Лотта ничего не ответила, лишь отошла и села на краешек койки, подогнув под себя ноги, как ребенок, приготовившийся слушать сказку на ночь.

— Мне было девятнадцать, когда я узнал, что должен родиться Арланд, — начал Эван. — Двадцать, когда он родился. Его матери было немногим больше. Она из семьи аристократов, попавших под нож Французской революции. Большинство из них обезглавили. Луиза выживала, продавая свою душу и тело.

— Бедная девочка, — произнесла Лотта, отсвет понимания промелькнул в ее глазах. — Вы любили ее?

Эван пожал плечами.

— Наверное, нет. Я испытывал желание. Мне льстило, что она предпочла меня всем своим кавалерам. Но я сам был молод и беззаботен и больше всего любил самого себя, — со вздохом сказал он. — Тем не менее, когда я узнал, что она носит моего ребенка, поклялся, что буду заботиться о них обоих, — продолжал Эван со слабой улыбкой. — По правде говоря, я совершенно не был уверен, что это мой ребенок, пока не увидел его.

— Такое сильное сходство? — спросила Лотта.

— Несомненное, — подтвердил Эван. — В тот момент, когда я взглянул на него…

Он нахмурился. Невозможно в словах передать то замешательство, восторженное недоумение, которое охватило его, совсем еще юношу, когда он смотрел на дитя, которому дали жизнь они с Луизой. Это чувство ужаснуло его, и в конце концов страх победил.

— Я полюбил его, — с трудом выговорил Эван. — Но я был слишком незрелым, чтобы нести ответственность. Я повел себя как трус. У Луизы в живых остались лишь тетя и дядя где-то на юге Франции. Когда она сказала, что собирается перебраться к ним, я не стал отговаривать. К моему несомненному позору, — добавил он, тяжело вздохнув. — Мне даже не пришло в голову поехать с ними, попытаться начать новую жизнь, воспитывать сына. Я позволил ей уехать и увезти Арланда.

— Но ведь с тех пор прошло уже почти двадцать лет, — начала Лотта. Но Эван не принял ее попытки оправдать его поступок.

— Я был достаточно взрослым, чтобы зачать ребенка, но недостаточно храбрым, чтобы стать ему отцом, — едко заметил Эван. — Да, я был молод и беден, зависим от милости императора. Мне нечего было предложить им, кроме себя. Хотя этого могло оказаться достаточно.

В маленькой жаркой комнате повисла тишина. Снизу доносились крики работников, выкатывающих в пивную очередной бочонок с пивом.

Лотта вздохнула и осторожно пошевелилась.

— А потом? — спросила она.

— Все десять лет я постоянно твердил себе, что Арланду будет лучше без меня, у него есть безопасный дом и семья. А я не смогу дать ничего. Мое поведение становилось все более и более безрассудным.

Эван беспокойно повел плечами. Ему стало невыносимо душно в этой крохотной комнатке. Он нуждался в глотке свежего воздуха, чтобы освежить пылающую голову. Лихорадку отчаяния необходимо охладить — только так можно придумать план, как спасти от страшной опасности Арланда. Но его заперли, сделали пленником, он бесполезен, ни на что не способен.

— Я готов был покончить с собой. Мне показалось, что хочу этого. Однако я убивал других, — сказал Эван, безнадежно покачав головой. — Все говорили, что это сделало меня героем, который искал случая умереть в бою. Только я знал, насколько темны и запутанны причины, которые мной двигали. Только это не принципы, как считали все. Я обманул их доверие.

— Вы сами наказали себя, — прошептала Лотта.

— Возможно, — сказал Эван. — В любом случае это не помогло. Желание видеть Арланда становилось все сильнее и сильнее и не оставляло меня. И однажды, когда заработал немного денег, я купил на них землю и написал Луизе.

Эван замолчал. Он запомнил каждое обжигающее слово ее ответного письма, обвинение в себялюбии, прорывающее оборону, которую он так тщательно выстраивал.

— За свое полное равнодушие к Арланду вы поплатились правом называть его своим сыном…

Все это правда, он не достоин иметь ребенка. Он притворялся, что считает более безопасным для сына и его матери, если будет подальше от них. Успокаивал свою совесть, говоря, что послужил бы плохим примером, ему, дикарю, внебрачному сыну развратного отца, нечего им предложить. Он утешал себя тем, что семья Луизы может предложить Арланду кров и тепло, нормальную жизнь, которой он не смог бы предложить никогда. Но это банальная ложь, прикрывающая его слабость. Он не смог стать отцом и потерял сына.

— Что же она сказала? — спросила Лотта.

Эван слабо улыбнулся:

— Написала, что возвращаться слишком поздно. Она никогда не говорила Арланду, кто его отец, по настоянию семьи. Для них я умер.

Лотта содрогнулась:

— Думаю, это не то, что ей хотелось сказать вам на самом деле. Все мы в сердцах готовы произносить непоправимые слова под влиянием минуты.

— Луиза имеет на это полное право, — возразил Эван, пожимая плечами. — Видит бог, мне не приходилось ожидать от нее ничего другого. Я никогда не посылал им ни полушки, не предлагал никакой помощи, хотя и знал, что всем приходится нелегко, цены растут, а урожай плохой. — Он задумчиво провел рукой по волосам. — Я написал Арланду.

Он писал раз за разом, снова и снова. С настойчивостью, с которой прежде отрекался от него. Он выкраивал для этого редкие передышки между сражениями, когда вокруг все еще пылало, а зловоние и грязь, отчаяние и ярость окружали его. Он не имел представления, что можно сказать сыну, с которым никогда прежде не встречался. И все же он пытался, так как это был его единственный шанс.

— Только умирая, мать отдала ему мои письма, — продолжал Эван. — И Арланд отправился искать меня.

— Ему хотелось иметь отца, — тихо сказала Лотта. — Я очень хорошо это понимаю.

— Он прибавил себе возраст и поступил в войска императора. Это был единственный путь соединения со мной.

— Он повторил ваш путь, — восхитилась Лотта. — Точно так же вы поступили двадцать лет тому назад.

— Да, пожалуй, — согласился с ней Эван. — Но ведь это не значит, что я хотел бы для него повторения моего пути. Мне хотелось отослать его назад в Ангевиль, — добавил он. — Но было уже слишком поздно — Арланд отказался уезжать. Кавалерия уже подошла под Фуэнтес-де-Оньоро. Я изо всех сил старался охранять его, держать поблизости от себя. Но и в этом не преуспел. Нас захватили в плен. Потом я делал все, чтобы вырвать его из рук британцев. Предлагал выкуп, предлагал им себя… — Он снова остановился. Страдание опустошало и иссушало его душу. — Вот так все это было, Лотта. Я шаг за шагом терял своего сына.

Лотта прошла через комнату и, остановившись рядом, обняла его.

— Пока я вижу человека, которому пришлось многое преодолеть и испытать, ошибаться и пытаться исправить.

Эван пытался вырваться из ее рук. Не хотел ее сочувствия, не заслуживал его. Вообще не желал подпускать кого-либо близко к себе. Но Лотту теперь невозможно остановить. Она уткнулась щекой ему в грудь и стояла так, обняв его. Его сопротивление дрогнуло и растворялось, как пелена тумана. Эван понял, насколько жаждет получить утешение из ее рук.

— Мне известно, что значит хотеть иметь отца, чтобы было кем восхищаться и уважать, — сказала Лотта. Она яростно встряхнула его. — В вас многое достойно восхищения, Эван Райдер, и Арланд понял это. Вы — то, что ему хотелось вернуть себе. Не отрицайте его право на любовь к вам, если он выбрал ее. Вы должны жить, подчиняясь его выбору.

Трещина в сердце Эвана становилась все шире. Какой-то момент он еще сопротивлялся, цепляясь за темные края сознания. Внезапный порыв заставил его яростно притянуть к себе Лотту, так близко, будто собирался больше никогда ее не отпускать от себя. Он заговорил сбивчиво, не задумываясь о том, насколько она предана ему.

— Я хотел вырвать его отсюда, Лотта. У меня был план, как помочь ему. Дважды я пытался освободить его, но безуспешно. Но я всегда буду пытаться — снова и снова.

— Тише, пожалуйста, я знаю, что вы не остановитесь, — сказала она, успокаивая его, как ребенка. Она любовно потерлась щекой о его грудь. — Я понимаю.

Ему так хотелось утонуть в этом чувстве, сделать глоток живительного утешения, которое она предлагала ему, и задержать это ощущение, не позволяя уйти. В Лондоне он воспользовался близостью Лотты для того, чтобы разрушить свою невероятную тоску по Арланду. Но сейчас утешение, в котором он нуждался, было совершенно иным. Эван не желал забытья в ее объятиях, что непременно приведет к новой вспышке боли, как только схлынет волна наслаждения. Он желал ее близости, чтобы служить щитом друг другу, дарить и принимать, защищать ее, черпая в ней свою силу.

Это казалось невозможным, столь многое их разделяло.

Он отодвинулся немного и заглянул в ее лицо.

— Лотта… — начал он, хоть сам еще не был уверен в том, что собирается произнести.

— Тише, — остановила она, прижимая палец к его губам. Лотта пыталась улыбаться, но в ее глазах стояли слезы. — Не нужно слов. Просто обнимите меня.

Эван бережно обнял ее. Так они и стояли, крепко прижавшись друг к другу. Время остановилось. Он чувствовал такой мир в своей душе, что понял — они перешли границу, назад пути нет.

Глава 15

Августовская ночь выдалась на удивление душной, жаркой и темной. Надвигалась гроза. Лотта никак не могла заснуть. Ее ум метался, как зверек, попавшийся в силки. Мысли переходили от Эвана, запертого в его маленькой, лишенной воздуха комнатке под крышей гостиницы, к его сыну, одинокому беглецу, на которого объявлена охота по всей территории королевства. Она все ворочалась, то взбивая подушки, то отбрасывая со вздохом. Это все от жары, в которой невозможно заснуть. А может, от мыслей, которые никак не давали ей покоя. Мощный порыв, соединивший ее с Эваном, подхлестнул ее желание делать что-то, предпринимать, помогать.

Она провела полдня на рынке и в магазинах, переходя с места на место, прислушиваясь к сплетням, стараясь подхватить малейший намек, где может скрываться Арланд Райдер. Она послала Марджери осторожно расспросить служанок и работников с мельницы, подбросив мысль об обещанной за информацию награде. Но ничего не было слышно. Большинство сплетен было о ней самой. Казалось, каждому интересно обсудить подробности ее лондонской прогулки. У всех на слуху история про то, как она застрелила своего бывшего мужа из старинного пистолета, после чего бежала, ускакав на одной из неоседланных лошадей из упряжки кареты. Ободряющим, однако, было то, что публика с одобрением восприняла все ее воображаемые приключения. Грегори Каминз был банкиром, а большинство не доверяло тем, кто наживает свои баснословные богатства во время разорительной войны.

Занавески в спальне внезапно взметнулись у открытого окна. Послышался скребущий звук, и какой-то человек перевалился через подоконник в комнату, обессиленно растянувшись на полу. Лотта схватила ночную вазу и угрожающе замахнулась. Может быть, это просто неумелый грабитель, но она и ему не оставит шансов.

— Умоляю, не кричите! — Человек поднялся и протянул к ней руку в красноречивом жесте. Он двинулся к Лотте и схватил ее за руку. Он весь дрожал, рукава тюремной рубахи висели лохмотьями, лицо в сочившихся кровью порезах.

Лотта всмотрелась и выронила свое оружие из рук.

— Арланд, — выдохнула она.

Арланд был точной копией своего отца. Смотреть на него — все равно что видеть зеркальное отражение Эвана. И все же при повторном взгляде это оказалось не совсем так. Юношеское лицо отражало молодость и неиспорченность, в сочетании с силой и настороженностью мужчины. Арланд был высок и широк в кости, но по-юношески долговяз и неуклюж, будто еще не совсем дорос до собственного тела. Он выглядел истощенным, больным и обессиленным.

Лотта почувствовала, как ее сердце дернулось и тяжело застучало.

— Им приказано идти сюда, — задыхаясь, сказал Арланд. Он говорил по-английски правильно, но с сильным французским акцентом, очень заметным. Он поймал руку Лотты, переводя дыхание. — Спрячьте меня, пожалуйста…

— Кто… — начала было Лотта, но Арланд только покачал головой:

— Пожалуйста, они уже рядом. Все объяснения потом…

Словно в подтверждении его слов, снаружи раздались тяжелый топот сапог, выкрики команд, нетерпеливый стук в переднюю дверь.

— Они обязательно найдут вас, если станут обыскивать дом.

Ее ум лихорадочно перебирал идею за идеей, чтобы найти подходящий выход. Невозможно допустить, чтобы он попал в руки властей. В прошлом она не раз готова была предать Эвана, но сейчас совсем другое дело. Эван может сам о себе позаботиться. Арланд — юноша, который играет по чужим правилам в такой страшной игре, как война. Он уже так много повидал и выстрадал. Кроме того, Лотта совершенно точно знала, что теперь уже никогда не сможет предать Эвана. И меньше всего — его сына. Что-то произошло между ними в тот день, когда он окончательно доверился ей, что-то глубокое и важное, сблизившее ее с Эваном гораздо надежнее, чем желание соблюсти собственные интересы, жадность или стремление к безопасности. Она не была уверена, что хотела этого. Самоотверженная любовь — это не по ее части. Но она не чувствовала в себе силы отказаться от нее.