— Доброе утро… Что будете заказывать? — ласково пропел над ухом голосок официантки. И он снова вздрогнул, ругнув сам себя за дурацкую нервозность.

Нет, чего это он так нервничает, в самом деле? Хотя и хорошо, что официантка именно сейчас подошла. По крайней мере, паузу неловкую расшевелила.

— Ты что-нибудь будешь? — деловито повернулся он к Басе.

— Буду. Мне минералку, пожалуйста. Без газа.

— Да, принесите нам воды… Ну, и еще чего-нибудь… Кофе, пирожные, фрукты…

— Вам два кофе?

— Ну, давайте два…

Официантка, черкнув что-то в блокнотике, удалилась, и снова повисла меж ними неловкость, сокрытая в его полуулыбке, в ее хмурости.

— Хм… Честное слово, я потерялся даже. Ты меня врасплох застала своим звонком. А знаешь, ты мне приснилась третьего дня… Нет, правда! Ты все бежала, бежала куда-то, а я тебя догонял…

— Ну и как? Догнал?

— Что?

— Ну, догнал ты меня там, во сне?

— А… Нет, не помню… А ты другая стала, милая девочка Бася… И голос другой, и манеры…

— Постарела, да?

— Нет, я не это хотел сказать…

— Да ладно. Да и не важно все это. У меня к тебе просьба, Вадим. Не знаю, маленькая она или большая… В общем, ты это… Отстань от нее! Она ребенок совсем, она голову потеряет, потом не оправится… Отстань, пожалуйста!

— Постой, я не понимаю… — моргнул он растерянно, и даже оглянулся зачем-то назад, и плечами пожал в искреннем недоумении. — О чем ты говоришь? От кого я должен отстать?

— Извини, я просто очень волнуюсь. Конечно, надо же тебе все объяснить… Понимаешь, так получилось, что я вчера видела тебя с Варей. Вадим, оставь Варю в покое! Пожалуйста!

— Варю? Какую Варю? Я ничего не понимаю…

— Варя — это моя дочь. Вернее, падчерица. Я вчера видела тебя вместе с ней. Случайно. Пожалуйста, Вадим.

— Ах, Варя… Да, да, конечно… Да, теперь понятно… Надо же, как тесен мир… Значит, Варя — твоя, как ты говоришь, падчерица? Надо же, как забавно. И… что, в этом и заключается твоя просьба?

— Да, именно в этом. Я не хочу, чтобы она… чтобы она… Как бы тебе это объяснить получше? Понимаешь, она девочка очень доверчивая, очень увлекающаяся. Как вобьет себе чего-нибудь в голову… Проблема в том, что она успела в тебя жутко влюбиться. И я бы не хотела усугублять…

— Да, она очень милая девочка… Значит, она твоя падчерица… Надо же! Но ты не думай, я вовсе ничего такого… Я и не собирался ничего такого…

— Да знаю, знаю. Ты просто иногда любишь проводить время в обществе молоденьких девушек. Я помню. Я даже с одной из них познакомилась, ее Оксаной звали. Она мне все так здорово про тебя и про себя растолковала тогда, десять лет назад…

— Оксана? Какая Оксана? Не помню я никакой Оксаны… И вообще… О чем мы сейчас с тобой говорим, Бася? Оксана какая-то… Ты лучше скажи мне, почему ты тогда уехала так внезапно? Ничего не объяснила, не сказала… Я бы понял… У тебя кто-то был, да?

— Нет. Никого у меня не было.

— Но как же… Соседка сказала — худенький, рыженький. Я ведь поехал за тобой тогда… Объясни хотя бы теперь, кто он, этот худенький, рыженький. Откуда взялся? Ты с ним встречалась, да?

Он и сам удивился — насколько свежо прозвучали в его голосе нотки ущемленного мужского достоинства. Десять лет прошло, а они, смотри-ка, не умерли! Да и Басин голос вдруг зазвенел теми же нотками, сквозила в нем неутоленная обида, молодая, слезливая, свеженькая.

— Я? Это я должна тебе что-то сейчас объяснять? — чуть подавшись вперед и сверкнув в него гневно распахнутыми глазами, проговорила она, захлебываясь яростной обиженной торопливостью. — Да это же ты… ты сам… Ты разговаривать со мной без раздражения не мог, ты на меня смотреть не мог! Ты же мной тяготился ужасно! Я же все видела, все чувствовала! Да ты… ты… И Оксана твоя мне все рассказала… Что мне оставалось делать? Ждать, когда ты сам о разводе заговоришь? Я просто больше не смогла, не смогла…

— Странно… Правда, как странно все! А мне тогда казалось, что у нас абсолютно нормальная, рядовая семья… Никакого развода у меня и в мыслях не было. А что раздражался… Ну да, раздражался, наверное. На самых родных и самых близких всегда раздражение выливается просто потому, что они по определению самые родные и самые близкие. Потому что знаешь — они поймут. Видимо, ошибся я в тебе, не понял чего-то…

— Да. Выходит, ошибся. А впрочем, ладно. К чему теперь об этом? Будем считать, что это я оказалась плохой женой. И… плохой мачехой. И сейчас тоже… Боюсь спросить… Вот сижу и трушу отчаянно — я про Глеба боюсь спросить, Вадим… Как он?

— Да нормально! Неплохой парень вырос. Самостоятельный. Он тебя искал потом, кстати. Я не стал искать… Ну, после того, как за тобой съездил… А он искал.

Распахнув глаза, Бася подалась вперед, глянула на него виновато и радостно.

— Что, правда? Неужели Глебушка… Он искал меня? Правда?

— Ну да… Твой мобильный не отвечал, и он поначалу к тетке твоей сунулся, а она его послала куда подальше. Сама, говорит, не знаю о ней ничего.

Они снова замолчали, и снова вовремя появилась официантка, деловито расставила на столе принесенный заказ. Бася тут же ухватила слегка дрожащими пальцами стакан с водой, сделала несколько торопливых глотков.

— Значит, у тебя все было хорошо эти годы… — не спеша отхлебнул кофе Вадим.

— Да. У меня все хорошо. И давай не будем ворошить прошлое. Как получилось, так получилось. А что Глебушку я тогда бросила, так меня уж Бог наказал… Если б ты знал, как я рада, что у него все хорошо! Ты ему… привет передавай. Скажи, что я его помню, все время помню… А впрочем, не говори ничего, не надо. И впрямь, не стоит ворошить…

— Да, не стоит. И все-таки — откуда он взялся, тот мужчина, Варин отец? Сейчас-то уж можно сказать…

— Откуда взялся, говоришь? Да ниоткуда! Случайный попутчик, в поезде познакомились.

— А где он сейчас, этот ловкий счастливый попутчик?

— Умер…

— Прости. Я ж не знал. И… что было дальше?

— Да ничего. Я ж тогда в таком состоянии была — лучше не вспоминать! Ты все время раздражался, дома не ночевал… Помнишь? А потом еще эта Оксана пригласила меня сюда, именно в это кафе. И нанесла удар под дых. Сбила в нокауте. Поговорили мы с ней откровенно… Ты знаешь, я тогда вообще плохо соображала. А как, по-твоему, чувствует себя человек, которого сбили в нокауте?

— Эх ты, Бася, Бася… Что это значит — поговорили? Да мало ли что может наговорить какая-то там девица! Эх ты… Взяла и уехала в никуда… Глупая ты девочка. Поверила Оксане какой-то. Глупая, добрая и доверчивая. Ну нельзя же так жить, подставляясь под все летящие в тебя ножи! Нельзя быть такой сумасбродно ранимой!

— Да. Нельзя, наверное. Но я живу, как видишь. Глупая, сумасбродная, ранимая. Прости, уж какая есть. И вот еще что, Вадим… Тебе, наверное, официальный развод нужен? Так я готова исполнить все формальности, пожалуйста.

Он будто и не услышал ее последних слов. Сидел, качал головой, улыбался грустно. Потом поднял на нее глаза, повторил, как заклинание:

— Глупая, глупая Бася…

— Я пойду, Вадим, — резко отодвинула она от себя стакан с недопитой водой. — Так мы договорились насчет Вари?

— Что? Ах да, конечно…

— Надеюсь, тебе не надо напоминать о деликатности? Варя, знаешь ли, тоже очень ранимая. Не из твоего огорода ягодка! — не удержавшись, добавила она язвительно. — Ты уж давай, Оксанами пробавляйся, они не ранимые. И не глупые. И не сумасбродные. Договорились?

Прикуривая, он лишь досадливо кивнул. Бася поднялась со стула, торопливо пошла к выходу, лавируя между столиками. Не отрываясь, он смотрел ей вслед, пока она не скрылась в проеме. Потом рассеянно стряхнул пепел с сигареты — аккурат попал в чашку с кофе, и стал наблюдать удивленно, как расплывается по его поверхности серая пепельная пленка. Нет, и в самом деле, что происходит? Чего он вдруг нервничает так? А главное — злится. Даже тогда, десять лет назад, он так не злился. И вообще… Чего она сейчас-то в его личную жизнь полезла? Он и сам знает, в каком огороде какие ягодки водятся! Раньше, помнится, его жена такой язвительной не была. Не смела…


— Кирилл, ты где? Я тебя не вижу…

Прижимая к уху телефон, Инга сердито озиралась по сторонам, от нетерпения переступая стройными ножками в замшевых модельных сапожках.

— Сейчас подъеду. Я тут в пробке стою. Близко уже.

— Знаю я твою пробку! Я просила тебя к пяти подъехать, а сейчас уже половина шестого!

— Да сейчас я, сейчас. Не злись.

Через десять минут он ловко подъехал к ней, выскочил из машины, услужливо распахнул дверцу. Инга посмотрела в оплывшее небритое лицо брата, вздохнула, садясь на переднее сиденье:

— Ну и видок у тебя… Садись, поехали, по дороге поговорим!

Однако никакого разговора не склеилось. Поморщившись от застоявшегося в машине похмельного запаха, Инга снова вздохнула, потом произнесла раздраженно:

— Ладно, фиг с тобой… Чего я тебе, воспитательница, в конце концов? Живи как хочешь. Давай фотографии…

Порывшись в бардачке, Кирилл молча протянул ей пакет. Выцепив из него довольно толстую пачку, она торопливо принялась листать яркие снимки, потом повернула злое лицо к Кириллу:

— Что ты мне суешь вчерашний день, братец! Я эту рыжую девку уже видела!

— Ну и что? Еще раз посмотри. На тебя не угодишь…

— А чего мне на нее смотреть? Я ее каждый день живьем наблюдаю, сама на работу недавно курьером принимала… Ишь, какая шустрая оказалась! Она студентка, кажется. А одета, одета как бедненько, прости господи… Ну да ладно, эта девица у меня никаких эмоций не вызывает. Не о ней сейчас речь. Вообще-то я просила тебя узнать, с кем он сегодня утром встречался. Что, опять с этой лошадкой?

— Нет. Не с этой. Утром вообще какая-то непонятная баба была. Я даже удивился, когда ее увидел. Серая моль, а не баба. Еще подумал — чего это нашего эстета на серость потянуло? Хотя разговор у них был такой… явно не нежный. Деловой скорее. И было похоже, что эта баба его чем-то сильно огорчила. Или озадачила. Я так понял, что это мамашка чья-то. Наверное, отношения выяснять приходила.

— Да уж… Только мамашки нам и не хватало. А фотографии этой мамашки ты сделал?

— Нет. Я камеру дома оставил. Ты ж сама меня по тревоге подняла, а я не дома ночевал… Да ладно, сестрица! Чего там было фотографировать — никакого кайфа нет. Говорю же — серая моль! Вот если бы молодая была…

— Да тебе-то какая разница, папарацци хренов!

— Ну, уж не скажи… Молодух снимать очень даже завлекательно! У них лица такие восхитительные, когда они с твоим Вадимом кокетничают… Глазки горят, щечки пылают! А еще — изо всех сил стараются, чтоб на рожице обязательно интеллект присутствовал. Так забавно наблюдать… Вот объясни мне, идиоту, чего они в нем находят, а? Мужик как мужик.

— Да ты не поймешь, Кирюша, и не старайся. То, что есть в Вадиме, в тебе полностью отсутствует, природой не дано.

— Да-а-а? — дурашливо хохотнул Кирилл, высоко поднимая красиво очерченные брови. — И что это во мне отсутствует, интересно? Козлиная натура, что ли? Так мне и не надо… Пусть на эту натуру молодые да глупые подсаживаются. Одно только странно: ты вроде тетка умная, продвинутая, а тоже, смотри, подсела…

— Ну да. Зелен, зелен виноград. Знаем. Проходили.

— Нет, мне и впрямь интересно, чего ты в нем нашла, в этом Вадиме? Вцепилась, как бультерьер в кусок мяса.

— Я не вцепилась. Если не забыл, у нас бизнес общий.

— Ой, не смеши меня! Бизнес общий! Да твоя доля в его бизнесе — фигушка на постном масле!

— Ну и что? Эта фигушка, между прочим, еще и на общей постели держится. А когда отношения двух деловых людей скреплены общей постелью — это уже успех. Для обоих, между прочим.

— Ну, для такого успеха можно кого и посолиднее присмотреть…

— Да? А ты не забыл, сколько мне лет, братец?

— А сколько?

— А ты напряги мозги, может, не все еще в сомнительных удовольствиях растратил. Когда ты родился, я уже, между прочим, школу заканчивала. И вообще, стыдно не знать, сколько твоей родной сестре лет…

— Да понятно, понятно! Завелась! Знаю я, сколько тебе лет. Может, я, наоборот, хотел комплимент сделать? Да ты и не выглядишь, как… как…

— Как сорокалетняя кошелка?

— Ну, типа да…

— Конечно, не выгляжу. Пока. Но скоро буду, наверное. Мой поезд уже идет, идет по платформе, уже набирает ход. И мне надо разбежаться и обязательно в последний вагон суметь запрыгнуть. Обязательно надо. Иначе — катастрофа.

— Не понял… Это твой козел Вадим, что ли, последний вагон?

— Ух, какой ты догадливый!

Коротко и зло рассмеявшись, Инга на секунду отвернулась к окну, потом снова сердито уставилась на брата. Разговор ей не нравился, явно не нравился. Кирилл же, не прочувствовав ее настроения, с воодушевлением продолжил: