— Можете поблагодарить Генриетту, нашу кухарку, это она одолжила вам одну из своих ночных рубашек. Это единственное, что подошло вам по размеру.

— Что ж, передайте ей мою благодарность, — сухо заметил Филипп.

Конечно, было бы лучше, если бы Генриетта приготовила ему приличную еду. Но, бросив взгляд на «сердитого ангела», он не решился произнести это вслух.

Какое облегчение — избавиться, пусть даже частично, — от треклятого женского одеяния и вместо грубой ткани почувствовать на своей груди теплые девичьи руки!

— А это от чего? — спросила она.

Он посмотрел на старый серый шрам на левом плече, по которому она водила пальцем.

— Обычная история, — ответил он, и собственный голос показался ему грубым. — Дуэль из-за какого-то пустяка.

— Наверняка из-за какой-то женщины, — произнесла она насмешливо.

— Карточная ссора, — поправил он.

Щеки девушки слегка порозовели, когда она откинула одеяло, чтобы осмотреть раненую ногу. Аккуратно забинтованная тонкой холстиной огнестрельная рана оказалась на середине бедра. Девушка осторожно начала разматывать бинт. Занимаясь этим, она говорила, и, хотя Филипп был еще, очень слаб, ее руки и голос вызвали в нем возбуждение.

— Доктор удалил пулю. Он сказал, что если не будет воспаления, вы быстро поправитесь, но хромота может остаться.

Она быстро нанесла мазь, и начала накладывать свежую повязку. Неожиданно резкая боль заставила Филиппа застонать. Не удержавшись, он поморщился.

— Простите, — тихо сказала она.

С некоторым сожалением Филипп позволил ей застегнуть пуговицы на своем ужасном одеянии и укрыть себя одеялом.

— Как часто вам приходится это делать? — спросил он, когда она закончила.

— Раз в день, — ответила она.

«Я бы предпочел раз в час», — подумал он.

Девушка поставила миску с кашей и баночку с мазью на поднос и направилась к двери. Ему не хотелось, чтобы она уходила. Кроме того, ему совсем не хотелось вновь оставаться в одиночестве.

— Мне не помешало бы еще одно одеяло или даже пара — здесь жуткий сквозняк. Кроме того, прикажите занавесить окно и, пожалуйста, раздобудьте где-нибудь немного бренди.

С невозмутимым видом она проигнорировала его просьбы.

— Вы не сказали мне, как вас зовут, — чуть не прокричал он, когда девушка уже открыла дверь.

— Но вы не спрашивали, — дерзко ответила она. «Несносная девчонка», — подумал он. Она хотела, чтобы он спросил, и, черт возьми, он это сделал.

— Меня зовут Анджела, — ответила она, — но я не ангел. — С этими словами она вышла, хлопнув дверью и оставив его в полном одиночестве.

Филипп никогда не любил одиночества. В одиночестве он скучал, поэтому любил проводить время в окружении друзей, приятелей, знакомых. Он всегда предпочитал компанию, и вот теперь единственный, кто может скрасить его одиночество, — «сердитый ангел», неизвестная простушка, правда, чертовски привлекательная. Впрочем, и она покинула его. И ему не оставалось ничего другого, кроме как думать о том, о сем — занятие, которого он обычно избегал.

Прежде всего, в голову пришла мысль, что решение избрать голодную смерть, было, пожалуй, не самым разумным. К боли в ноге и груди добавились муки голода. И понятно, что он не уедет отсюда ни сегодня, ни завтра, ни даже послезавтра, поскольку ему просто некуда ехать. Вернее, нет места, куда бы ему хотелось поехать, потому что при безвыходной ситуации можно приспособиться и к жизни в монастыре. Филипп не смог сдержать усмешку при мысли о том, что такой вертопрах, как он, оказался здесь, в Божьей обители.

Кто же знал, что монахини такие хорошенькие? Раньше он почему-то считал, что все они — страдающие старые девы, единственное занятие которых молиться о заблудших душах. Впрочем, вполне возможно, что Анджела молится о том, чтобы он просто поскорее исчез, лучше навсегда. Вот она совсем не похожа на страдающую старую деву. Нет, конечно, она молодая, соблазнительная и дьявольски привлекательная.

Думать о таких вещах было приятно. И Филипп начал представлять, как она расстегивает ему рубашку, проводит рукой по его груди… Потом его мысли понеслись дальше. Сначала ее волосы освободились от заколок, затем платье легко скользнуло на пол. Сминая простыню, он представлял, как его руки блуждают по ее телу, и вот она уже в постели, рядом с ним, он запускает пальцы в золотистые волосы, привлекает к себе, ее губы все ближе, и вот…

Непонятно почему его взгляд скользнул вверх по стене. С небольшого деревянного распятия на него смотрел Христос.

— Господи Иисусе, — вырвалось у него, но он так и не понял, утверждение это или сожаление.

«Да, мне все еще трудно быть праведной», — думала Анджела, направляясь на кухню. За шесть лет монастырской жизни она так и не научилась контролировать свой язык, настроение и эмоции. Иногда у нее возникает желание закричать от отчаяния, без всякой на то причины, лишь бы разрушить эту безжалостную тишину и услышать, как ее собственный голос эхом отражается в бесконечных каменных коридорах. Она жаждала музыки, танцев, смеха. Шесть лет она здесь, а все еще не может привыкнуть к грубой шерстяной ткани, которую так неприятно чувствовать на своей коже. Ей так не хватает мягкого атласа, нежного шелка и искусно сшитых платьев, какие она носила прежде. Шесть лет она здесь, а ее тело все еще наполняется желанием при виде мужчины.

Ее пульс резко участился, а тело предательски среагировало, как только она увидела этого порочного человека. Всей Англии известно, что у лорда Хантли плохая репутация. Этот кутила, проматывавший фамильное состояние, погубил многих женщин. А еще он славился своей вспыльчивостью и многочисленными дуэлями. Когда, вопреки ожиданиям, титул лорда унаследовал его брат-близнец, разразился крупный скандал. Филипп Хантли бежал в Париж, но легенды о его кутежах очень скоро пересекли Ла-Манш. Короче говоря, он был легендарной личностью. Воплощением греха.

Три дня назад Анджела стала свидетелем того, как братья Слоун вместе со всякой всячиной, которую они обычно привозят из города, выгрузили с тележки его, потрепанного и избитого. При виде этой картины ее сердце сжалось — но не от отвращения, а оттого, что такая красота была почти уничтожена. И еще оттого, что она уже шесть лет не встречалась с мужчинами — с того момента, как прибыла в Стэнбрукское аббатство. Джонни и Уильяма Слоунов можно не брать в расчет. И вот теперь появился он — красивый, порочный и нуждающийся в нежной заботе.

Аббатиса, более известная как вдовствующая графиня Бэмфорд, она же сестра Кэтрин, поручила Анджеле позаботиться о раненом, несмотря на все ее мольбы и возражения.

Войдя на кухню, Анджела увидела там Пенелопу Слоун и Хелену Смит, своих лучших и самых близких подруг. Анджела частенько думала о том, что только дружба с ними помогала ей пережить очередной день.

Пенелопа была одной из четырех дочерей викария, а всего у него было шестеро детей. Она выросла в церкви, надежд на замужество у нее не было, так как не было приданого, и ее желание пойти в монастырь было вполне естественным. Здесь, окончательно поверив в правильность выбранного ею пути, она была счастлива. Анджела временами просто завидовала ее вере и восхищалась спокойствием подруги.

Хелена была на несколько лет старше Анджелы. После короткого замужества она осталась вдовой и оказалась перед выбором: жизнь в монастыре или должность экономки в доме своего единственного родственника — скупого и распутного престарелого дяди. Она заявила, что если уж ей суждено кому-то посвятить свою оставшуюся жизнь, то пусть это будет Господь.

По выражению ее лица подруги поняли, что Анджела в отвратительном настроении. После краткого приветствия они продолжили свою работу — Пенелопа лущила горох, а Хелена чистила картофель.

Анджела слегка покривила душой в разговоре с лордом Инвалидом. Кухарка Генриетта действительно должна была готовить обед на пятьдесят человек, но не в течение получаса. Анджела с грохотом поставила поднос на большой, грубо тесанный стол, стоявший в центре кухни, и вид миски с кашей окончательно испортил ей настроение. «Я не буду этого делать», — твердила она про себя, выгребая содержимое в бак для свиней.

— Что ты делаешь? — спросила Пенелопа.

Готовка не входила в число ежедневных обязанностей Анджелы.

— Мое благодеяние на сегодня, — сухо ответила Анджела, собирая продукты и ставя на огонь воду.

— Лорду Инвалиду не понравилась каша? — спросила Хелена с притворным простодушием.

Анджела, рано утром заглянув в комнату, где лежал лорд Хантли, увидела, что тот начинает приходить в себя. Решив, что раненому, если он действительно придет в себя, после перевязки наверняка захочется перекусить, она, по совету Хелены, отнесла ему вчерашнюю кашу.

Это Хелене пришла в голову мысль прозвать лорда Хантли лордом Инвалидом. Прозвище прижилось. Так они и называли его между собой, пока он три дня лежал без сознания.

— Так он очнулся? — живо поинтересовалась Пенелопа.

— Наверняка. Иначе, зачем бы она стала так поздно готовить завтрак? — откликнулась Хелена, прежде чем погруженная в свои мысли Анджела успела что-то ответить.

— Я не буду этого делать, — бормотала она себе под нос, с грохотом ставя чугунную сковороду на плиту. Она еще не раз, словно заклинание, повторила эту фразу, в раздражении хлопая дверцами буфета и швыряя на стол продукты, чтобы приготовить лорду Инвалиду «что-нибудь другое».

— Я услышала шум и поняла, что вы здесь, — сказала леди Кэтрин, входя в кухню с обычным выражением абсолютной невозмутимости на лице. Она присела к столу, расправила свои темные юбки и слегка пригладила затянутые в безупречный узел седые волосы.

— Как наш подопечный? — спросила аббатиса.

— Если в двух словах, то очень жалок, — вскинув голову, заявила Анджела.

— Значит, он проснулся.

— К моему большому сожалению, — ответила Анджела, беря в руки хлебный тесак.

— Анджела… — Аббатиса вздохнула с неодобрением. Большими ломтями девушка начала нарезать свежевыпеченный хлеб. Затем уложила его на тарелку, добавив ветчину и сыр.

— Я не желаю ему смерти. Я не это имела в виду. Но почему именно я должна ухаживать за лордом Инвалидом?

— Да, мэм, почему вы поручили уход именно ей? — вступила в разговор Хелена, защищающим жестом обнимая подругу за плечи. — Ведь мы все знаем, что он за человек, а бедняжке Анджеле пришлось вынести гораздо больше страданий, чем любой из нас.

— По той причине, что Анджела еще не приняла послушание, — ответила аббатиса. — В отличие от нас ей дозволяется находиться в компании мужчин. Впрочем, я думаю, что пока бедняга здесь, мы в качестве исключения можем нарушить это правило. Я уверена, Бог нас простит, поскольку мы ухаживаем за раненым.

— Когда-то вы сказали, что не будете торопить меня с принятием обета, — заметила Анджела. — И теперь я наказана за то, что слишком долго тянула с этим.

— Ты не наказана. Просто я думаю, что такая работа пойдет тебе на пользу. Такие, как лорд Хантли, тоже нуждаются в сострадании и прощении.

«К числу таких людей относится и мужчина, погубивший меня», — подумала Анджела, зная, что остальные подумали о том же.

— Нет, такие люди не заслуживают сострадания и прощения, — сказала Анджела, разбивая яйцо на горячую сковороду.

— Сострадания и прощения заслуживает любой человек. И ты, Анджела, тоже, — мягко произнесла аббатиса.

— Я знаю. — Анджела вздохнула и повернулась к плите. Слезы навернулись на глаза. Она сморгнула их и добавила на сковородку еще два яйца. Шесть лет она не может простить себе то, что навлекла позор на свою семью.

На ее руках кровь, которую нельзя смыть. Не важно, сколько молитв она прочтет или скольких покалеченных порочных мужчин она выходит.

— Что ты готовишь? — спросила аббатиса. — Завтрак был два часа назад, и тебе известно, что между трапезами мы должны воздерживаться от еды.

— Я готовлю завтрак его светлости. Овсянка пришлась ему не по вкусу.

— Надеюсь, ты не предложила ему вчерашнюю кашу? — спросила Кэтрин с ужасом.

Хелена и Пенелопа, чтобы скрыть улыбку, опустили головы.

— Возможно, — ответила Анджела, перекладывая яичницу на тарелку. Достав поднос, она поставила на него тарелку с завтраком, стакан воды, чашку чая и, на секунду замешкавшись, положила полотняную салфетку.

— Анджела. — Теперь в голосе аббатисы, как это часто бывало, звучала нотка разочарования.

— Я попытаюсь, — сказала Анджела, показывая на тарелку. — Но я не собираюсь давать ему бренди, которого так требует лорд Инвалид.

— Думаю, в этом нет необходимости, — ответила Кэтрин. — В этом он нуждается меньше всего.