— Вот уж не знаю, — сказал он. — Сегодня вы меня несказанно впечатлили. Вам чуть было не удалось выйти сухой из воды.

— В самом деле? — Лотта почувствовала себя до смешного польщенной в тот момент, когда на самом деле ей следовало бояться. Как он поступит? Сразу выкинет ее на улицу или даст возможность объясниться? Не то чтобы ее объяснения могли что-либо изменить. Она предала его. Эван прав — выбор у нее действительно был, но не в его пользу.

— Вам прекрасно удалось незаметно проследовать за мной, — заметил Эван. Он прислонился спиной к деревянному изголовью кровати. — Вы умеете ходить быстро и неслышно. Расскажите мне, как вы этому научились, — неожиданно попросил он.

Поигрывая краешком покрывала, Лотта отвела взгляд.

— Не имею ни малейшего представления, — произнесла она. — Полагаю, я должна обладать хоть какими-то полезными качествами.

— Вы упражнялись, — уверенно констатировал он, а потом склонил голову набок и окинул Лотту насмешливым взглядом. — Ваш муж?

Сердце Лотты гулко ударило в груди. Она хмуро взглянула на Эвана.

— Не могу понять, как вам удается догадываться о таких вещах, — выпалила Лотта. — Вы слишком умны, — заключила она, решив, что если Эван совершенно ничего не рассказывает о своем прошлом, то и ей незачем посвящать его в свою историю. Но сейчас он настаивал на ответе. — Мне случалось следить за Грегори, — подтвердила она. — Когда мы только поженились…

Лотта замолчала. Ей было больно рассказывать об этом даже сейчас, когда связывавшие их узы разорваны.

— Он вам изменял? — спросил Эван.

Лотта сделала пренебрежительный жест.

— О, это совсем не то, о чем вы подумали. Думаю, вы помните, что мне было семнадцать, когда мы поженились. А он был намного старше. В первую брачную ночь Грегори сказал, что не хочет меня, не будет со мной спать и не хочет от меня детей, а я вольна заводить романы при условии не навязывать своих незаконнорожденных детей ему в наследники, — сообщила Лотта с такой горечью, словно только что услышала эти слова от Грегори. Она была очень молода и не готова к такому повороту. Шок от того, что муж пренебрег ею, оказался поистине опустошающим. И даже сейчас, принимая во внимание все, что за этим последовало, она понимала, что время не смогло смягчить боль.

Эван молча ждал. Лотта посмотрела в его непроницаемое лицо и тяжело сглотнула.

— Естественно, я подумала… — Она остановилась и начала заново: — Я думала, что у него есть любовница, а я понадобилась лишь для того, чтобы получить обещанное Пализерами приданое и родство с герцогской фамилией. Он амбициозный человек, всего добивался сам, не имея ни титула, ни наследственного поместья.

— Однако странно, что вы решились выйти за такого человека, — удивился Эван. — Ведь он годился вам в отцы.

— Он богат, — с некоторым вызовом объяснила Лотта, плотнее вжимаясь в подушки. Никто не понимал того, насколько сильно она нуждалась в защите, которую ей мог бы обеспечить Грегори.

— Деньги — вот ответ на все, — сказал Эван.

Лотта пожала плечами.

— Он богат, а у меня ничего нет, — повторила она, пытаясь убрать из голоса горечь, которая просачивалась, как вода сквозь песок. — Все, что у меня было, — это отец, который ушел, когда мне было шесть лет. Мать после этого вечно плакала, а родственники не желали содержать меня. Вот я и решила распрощаться со всем этим с помощью выгодного замужества.

В комнате повисла тишина. Пламя свечи мерцало от ветерка, который дул из открытого окна.

— Вы любили его? — спросил Эван.

— Да, — ответила Лотта, печально улыбнувшись. И это было истинной правдой. Ей всегда хотелось любви. — Думаю, любила. Он заменил мне отца, занял место человека, которого можно было бы уважать, — пояснила Лотта, зарывшись поглубже в подушки. — Поэтому, когда Грегори отверг меня, я была потрясена и зла на него. В следующую ночь я увидела, как он выходит из дому, и, естественно, последовала за ним. В Лондоне остаться незамеченной гораздо легче. На улицах еще было много людей, а в толпе легко затеряться, — пояснила она.

— Куда же он пошел? — поинтересовался Эван.

— Довольно скоро он остановился у одного из особняков на Прентис-стрит, — продолжала Лотта. — Я нашла окно с неплотно задернутыми шторами и заглянула. Там были только мужчины — мужчины с мужчинами. На некоторых из них было дамское белье, на лице — грим. Среди них даже один член парламента, я его знала. После этого я стала часто подсматривать за Грегори, — закончила она.

— Вас одолевало любопытство? — спросил Эван.

— Просто мне хотелось понять, — с ожесточением ответила Лотта. Ее руки судорожно вцепились в подушки. — Мне нужно было понять, почему он предпочитает их и совершенно не интересуется мной.

— Этому есть только одно объяснение — так они устроены, — довольно жестко ответил Эван. — Это никак не зависело от вас, Лотта.

Их взгляды встретились. В его глазах она прочла утешение и желание подбодрить. Догадываясь, что дело не в ней, Лотта пыталась убедить себя в этом. Но до конца поверить так и не смогла. Только теперь, чувствуя руку Эвана на своей руке, Лотта наконец поверила.

— Знаю, — кивнула она. — Мне понятно это сейчас. Но тогда я была слишком наивна, — покачав головой, сказала Лотта. В ее душе боролись страх и замешательство. — Я переживала и за Грегори тоже, но лишь в самом начале, пока мне не стало все равно. Ведь если бы об этом узнали, его могли повесить.

— Его жизнь была в ваших руках, — пристально глядя Лотте в лицо, заметил Эван. — Странно, что вы не припугнули его, когда он пригрозил вам разводом.

— Я это сделала и поняла, что совершила огромную ошибку, — грустно рассмеявшись, ответила Лотта. — Все это только сильнее его обеспокоило, и он поспешил избавиться от меня. Грегори сказал, что мое слово ничего не будет стоить против его. У него — власть и влияние. Он заставит всех увидеть во мне не более чем мстительную гарпию. А еще он пообещал запереть меня в сумасшедший дом, скажи я хоть слово. — Лотта сплела пальцы, чтобы унять нервную дрожь. — Они выставили меня шлюхой, но это было еще за пять лет до того, как я воспользовалась свободой, которую он мне предоставил, и завела роман с другим мужчиной. Потом я пошла на это, почувствовав себя ужасно одинокой. А стоило начать, как это стало… — хмурая морщинка пролегла между ее бровями, — это стало, я думаю, бегством — просто я не знала, как еще можно все это пережить.

Так она прожила одиннадцать лет. Меняла любовников одного за другим. Искала то, чего найти так и не смогла.

— Я в этом весьма преуспела, — снова с вызовом заявила Лотта, хотя Эван не произнес ни единого слова осуждения. — Учеба всегда плохо мне давалась, за исключением французского. И вдруг я открыла в себе способности — было так приятно осознавать, насколько я хороша в сексе.

— И вы стали практиковаться? — с тенью улыбки сказал Эван.

— Я наслаждалась, оттачивая свои навыки, — улыбнулась в ответ Лотта. — Мой первый любовник оказался превосходным учителем. С годами мои таланты стали привлекать ко мне многочисленных поклонников.

— Это и было тем, к чему вы стремились? — безмятежно спросил Эван.

Пламя свечи отражалось в его глазах, очень темных и спокойных. Этот вопрос опустошил ее душу. Конечно, она страстно желала внимания, которого ее лишил Грегори. Но дело не только в этом. Какая-то еще причина постоянно ускользала от ее понимания, как просачивающаяся сквозь пальцы вода. Сексуальный опыт доставлял Лотте наслаждение и возбуждение, но ненадолго. Всего этого было мало, чтобы наполнить ее душу, зажечь сердце. Лотта не знала определения того, к чему так стремилась.

— Это то, что доставляло мне наибольшее удовольствие, — ответила она.

Эван взял ее за подбородок и повернул лицом к свету. Лотта сразу подумала о том, что так сильнее видны все морщинки вокруг глаз, и попыталась вырваться, но он держал крепко.

— Несомненно, все это было очень увлекательно, — тихо произнес Эван, и в его голосе прозвучало чувственное понимание, прошедшее холодком по ее коже, — и все же вам всегда чего-то недоставало, Лотта?

— Не понимаю, откуда вам это известно, — прошептала она.

— Знаю, потому что шел тем же путем, искал того же. — Эван с неожиданной нежностью прикоснулся к щеке Лотты и быстро убрал руку. — Я искал забвения в женщинах, вине и множестве других пороков, — с иронией добавил он.

— И вам это приносило наслаждение. Вы соглашались с этим, — настаивала Лотта.

— Я наслаждался всем этим, — со смехом подтвердил Эван. — Но в конечном итоге человеку нужно больше, чем сиюминутные наслаждения.

— У вас была на то причина, — возразила ему Лотта, — и есть принципы. Вы сражаетесь за то, во что верите.

Она почувствовала, что у нее ледяные руки и ноги. Нервная дрожь била ее тело. У нее никогда не было идеалов и целей. Она скользила по поверхности жизни, не имея привычки глубоко задумываться, легкомысленная, предпочитающая всему светские развлечения и обожая крайности.

— Да, это так, — согласился с ней Эван. Он встал и прошелся по комнате, остановившись у окна. Отодвинув штору, посмотрел в освещенный луной яблоневый сад. — Я был совсем юн, когда впервые услышал Вулфи Тона, выступающего за свободу для ирландцев и провозглашающего принципы свободы и равенства, которые несли миру французы. В ту минуту я понял, каким путем следует идти.

— Но у вас были и более личные цели, — заметила Лотта. — Ваш сын, например…

Эван нахмурился, и сразу же стало понятно, что она коснулась запретной темы.

— Моему сыну было бы намного лучше не знать меня вовсе, — резко сказал он.

В его голосе прозвучало такое отчаяние, что Лотта почувствовала его боль как собственную.

— Не может быть, чтобы вы на самом деле так думали! — воскликнула она.

— Уверяю, так и есть. — Эван взглянул на Лотту — в его глазах она увидела боль. Сердце Лотты сжалось. — Арланд приезжал навестить меня, когда ему исполнилось пятнадцать, я должен был защитить его, а я стал причиной его несчастий. Он попал в плен.

Он повел плечами, будто пытаясь сбросить с них невидимый груз. Первый раз Эван заговорил с ней о своем сыне. Его лицо снова стало непроницаемым, и Лотта поняла, что больше он никогда не станет к этому возвращаться. Следующие слова Эвана только подтвердили ее опасения. Он снова закрыл свою душу от нее. Мгновение, когда ей удалось заглянуть в его душу, миновало.

— Как вам удалось узнать о том, что я собираюсь покинуть гостиницу сегодня ночью? — спросил Эван. Он снова опустил штору и повернулся к Лотте.

— Просто я заметила вас в саду, — ответила она, поигрывая краешком покрывала. — Я играла на рояле в гостиной. Потом мне пришло в голову прикрыть окно — ночной воздух стал слишком холодным, — объяснила Лотта, взглянув на него. — И тут увидела вас. Вы стояли под яблоней совершенно неподвижно, как привидение.

Наблюдая за выражением его лица, Лотта заметила отчужденность и одиночество, которые почудились ей сегодня вечером в саду под яблоней. Он словно смотрел сквозь нее, не видя лица.

— С моей стороны было очень опрометчиво позволить заметить себя, — очень тихо произнес Эван. Лотта едва смогла расслышать его. — Я заслушался, когда вы играли. Сразу вспомнилось детство.

— Я играла «При свете луны», — пояснила Лотта. Она тихонько пропела несколько тактов мелодии, от которых Эван вздрогнул, словно кто-то восстал из своей могилы. — Вы никогда не рассказывали мне о своем детстве.

— Моя мать любила напевать мне эту мелодию, — произнес Эван. — Мы жили вместе, пока мне не исполнилось пять лет, путешествовали вместе с бродячим цирком. А потом моему отцу пришла в голову мысль, что я должен получить достойное воспитание, несмотря на низкое происхождение.

— И ваша мать подчинилась? — У Лотты похолодело сердце. Перед ее мысленным взором встало золотое летнее утро двадцать семь лет назад и другой мужчина, попрощавшийся со своим ребенком, чтобы уже никогда вновь не увидеть его.

— Она думала, что так для меня будет лучше, — ответил Эван. Он до сих пор пытался в это поверить, но так и не смог. — Ей так хотелось, чтобы у меня было положение в обществе и образование. Несмотря на мои просьбы остаться, она рассудила, что лучше отдать меня отцу.

— И вы попали в Фарнкорт, — заключила Лотта, внимательно следившая за выражением его лица, на котором все время менялось выражение, в зависимости от того, что за воспоминания всплывали в его памяти. — Вероятно, это испытание для ребенка воспитываться в бродячем цирке?

— Мне очень нравилось там, — к ее удивлению, ответил Эван. — Потом я полюбил графство Мейо в Ирландии. Там море. А еще громадный дом, разваливающийся и полный тайн. Это прекрасная страна, вольная и дикая. Но в остальном… — Он вздрогнул, будто воспоминания и тени прошлого давили на него. — Ну, до вас, вероятно, доходили слухи. Отец не одобрял моего дьявольски упрямого характера с самого начала, прислуга перенимала его отношение. Герцогиня, естественно, меня ненавидела, так как я был наглядным подтверждением измен отца. Она воспитывала в своих детях нетерпимость ко мне. Ее влиянию не поддался только Нортеск, который взял на себя миссию становиться между мной и неприятностями, — со вздохом сказал Эван. — Неприятности преследовали меня повсюду — и в Фарнкорте, и в Итоне, и где бы я только ни появился.