Майя Родейл - Сладкое поражение

Астон-Хаус, Бедфордшир, Англия

Май 1822 года

За Филиппом Кенсингтоном, маркизом Хантли, тянулся шлейф дурной славы. Ловелас, повеса, бродяга, кутила, заядлый картежник — в общем, более чем достаточно для молодого человека из приличной семьи, чтобы считать его «паршивой овцой» и относиться к нему весьма настороженно.

Но в последнее время он существенно изменился, чему способствовали большие перемены в его жизни. Судьба преподнесла ему подарок — он встретил и полюбил Анджелу, ради которой был готов стать другим. Эта потрясающая женщина всколыхнула в нем самые лучшие чувства.

Час был поздний, Филипп сидел перед угасающим камином в библиотеке унаследованного им Астон-Хауса. В правой руке он держал стакан с бренди, который, впрочем, даже не пригубил. Левой рукой он задумчиво теребил упавшую на лоб прядь волос и, прищурившись, смотрел на тлеющие угли. В их неярком свете были заметны мелкие морщинки, залегшие в уголках глаз, которые свидетельствовали о возрасте и мудрости, которой он, увы, не обладал. Да, Филипп никогда не отличался мудростью, но теперь стал понимать, каким он был глупцом. Еще совсем недавно он даже не задумывался над этим.

Его руки сейчас совсем не были похожи на руки аристократа. Они стали грубыми и мозолистыми от напряженного физического труда. В последнее время он активно занимался домом и поместьем, пытаясь как можно скорее привести все в порядок. Работа преобразила и его тело. Загорелое, подтянутое и мускулистое, оно теперь больше напоминало тело воина.

Некогда идеальный аристократический нос Филиппа давно изменился, приобретя после одной из стычек с братом-близнецом брутальный излом. Эта травма постоянно напоминала Филиппу о том, каким он был раньше.

Филипп еще некоторое время продолжал размышлять о произошедших в его сознании переменах, а затем переключился на Анджелу. Он вспоминал ее волосы медового оттенка и те ощущения, которые он испытывал, запуская в них пальцы. Он вновь и вновь представлял себе, как может выглядеть ее фигура без тех ужасных платьев, которые она носила, потом «переодевал» ее в роскошные туалеты, которые ему так хотелось купить ей, а потом — о Боже! — видел ее обнаженной. Он рисовал в своем воображении, как она появляется в дверях библиотеки и говорит, что пора все оставить и идти в постель.

Мысль об этом заставила его улыбнуться. Филипп рассматривал бренди в стакане. Подумать только, ни глотка алкоголя за последние восемь месяцев! Теперь единственный вкус, который он хотел постоянно чувствовать на своих губах, был вкус страсти, который ассоциировался с одной-единственной женщиной — Анджелой, его ангелом.

И как обычно, Филипп вылил напиток в огонь, и он мгновенно вызвал вспышку пламени. «Как похоже на то, что было с нами», — подумал он. Он помедлил, все еще удивляясь тому, как страстно желал ее. Интересно, она вспоминает его? Нет, он даже не позволит себе задаться этим вопросом. Если и думает, то без малейшей нежности. А теперь он отправится спать и, пока не заснет, опять будет тосковать по ней.

Да, он забыл, что может прочитать письмо, которое никогда не надеялся получить. Он даже не смел, надеяться на это, а вот теперь никак не мог решиться прочитать. До сегодняшнего вечера…

Стэнбрукское аббатство, Суссекс, Англия

Сентябрь 1821 года

Филипп открыл глаза и сразу понял, что находится в незнакомом месте. Мягкий утренний свет проникал в комнату через небольшое окно. Филипп попытался вспомнить, когда он последний раз видел, как занимается день. Для него утро почти всегда было скрыто за тяжелыми бархатными шторами, потому что хотелось отоспаться после долгой ночи, проведенной за картами, выпивкой или в обществе доступных девиц.

«Что люди делают утром? Завтракают», — подумал он, поворачиваясь на бок, чтобы дотянуться до шнура колокольчика, и едва не застонал от резкой боли в груди и напряжения, которые испытал от столь простого движения. Его рука беспомощно хватала воздух, не обнаруживая шнура для вызова прислуги. Звонка не было! Кто же подаст ему завтрак, если нельзя вызвать слугу? Похоже, его ждет голодная смерть. Филипп перевернулся на спину и вновь почувствовал сильнейшую боль. Что, черт возьми, происходит? Где он? Окинув взглядом, узкое прямоугольное помещение комнаты, он подумал, что больше всего оно похоже на тюремную камеру. Серые мрачные каменные стены и пол, узкая дверь и единственное окно, в котором виднеется лишь кусочек утреннего неба. Никаких ковров, никаких занавесок. Ничего, кроме самого необходимого; узкая, довольно жесткая кровать, на которой он, похоже, отлежал себе все, что можно; у кровати небольшой столик и стул — такой грубой работы, что, наверное, столяр, который их делал, был крепко пьян. Больше ничего здесь не было.

Это жилище не было похоже ни на одно из тех помещений, в которых ему приходилось бывать или останавливаться за свои двадцать девять лет. Кливден, герцогское поместье, в котором он провел юность, конечно, потерял свое былое великолепие, но там, по крайней мере, в каждой комнате были ковры. А его парижская довольно скромная — всего десять комнат — квартира была весьма изысканно декорирована, а уж занавески были даже в комнатах горничных.

Но самым главным для него оставался вопрос — где же он, черт побери, находится? И спросить было не у кого, поскольку не было даже треклятого звонка, чтобы вызвать прислугу.

Единственное, что удалось установить Филиппу, так это то, что преследователи, скорее всего не настигли его, хотя он почти ничего не помнил, а как только пытался что-нибудь вспомнить, голова начинала просто раскалываться. Все, что он вспомнил, — это непроглядный мрак ночи, стук копыт его лошади, холодный дождь, бьющий ему прямо в лицо, и насквозь промокшая одежда. И еще он вспомнил, что ему приходилось постоянно оглядываться, чтобы понять, удалось ли ему оторваться от них. После этого в памяти наступал провал, но, судя по этой простенькой, похожей на тюремную камеру комнатке, они его все-таки не догнали.

Попытки восстановить произошедшее и сильные боли настолько измотали Филиппа, что ему стало решительно все равно, где он и что с ним. У него не хватило сил напомнить о себе даже тогда, когда кто-то, проходя по коридору, остановился у двери в комнату. Однако когда в комнату вошла женщина с подносом в руках, на котором, судя по всему, была еда, в нем вспыхнула искорка интереса к происходящему.

— Вы просто ангел, — произнес он машинально. Хотя Филипп не верил в ангелов и в то, что ему доведется попасть туда, где они обитают. В раю не могло быть места для Филиппа Кенсингтона. Но девушка и в самом деле была похожа на ангела. Ее золотистые волосы были собраны в толстую косу, которая, как ореол, венчала ее голову. С довольно бледного личика на него смотрели большие синие глаза, обрамленные густыми ресницами и изогнутыми темно-русыми бровями, но выражение лица девушки было далеко не ангельским — на нем читалось явное раздражение.

— Вероятно, вы повредили голову сильнее, чем я предполагала, — ответила девушка. И голос у нее был совсем не ангельский: низкий, мягкий, бархатный, пьянящий, как бренди. Это был голос искушающего дьявола с ангельским лицом.

Несмотря на боль, Филипп был заинтригован. Кто эта девушка? И где он все-таки находится?

Девушка довольно резко поставила поднос на прикроватный столик — стекло и посуда зазвенели. Строгим, не терпящим возражений тоном она велела ему сесть. Стараясь не морщиться от боли, он повиновался, и она тут же буквально всучила ему миску с овсянкой.

— Терпеть не могу овсянку, — сказал он, отталкивая миску. Девушка ее не взяла. — Принесите мне что-нибудь другое и чаю с бренди, а раз уж вы здесь, еще одно одеяло. У вас здесь ужасные сквозняки. — Заметив, что она даже не пошевелилась, он добавил: — Я жду.

— В самом деле? — спросила она с таким нескрываемым сарказмом, что Филипп даже в таком состоянии не мог этого не заметить. — Пойду, скажу кухарке, которая только что приготовила завтрак на пятьдесят человек и теперь должна готовить обед, что неблагодарный больной, за которым мы из христианского милосердия ухаживали всю прошедшую неделю, требует «чего-нибудь другого». Ну а бренди мы здесь не держим.

«Нет бренди?» Ситуация складывалась просто ужасная. Чтобы хоть как-то отвлечься, Филипп попытался сосредоточиться на тарелке, которую продолжал держать в руках.

— Ну что ж, меня устроит и овсянка, — вздохнул Филипп.

Отразившееся на ее лице недовольство свидетельствовало о том, что девушка придерживается того же мнения. «Лицо рассерженного ангела, — подумал он. — Голос искусителя и манеры тюремного стражника. Пожалуй, лучше будет заставить себя съесть ложку этой чертовой каши».

На вкус каша была такой же отвратительной, как и на вид. Эта еда может навеять человеку мысль о том, что голодная смерть не так уж страшна.

— Может быть, вы скажете, где я нахожусь? — заговорил он, с усилием впихивая в себя еще одну ложку.

— Стэнбрукское аббатство, — ответила девушка. Филипп поперхнулся. Она постучала ему между лопатками. А потом эта злая девица рассмеялась:

— Думаю, что меньше всего вы хотели бы оказаться в этом месте. Впрочем, и мы не думали, что когда-нибудь здесь может появиться некто, похожий на вас. Но поскольку мы христианки и должны спасать заблудшие души, вы оказались у нас. Случилось это после того, как братья Слоун нашли вас почти бездыханным в какой-то канаве и привезли к нам. С этого момента мы и заботимся о вас.

— Стало быть, вам известно, кто я, — произнес он высокомерно, уязвленный ее дерзостью и бесцеремонностью, особенно неприятной потому, что, похоже, эта юная особа знала, что разговаривает с пэром Англии, а это положение, как ему казалось, должно было обеспечить если не приличную еду, то по крайней мере, некоторое уважение.

— Время от времени к нам попадают газеты, лорд Хантли. И, кроме того, настоятельница монастыря, вдовствующая графиня Бэмфорд, узнала вас.

Филипп понятия не имел, кто такая леди Бэмфорд, но это его не удивило. Он уже много лет не был в Англии и даже не вспоминал имена людей, с которыми ему когда-то доводилось встречаться. Но при его скандальной репутации не стоило удивляться тому, что здесь о его существовании знали многие совсем незнакомые ему люди.

— Понятно. Что ж, надеюсь, я у вас не задержусь. Думаю, уже сегодня ближе к вечеру я мог бы отсюда уехать.

— Мне бы этого очень хотелось, но боюсь, это невозможно, — живо ответила она. — Вы ранены в ногу, у вас сломаны три ребра, а на голове ужасная рана. Кроме того, у вас, похоже, сломан нос.

— Опять? — вслух удивился он. Она подняла брови. — Черт! Нос у меня раньше уже был сломан, — добавил Филипп устало, потирая скулу. Не мешало бы побриться, а то он, должно быть, выглядит как настоящий дикарь.

— Вы, похоже, завзятый бретер, — заметила девушка, и Филипп не стал ей возражать. — Вам не нравится каша? — спросила она, взглянув на почти полную миску, которую он так и не рискнул поставить на столик.

— Не нравится, — честно ответил он. — Ужасная гадость.

— Теперь понятно, откуда у вас так много ран, — ответила девушка, забирая у него миску.

Затем она взяла с подноса полотняные бинты и небольшую баночку с мазью. По-прежнему не церемонясь, девушка — «сердитый ангел» — положила одну маленькую руку ему на грудь и слегка подтолкнула, опрокидывая Филиппа на подушку.

Обрабатывала раны она молча. Сначала смазала порез на лбу. Он тоже молчал, хотя очень хотелось ругаться и жаловаться, потому что мазь начала щипать. Несмотря на боль во всем теле, Филипп остро ощущал, как ее нежные пальцы мягко поглаживают его кожу. И боль не помешала ему заметить ее красивую грудь, оказавшуюся прямо перед его глазами, когда девушка склонилась над ним. На ней было какое-то ужасное платье серого цвета, закрывавшее все почти до самой шеи, и белый передник, приколотый к платью булавкой. Даже через грубую ткань было видно, как напряглись ее груди. Очертания полной, округлой груди всего в нескольких дюймах от него. От его рта.

Филипп не стал отводить взгляд. Пусть он дворянин и джентльмен, но ведь заинтересованный взгляд еще никому не причинил вреда. Ничуть не смущаясь, девушка расстегнула пуговицы его рубахи и распахнула ее, обнажая грудь. Филипп с удовольствием подчинился, мимоходом заметив, что его одеяние очень похоже на женскую ночную сорочку.

— Что это на мне? — с подозрением спросил он.