Эми Сандерс - Сладкая летняя гроза

Кристиана внимательно посмотрела на свою подругу.

— А ты считаешь, что их сюда не пустят?

— Конечно нет! И все эти глупцы потом также бросятся назад. Конечно плохо, очень плохо, что они освободили заключенных из Бастилии и все такое, но что может сделать безоружная толпа против французской армии?

Кристиана кивнула, вздохнув с облегчением. Габриэль была так спокойна и уверена!..

— Может быть, нам пойти навестить королеву? — спросила Габриэль, — она будет рада узнать, что мы остались. Возможно она простит тебя. А что ты делаешь с этой скрипкой? Ты собиралась навестить Артуа?

— Артуа уехал, — ответила Кристиана, глядя на скрипку, которую держала в руках, — его здесь нет.

— Как крыса, — воскликнула с отвращением Габриэль, — он даже не попрощался. Куда он уехал?

Кристиана покачала головой.

— Он сам точно не знает.

— О, он еще вернется, — Габриэль расправила юбку, и розовая тафта зашуршала под ее пальцами, унизанными бриллиантами, а потом взяла поудобнее свою перепуганную маленькую собачку. — Все так глупы. Это же смешно. Чернь никогда не захватит дворец, никогда.

Октябрь, 1789

«Нас осталось только пятеро», — подумала Кристиана. Прошло только три коротких месяца, а из многочисленных придворных дам, танцевавших на балах королевы, из многочисленных горничных и портних, прачек и принцесс, мастериц по изготовлению и герцогинь осталось только пять человек.

— Твой ход, — Габриэль бросила быстрый недовольный взгляд на Кристиану поверх своих карт. — Если ты все еще играешь, тогда ходи. Но если ты, конечно, предпочитаешь смотреть в окно, тогда смотри.

В Версале, вспоминала Кристиана, было много садов, залов и салонов, очаровательных гротов с волшебными фонтанами. Здесь легко можно было найти уединение.

А теперь их перевезли в Париж, всех их поселили на одном этаже, и дамы, приближенные королевы, жили теперь по двое в комнате.

Все это время Габриэль была довольно терпимой.

— Мне надоело играть в карты, — Кристиана швырнула раскрытые карты на блестящий стол и стала смотреть в окно. Из окна были видны только крыши домов и серое небо Парижа. Больше они ничего не могли видеть, так как им было запрещено покидать Тюильри. Когда-то это был великий дворец, а теперь он стал красивой тюрьмой.

— Тебе все надоело, — заметила Габриэль, — и из-за этого ты тоже стала скучной.

Она тоже бросила свои карты на стол и откинулась назад, поправляя вуалевую юбку своего платья, которое было слишком светлым для осени.

На другом конце комнаты сидела мадам Клери. Она вышивала при тусклом свете, падавшем из окна. Мадам Клери подняла голову и хмуро посмотрела на двух молодых женщин.

— Вы обе сведете меня с ума, если опять начнете свою бесконечную перебранку. Будьте благодарны судьбе, помолитесь богу. По крайней мере, нас не арестовали.

— Не арестовали! — Габриэль воздела руки к небу, бриллиантовые кольца сверкнули на ее пальцах. — О, мадам! За что нас арестовывать? Они не могут нас арестовать! Что мы такого сделали в конце концов?

— Нас не могут арестовать за перебранку, — согласилась Кристиана, снова беря карты в руки и раскладывая их.

— Как не стыдно, — пробормотала мадам Клери, продевая нитку с иголкой через ткань, раздраженно дергая их при этом.

Габриэль поморщилась.

— Нас не арестуют до тех пор, пока мадам Клери не назначат начальником дворцовой стражи, — заметила Кристиана.

— Уже больше нет начальника дворцовой стражи, — поправила ее мадам, по голосу которой можно было понять, насколько выводило ее из себя постоянное присутствие этих двух легкомысленных и безответственных молодых женщин. — Теперь у них Генеральная ассамблея, я они арестовывают всех, кого считают нужным.

— Это невозможно, — провозгласила Габриэль. Кристиане хотелось бы верить в то, что это невозможно.

— Ты заметила, Габриэль, — сказала она, — когда бы ты ни заявила, что что-то невозможно, это тут же случается? Ты говорила, что невозможно, чтобы чернь захватила Париж, невозможно, чтобы чернь захватила Версаль, невозможно, чтобы нас силой вывезли в Париж. И вот мы здесь. Мне хотелось бы, чтобы слово «невозможно» ты всегда произносила в кавычках.

Габриэль удивленно посмотрела на подругу, которая в это время постукивала ногой по полу и думала о том, как ей хотелось бы иметь свою гостиную. Мадам Клери преувеличенно шумно, как дракон, вздохнула.

— Если вы обе хотите провести свои последние дни, подкалывая друг друга, то, пожалуйста. Однако, думаю, что было бы лучше, если бы вы посвятили все свое время молитве. Молодые теперь так безответственны.

Сказав это, мадам Клери направилась к большой резной двери, толкнула ее и вышла в зал, прейдя мимо охраны с холодным достоинством.

— Старая драконша, — заметила Габриэль, отбросив за спину свои золотистые волосы.

— Должно быть, она каждое утро ест лимоны, чтобы сохранять постоянно кислое выражение лица, — согласилась Кристиана, и Габриэль улыбнулась ей, они снова были союзницами.

— Я думаю, что мы все теперь немного кислые и мрачные, — призналась Габриэль, — а все из-за того, что мы слишком много времени проводим в компании друг друга. О, как бы мне хотелось, чтобы они позволили нам уехать отсюда. Почему они держат нас здесь, Кристиана?

Кристиане хотелось бы лучше разбираться в политике. Жаль, что раньше она совсем не уделяла этому никакого внимания. Все, что она была в состоянии понять сейчас, заключалось в том, что мир перевернулся вверх дном, а они теперь пленники.

— Может быть они собираются арестовать нас, — предположила Кристиана. — В конце концов, они уже почти всех забрали.

Она прошла в другой конец комнаты и взяла свою скрипку с позолоченного столика, выполненного в стиле рококо, легко пробежала смычком по струнам и сыграла короткую печальную мелодию.

— Как это мрачно, — пожаловалась Габриэль, — тебя нужно посадить в тюрьму за то, что ты так портишь мне настроение.

Кристиана засмеялась и в ответ сыграла легкую веселую мелодию.

— Вот это, моя дорогая подруга, действительно, невозможно. А если бы это было преступлением, мы давно бы распрощались с мадам Клери.

Смех Габриэль резко оборвался при звуке смены караула, который явился им мрачным напоминанием того, что они являются пленницами новой Французской Республики.

— Не думай об этом, — предупредила Кристиана, опуская смычок скрипки. — Если мы будем все время думать об этом, то сойдем с ума.

Габриэль приложила пальцы ко лбу и на минуту закрыла глаза. Затем она снова взглянула на подругу, на лице ее сияла вымученная улыбка.

— Единственное, что меня беспокоит, так это совершеннейшая скука. Как утомительны эти революции, Кристиана. Это хуже, чем неудачный званый обед.

Кристиана засмеялась только потому, что этого хотела Габриэль.

Габриэль арестовали через три дня. Арестовали за «преступление против государства», хотя Кристиана представления не имела, что это могли быть за преступления.

Габриэль встретила офицеров, пришедших ее арестовать, как будто они везли ее на бал. Она надела шляпку с большими полями и перьями. Шляпка беспечно и легкомысленно сидела на ее густых золотых локонах.

— Как это глупо, — беспечно сказала она Кристиане, — ведь единственное преступление, которое я совершаю, это то, что в октябре, в дождь, я выйду на улицу в летнем платье и шляпе. Возможно, даже замерзну.

Кристиана уже не смеялась.

— Я скоро вернусь, — продолжала щебетать Габриэль, ее зеленоватые глаза искрились смехом. — А если не вернусь, значит, я в тюрьме вместе со всеми. Я слышала, что там устраивают очень увлекательные кар точные игры, — казалось, она говорила не о тюрьме, а о загородном дворце.

«Офицеры», которые пришли ее арестовывать, стояли в дверях салона и нетерпеливо переглядывались.

Они смотрели на двух молодых женщин в легких шелковых одеждах, которые продолжали глупо болтать о каких-то платьях, шляпках и карточных играх.

Кристиана взглянула на них, приподняв брови. Ей показалось, что она узнала одного из них, того, который был маленького роста. Кажется, он был грумом или лакеем в Версале. Грубые неотесанные люди, которым кажется, что они смогут управлять государством. Но самым страшным было то, что они уже управляли.

— Пора идти, — напомнил один из стражников — крупный грубоватый парень. Тон его был наглым и грубым. Он хотел испугать Габриэль, хотел унизить и оскорбить ее, не называя ее титул.

— Вы, — он один раз поклонился, — Ваше Высочество.

Это сразу сработало. Габриэль испугалась. Она схватила Кристиану за рукав ее шелкового розового платья, глаза ее потемнели и стали почти серыми.

— Я вернусь, — повторила она почти безумно. Солдаты прошли через всю комнату. Их грубые сапоги оставляли грязные следы на прекрасных коврах.

— Если ты увидишь Артуа, — начала Кристиана, но не смогла ничего больше сказать.

Она знала, где-то внутри она чувствовала и понимала, что никогда больше не увидит Габриэль, никогда больше не будет смеяться над ее шутками. Ее сердце сжималось. Ей не хватало дыхания. Корсет розового шелкового платья плотно сжимал ее, она чувствовала себя словно фарфоровая ваза.

Стражник взял Габриэль за руку, как будто она была опасным преступником. Кристиане хотелось высмеять солдат или сказать им что-то презрительное. Но она была очень напугана.

Когда стражник начал тянуть Габриэль к двери, их перепуганные взгляды встретились, и к ужасу Кристианы Габриэль зарыдала.

«Она знает, — подумала Кристиана. — Она знает, что она уже никогда не вернется сюда; мы все умрем». Кристиана смотрела на свою подругу в немом отчаянии и продолжала так молча стоять и смотреть на дверь, когда солдаты вывели Габриэль из комнаты, и она осталась одна. Дождь стучал по оконным рамам, и угольки в камине безразлично потрескивали.

«Когда же наступит моя очередь?» — думала она.

Кристиана опустилась в изящное гобеленовое кресло и закрыла лицо руками. Она молилась от всего сердце и просила прощения за миллион маленьких грехов.

Она умоляла, упрашивала, увещевала бога, говорила ему, что согласна жить в бедности, воздержании и обещала все, что угодно, только бы он помог ей выбраться отсюда.

«Бога нет», — сказал Артуа, его глаза сверкали при этом богохульстве.

— О, Артуа, — прошептала она в пустоту комнаты, — как я хочу, чтобы ты был неправ.

В этот момент она увидела записку, подсунутую кем-то под дверь. На свернутом листе бумаги была написана буква К. Кристиана пыталась вспомнить, кто сейчас стоял на страже за дверью. Она была почти уверена, что это был тот коротенький жилистый человек, один из бывших лакеев Версаля.

Она быстро оглянулась. Удостоверившись, что никого в комнате нет, поднялась с кресла и пробежала через комнату к двери. Ее каблучки простучали по гладкому мраморному полу.

Сердце ее бешено билось, когда она, наклонившись, быстро схватила бумажку. Стоя, прислонившись к стене, раскрыла и прочитала записку:

«Кое-кто хочет вас освободить. Приходите завтра в десять часов вечера в часовню. Возьмите с собой только то, что сможете унести».

Почерк был ей незнаком — нечеткий и размашистый. Но Кристиане было все равно.

Кто-то хочет помочь ей выбраться отсюда, кто-то волнуется и заботится о ней. Филипп или Артуа, или даже этот ужасный герцог Пуату, в данном случае, это не имеет значения. Она выберется из этой золоченой тюрьмы при помощи человека, который позаботится о ней.

Она откинула со лба густой черный локон и заплакала от радости и облегчения.

Кристиана сожгла письмо а камине и пошла в свою комнату, желая тут же замяться упаковкой своих самых любимых вещей.

Ей даже не пришло в голову испугаться.

Следующий день тянулся очень долго, и Кристиана старалась не думать о том, что сегодня ночью она покинет дворец. Ей было очень трудно сохранять спокойствие и вести себя, как обычно. Она постоянно думала о том, кто же устраивает ей побег и чувствовала себя немного виноватой, потому что покидала королеву, которая была так добра к ней эти три месяца, благодаря за преданность, за то, что она осталась с ней в то время, как многие уехали.

Она перебирала пальцами прохладные хрустальные четки с серебряной филигранью, когда мадам Клери постучала в дверь.

— Ее величество хочет вас видеть, — сказала она Кристиане, — и просит взять с собой скрипку. Это подняло бы ей настроение. Она так волнуется за принцессу де Ламбель.

Кристиана кивнула и поднялась из кресла, потом подошла к столику и взяла в руки футляр со скрипкой.

— Я тоже очень переживаю за нее, — ответила она дрожащим голосом, — Бедная Габриэль! Как вы думаете, ее отвезут в Консьержери[12]?

Мадам Клери пожала плечами и горько сжала губы.

— Кто знает? Возможно, нас всех перевезут туда. Сумасшедшие, они все сумасшедшие. Моя бедная королева, сердце ее разрывается. Бедная Франция.