за тексты! А ведь кто-то эту чушь ещё и наизусть запоминает!

Олеся лукаво-прелукаво улыбнулась и произнесла речитативом:

— Здесь вполголоса любят, здесь тихо кричат. В каждом яде есть суть, в каждой чаше есть яд. От напитка такого поэты не спят, издыхая от недосыпанья.

— Смотри-ка, умеет же по-человечески выражаться.

У каждого интересного мужчины своя методика отсеивания неадекватных поклонниц. Имелась она и у Васина — при этом женщина говорила «нет» сама. Вроде, и ранимая дамская гордость оставалась цела, и Васинская свобода — в неприкосновенности.

Олесино увлечение русским роком возмутило Борю даже больше, чем курение, — потому что в остальном девушка, казалось, полностью отвечала вкусам этого привереды. А на тех тщательно отрепетированных словах, брошенных им как бы невзначай, размышлением сквозь зубы, сломалось немало симпатичных и очень даже милых девчонок.

Олеся хмыкнула, неопределённо пожала плечом и сказала примирительно:

— Ой, ладно, мои закидоны. Ты вон от Моррисона тащишься, я же не думаю про тебя, что ты пьяница.

Да, да, всё по законам жанра — именно тут он и попросил у неё телефон. Она старательно вывела семь цифр на словно специально дожидавшемся в кармане автобусном билетике (счастливом!), добавив при том, что дома бывает вечером после десяти, а брату можно спокойно оставлять все координаты — Сашка надёжный, как танк. Бережно и быстро лёг её поцелуй на упругую прохладу его щеки — Васин только и успел, что уловить ароматное девичье тепло из раскрытого ворота куртки. И вот уже почти потерял из виду эту странную занозистую щепку в толпе, стекающей в чистилище подземки.

С того дня не прошло и двух месяцев, а Васин уже перебрался из общаги в Олесин мир и стал там своим настолько, что Сашка иногда даже пытался вспомнить, в каком же классе Борька пришёл к ним в школу.

Между тем, Кота этот жёсткий и умный парень сильно напрягал, хотя Кирка и скрывал это старательно — нечего друзей зря огорчать. Впрочем, когда наречённый Лисой — за красивые, разумеется, глаза — Браун предложил ему и Скворцову работу, Кирка отказываться не стал: уж двести баксов на дороге не валяются — студенту деньги всегда нужны. Да и компания хорошая… что ещё надо в двадцать-то лет? Но никак не мог себе Кот признаться в том, насколько же Васин его восхищал. Всем — начиная от организаторского таланта и заканчивая тем, что никогда не жалел ни о чём. И правда, чего думать да гадать, как оно было бы, если бы? Выбрал одну дорогу — и топай себе по ней. Решишь свернуть — да ради бога, но помни, что по иным путям ход закроется. В любви Боря неукоснительно следовал этому принципу, и кстати оказался он в бизнесе — почти таком же увлекательном деле, как и наука страсти нежной.

Одна американка давно сказала, что хитрый человек набивает карманы на разрушении империи, а умный — на созидании оной. Хлопотнее второму, разве что. Ну, это как раз молодым и по вкусу — когда шум, гам, тарарам и весело. Обострённым нюхом Васин чуял, что пенки с рухнувшего государства уже сняли все, кто имел хоть малейшую к тому возможность. Но скучной казалась правнуку купца первой гильдии эта шакалья манера — строить-то куда интереснее! К расцвету кооперативов он ещё возрастом не вышел, потому в торговлю аудиозаписями и джинсами внедриться не удалось: своих там не оказалось никого. Возиться с продуктами и прочими тряпками Боря не хотел. Всякую же технику уважал с детства: отец-инженер, пока был жив, всё время что-то собирал, ремонтировал. Больше всего маленький Борька любил играть с оловянным припоем, а запах канифоли и раскалённого паяльника были такими же родными, как отцовские руки.

Техника… она нужна людям не меньше, чем еда и одежда. Зрелища, музыка, комфорт — почему работающий человек должен отказывать себе в этих удовольствиях? Почему бы не доставить их человеку, который может за них заплатить? Главное — всё и всех организовать.

Да, безмерно восхищал Кота этот сукин сын Васин — даже тем, что завоевал недотрогу Лису.

Спички вспыхнули одновременно, но лишь одна превратилась в факел. Зима и весна пролетели у Бори с Олесей как упоительный тур вальса, а летом… что-то надломилось летом. После того, как она в ответ на его предложение уйти из издательства и заниматься только домом и учёбой, ответила резковато:

— Я хочу, могу и умею работать — почему мне нельзя этого делать?

Эмансипация хороша как тема светского трёпа и в чужих жёнах. А когда декларацию независимости излагает та, с которой был бы не прочь… ой, нет. Жизнь одна, и не хочется к старости пенять друг друга за бесцельно прожитое. Но свою первую и оставшуюся единственной годовщину Браун с Лисой таки отметили.

Парень ещё раз тяжело вздохнул, но вспомнил вдруг, как легко и без сцен Олеся его отпустила. Поэтому запыхавшуюся и разрумяненную мартовским ветром преследовательницу встретила улыбка:

— Да, я уже двадцать три года Борька. И даже Васин. Чего изволишь, мадемуазель?

Мадемуазель в ритме автомата Калашникова изъявила желание не оставлять вышеупомянутого Борьку Васина одного, потому что видела, как тот вышел от Нинели в глубокой задумчивости, быстро оделся и выскользнул из дома. Не надо быть знаменитым жителем с Пекарской улицы, чтобы догадаться — разборку Браун решил учинить сам. А так как потерявший всякую способность складывать два плюс два мужчина рискует сварить совершенно несъедобную кашу, рядом нужен друг, владеющий простейшими навыками дипломатии. Естественно, для деликатной миссии сочла наилучшей кандидатурой саму себя. И вот мадемуазель здесь.

Браун открыл рот возразить, но на ветви соседнего боярышника с оглушительным чириканьем опустилась воробьиная свадьба. Гуляли знатно и от всей души. Вопли про то, как им всем горько, перемежались хвалебными речами в адрес молодых и щебечущим флиртом молодежи.

Испустив третий за последние две минуты обречённый выдох, Браун молча указал подбородком в сторону дома, стоявшего в глубине двора. Девушка коротко кивнула и первой двинулась в указанном направлении.

Чем ближе они подходили к цели, тем громче стучали сердца обоих. У одного — от гнева, у другой… ото всего и сразу. Переживания женщины — это коктейль похлеще молотовского, и надо быть или беззаветно любящим, или профессионально терпеливым, чтобы разобраться в его составных частях и сохранить при этом душевное равновесие.

Двор, по которому они шли, являл собой весьма обширную площадку. С трёх сторон его обрамляли дома, с четвёртой — невнятная проезжая часть, по совместительству служившая и пешеходной дорожкой; самый короткий путь к нужному ребятам подъезду. Чуть в сторонке стояла похожая на Емелину печку котельная — и отличалась от прототипа лишь тем, что небелёная была, кирпичная. Местные молодёжь и подростки уже давно приспособили «котелку» для своих игр — а недавно кто-то, не жалея краски, намахал на кирпичной стене «ДА! ДА! НЕТ! ДА!» Надпись внятно читалась из окон дома напротив и теми, кто шёл мимо — а уж под шаг ложилась просто изумительно: «да-да-нет-да!»

Сам дом всей своей пятнадцатиэтажной тушей нависал над палаткой «Союзпечати», в которой окрестным жителям продавали выпивку, закусь и покурить. Огромная коричневая лужа раскинулась за той палаткой. Пахло сырой землёй и следами всевозможной пищеварительной жизнедеятельности. По берегам водоёма виднелись следы чьих-то незадачливых каблуков. Ровно за лужей раскорячилась металлическая конструкция, под народным названием «муравейник», а детьми именуемая попросту — лазилка. В непосредственной близости от неё вратами в неведомое высился остов качелей — проржавевшие опоры и перекладина ещё имелись, а прутья, к которым некогда крепились сиденья, уже отпилила чья-то недрогнувшая рука. В серой грязи торчали худосочные ясени, мучительно тянувшиеся к равнодушному небу из вечной тени многоэтажек. При взгляде на эти деревья немедленно хотелось водки.