Вот за такой высокоинтеллектуальной беседой мы и скоротали обеденное время. Потом Соболев уехал по делам, а я вернулась к своим эскизам.

Ближе к вечеру позвонил Вадик:

– Как дела, Мата Хари?

– Нормально. Впряглась в работу. Рисую эскизы.

– Ты была сегодня в офисе?

– Угу.

– Главбух умер.

– Иди ты. Правда, что ли?

– Правда, правда. Потому и звоню.

– Но я видела его днем! Он был бодр и свеж.

– Теперь уже нет. Тебя видели рядом с ним?

– Да.

– Плохо, всё плохо. Могут заподозрить.

– Меня? С какой стати? Я с ним только два слова сказала. От этого не умирают.

– Ладно. Будь осторожна вдвойне.

Вадик отключился, а я набрала Соболева:

– Что? – отрывисто сказал он в трубку.

– Чай вечером пить придешь?

– Нет. У меня неприятности.

И отключился. Да, господин Соболев, у вас большиенеприятности. И вы даже не представляете, насколько большие! То ли еще будет.

Утром я поехала в офис как ни в чем не бывало. О смерти почтенного Николая Ивановича Соболев мне не сообщил, так что я как бы не в курсе. Поэтому решила работать в обычном режиме. Перед работой мне захотелось выпить кофе и обдумать спокойно план действий. Рядом с офисом было небольшое кафе. Даже, скорее, забегаловка. Еды там не было, только чай, кофе, газировка и печеньки с чипсами. К торговому залу вел полутемный коридорчик, куда выходили две двери. На одной был нарисован джентльмен в цилиндре, на другой – дама в кринолине. Из-за этой двери ясно слышались сдавленные всхлипы. Я – девушка отзывчивая. Натерпевшись в детстве, не могу спокойно пройти мимо чужого горя. А там кто-то страдает. Надо утешить. Или хотя бы попытаться.

Толкнув дверь, я остолбенела: на низком подоконнике сидела собственной персоной главный экономист Игоря Соболева и ревела в три ручья. Больше в туалете никого не было. Она подняла на меня глаза – и замерла на полувсхлипе.

– Вероника Анатольевна, голубушка, что с вами? – подлетела я к ней.

Она досадливо поморщилась:

– Ах, Катя, никак не ожидала увидеть вас тут.

– Да и я не была готова. Зашла вот кофе попить. Почему вы здесь?

– Ушла поплакать без свидетелей. Чтобы сотрудникам на глаза не попадаться в таком расклеенном виде.

– А что случилось-то? – Я присела рядом с ней на подоконник.

– Вы не знаете. Вчера Николай Иванович умер от сердечного приступа.

– Да что вы говорите? – ахнула я. – Надо же, а держался бодрячком! Как мне показалось. Ну не убивайтесь так, я вас прошу! Ничего же не поправишь. Или вас беспокоят денежные дела? Так наверняка назначат нового главного бухгалтера, не хуже, чем был!

Она сунула в сумочку насквозь вымокший батистовый носовой платок, достала из пачки бумажный, промокнула мокрые глаза, деликатно высморкалась и посмотрела на меня несчастным взглядом:

– Дело не в этом, Катенька.

– А в чем же тогда? – распахнула я глаза, приготовившись выслушать историю о том, что она лишилась любви всей жизни.

– А в том, что это я его убииилаааа. – залилась она пуще прежнего.

Я даже поперхнулась:

– То есть как – вы убили?.. Сами же сказали, что у него сердце. Вы что, напугали его чем-то до смерти?

Она горестно покачала головой:

– Не напугала. Иначе. Вы не знаете всего, Катя. Да и откуда бы?.. Вы – человек новый, чужой. А мы с Николаем Ивановичем уже много лет работаем бок о бок. И я постепенно прониклась к нему. ну. как бы это сказать.

– Любовью? – подсказала я.

– Можно сказать и так, – вздохнула Вероника. – Ну а что тут удивительного? Он – человек одинокий, так что я семью не разбивала. И моя судьба не очень устроена. Да что там «не очень»! У меня кроме работы и нет ничего. А он – такой умный, приятный, обходительный. Я надеялась, что тоже понравлюсь ему. Съехались бы, жили вместе. Что плохого?

– Ничего плохого, – с готовностью согласилась я. – А что помешало? Он не ответил взаимностью?

– Он оказывал мне знаки внимания, но как-то неактивно. Да и «знаки внимания» – громко сказано. То комплимент сделает, то зачем-то конфеты подарит, то зайдет ко мне в перерыв чаю попить. Ничего больше. Я не торопила события. Думала, что в таком немолодом возрасте мужчина и не должен молодым козленком скакать. Думала – всё будет, но постепенно, со временем. Это уже давно продолжалось. Я мечтала выйти за него замуж, устроить свою судьбу, скрасить его старость. А он, оказывается. – Она горестно всхлипнула.

– И что – он? Изменщик коварный?

– Что-то вроде того. Вот вы вчера рассказали, что он девицу какую-то в ресторане обхаживал. Да и раньше мне намекали, что он не прочь за молодушками приударить. Я-то думала, что тоже молода для него. Ему шестьдесят лет, мне – пятьдесят. Десять лет разницы – это немало. То есть надеялась, что в его глазах не выгляжу очень пожилой. А вот он, оказывается, так не думал. Рассказывал мне, что мечтает уйти на покой и уехать жить к теплому морю. Я надеялась, что меня с собой позовет. Честно, надеялась! Глупо, да?

Она посмотрела на меня с такой мольбой! Ожидала, что стану разуверять.

И я не подвела:

– Ну что вы, Вероника Анатольевна! Ничего не глупо. Вы, как любая нормальная женщина, хотели свить гнездо – и для себя, и для него.

Она с готовностью закивала:

– Вот именно: гнездо! Уютное, теплое, чтобы нас обоим было в нем хорошо. А он, паразит, взялся девиц обхаживать! И они не отказывались! Ну, с его-то деньгами.

Мне надоели эти стенания, и я легонько подтолкнула ее в нужное русло:

– Так в чем вы себя вините? Что-то я никак не пойму.

Она сделала «страшные глаза» и произнесла трагическим шепотом:

– Катя, я его отравила.

Настала моя очередь сделать «страшные глаза»:

– Да ладно вам на себя наговаривать. Вы что, Лукреция Борджиа? Носите в перстне яд? Она горестно покачала головой:

– Яд не понадобился. Хватило просто моей злости. Потеряла контроль над собой. Я же знала, что у него сердце слабое. Он пришел ко мне, как обычно, чай попить. А я предложила кофе. Он отнекивался, говорил, что ему врач запретил кофе совсем. А я убедила, что от одной чашечки вреда не будет.

– Экая вы коварная женщина. – подняла я брови. – Считаете, что чашка кофе оказалась фатальной? А может, и не в кофе было дело?

– Вот именно, что не в кофе, – жарко зашептала она мне на ухо. – Я в кофе налила много сердечных капель. На основе ландыша, кажется. Их принимают по счету: десять капель, не больше. А я в чашку целый флакончик вылила! Для того и предложила кофе, чтобы вкус замаскировать. Так что запретный кофе, да еще и с лошадиной дозой лекарства.

Вот вам и результат.

Я сидела с ошалелым видом и только ресницами хлопала. Молча. Вероника тоже надолго замолчала, искала в сумочке следующий бумажный платок. Молчание затягивалось. Надо было что-то сказать.

– Однако, Вероника, Анатольевна. Не думала, что вы так просто сможете человека убить.

Она горестно стукнула кулаком себя в грудь:

– Да не собиралась я убивать! Понимала, что у него случится сердечный приступ. Надеялась, что попадет он в больницу. А я бы рядом была, ухаживала за ним. Ведь ни одна девица не будет сидеть у постели старика с больным сердцем! А я бы сидела. Стала бы для него незаменимой. Чтобы он убедился, что на меня можно надеяться. И предложил бы мне остаться с ним. А оно вон как вышло.

Чудные дела твои, Господи! Такие страсти, и где? В доме престарелых. И как же мне реагировать на ее неожиданные откровения?..

Она больше не плакала. Выплакала всё. Сидела, тупо уставившись в одну точку на кафельном полу. Наверное, рассказав мне свою страшную тайну, она успокоилась. Как брадобрей Мидаса, который, узнав о том, что у царя ослиные уши, и рассказать об этом не смел, и хранить тайну в себе больше не мог. Он выкопал в земле ямку, прошептал туда свой секрет и успокоился. Для главного экономиста такой «ямкой» послужила я. Теперь, как в старом одесском анекдоте, она будет спать спокойно, а не спать предстоит мне. Вот спасибо-то.

Вздохнув, я взяла ее за руку:

– Вероника Анатольевна, вы кому-нибудь еще об этом рассказывали?

Она помотала головой с самым разнесчастным видом:

– Никому. Только вам.

– Вот и хорошо. И не говорите. И сами об этом забудьте. Не было этого ничего.

– Но. как же не было? – слабо запротестовала она. – Выходит ведь, что я убийца! Меня теперь в тюрьму посадят?

– Не посадят. Если никому не скажете. Да и зачем вам рассказывать? Николай Иванович все равно не воскреснет, а вот у вас действительно могут быть большие неприятности. Если кто-то узнает.

– Так вы же знаете!

– Это не в счет. Я действительно человек новый, чужой. Мне ваши местные страсти-мордасти вообще ни к чему. Полиция, конечно, может заинтересоваться. Так не давайте им повода! Рассказали мне – и хватит. Просто забудьте, как будто вы ничего не делали. А я вашу тайну не выдам.

– Спасибо вам, Катюша! Вы мне так помогли.

– Главное – не проговоритесь. Тогда никто не заподозрит, что смерть была не случайной и вы имеете к этому отношение. А сейчас давайте уже пойдем кофе пить.

Она кивнула и стала зачем-то рыться в сумке. Потом встала, умылась и долго смотрела на себя в зеркало:

– Глаза опухли, нос красный. Как в таком виде людям на глаза показаться?..

– А мы здесь посидим и подождем, пока ваше лицо придет в норму. Или позвоните Соболеву и скажите, что внезапно разболелись и ушли домой.

Она воззрилась на меня с ужасом:

– Что вы, никак нельзя! Такие дела в офисе. Еще и я уйду? Нет, мне надо быть сегодня на работе! Вы правы, пересижу здесь недолго.

Мы пошли в зал, взяли себе по чашке кофе и сели за столик подальше от барной стойки. Она тихонько рассказывала мне небольшие подробности своего «романа» с главбухом. Насколько я поняла из ее сбивчивой речи, на самом деле там никакого романа не было. Николай Иванович изредка заходил к ней почаевничать, чтобы не скучать в одиночестве.

С кем попало он бы чаи не распивал, но главный экономист – вполне подходящая компания для главного бухгалтера. Тем более и по работе они связаны – теснее некуда. А эта милая одинокая женщина нафантазировала себе большую любовь на ровном месте.

Чтобы окончательно ее успокоить, я сказала:

– Перестаньте себя корить. Ведь если бы я не рассказала вам о той девице, ничего бы и не произошло. То есть на самом деле можно считать, что Николай Иванович погиб по моей вине. Вот бы он удивился, если бы узнал. Но он не узнает. И никто другой узнать не должен. Это только наша с вами тайна. И мы должны похоронить ее в своих сердцах.

Связав ее «общей страшной тайной», я немного успокоилась. Она ведь разумная женщина. Скоро угомонится и поймет, что незачем ей делать ненужные признания.

Мы посидели в кафе до тех пор, пока ее лицо и нервы не пришли в порядок окончательно. И только тогда пошли в офис.

В офисе я пробыла недолго. Соболева там не было, а немногочисленные сотрудники, что попались мне на глаза, ходили с потерянным видом. Настроение у людей было тревожное. Сделав для проформы кое-какие замеры, я поспешила убраться восвояси. Вадик же велел там не отсвечивать. Да мне и самой не очень-то хотелось.

По дороге домой я заехала за продуктами в супермаркет. На кассе опять сидела Ирка Рыкина. И опять меня не узнала. Да оно и к лучшему.

Соболев не звонил и не появлялся. Я не знала, чем он занят, и мне это не нравилось. Но трогать его сейчас – себе дороже.

Промаявшись целый день в неведении, я к вечеру рискнула его набрать:

– Чем занимаешься?

– В чужом компьютере шарю.

– Ты что – хакер?

– А ты звонишь по делу? Или поболтать? – переключил он разговор.

– Приходи ко мне чай пить. Я пирожные купила. И сыр швейцарский.

Помолчав, он буркнул:

– Сейчас приду. У тебя, как всегда, открыто?

– Как всегда.

Дав отбой, я понеслась на кухню – сооружать бутерброды и красиво укладывать их на расписную тарелку. Конечно, одним сыром не обошлось. В ход пошли также оливки, колбаса, майонез, листья салата. Не знаю, как Соболев, а я серьезно проголодалась. Надеюсь, он тоже.

Через пять минут мы сидели за столом. Он молча наминал бутерброды. Я тоже. Решила не надоедать ему разговорами, пока не насытится. Из голодного мужчины собеседник никудышный.

Когда перешли к пирожным, я спросила:

– Так ты что, правда хакер? Зачем шуровал в чужом компе?

– У нас ЧП: скоропостижно скончался главбух.

Я на это никак не отреагировала. Я же не знала – рассказала ему Вероника о том, что виделась со мной, или нет. Просто осторожно спросила: