— О, Кингмен, — выдохнула Флинг, когда они оба упали на пол — Я люблю тебя.

Ответом ей было молчание, а она так ждала, что он повторит ее слова, но этого не происходило. Она всегда оказывалась обманутой в этом своем ожидании. Чуть дыша, сверкая капельками пота, спрятавшимися в расщелине ее груди, она прошептала себе самой то заклинание, которое повторяла всякий раз после того, как кончалась их любовная игра, свою мантру: "Однажды он скажет мне эти слова. Он их мне скажет". И слезы выступили на лазурно-голубых глазах, словно произнесенные ею слова могли стать правдой. Дети, хором зовущие Санта-Клауса, имели больше шансов на исполнение своего желания, чем она со своей надеждой на любовь Кингмена Беддла.

Если она не в состоянии заставить человека, которого выбрала из всех на свете, сказать ей эти слова, что ТОЛКУ от всей ее красоты? Она прильнула к нему длинным флинговским телом, оплела его ноги бесконечными флинговскими ногами и вдохнула его запах. Крепкий мужской аромат того кого она любила. За который она готова была отдать все флаконы с ароматом "ФЛИНГ!", выпущенные за это время.

— О-о, если бы только можно было поймать этот мускусный аромат мужчины в стеклянный флакон, — вздохнула она, блаженно пристраивая голову на его груди.

— Ага, и дать ему название "Клозетная вода" — буркнул он и поцеловал ее в кончик носа.

6

Есть такая разновидность гордости, как гордость людей, живущих среди благоухающих азалий и художественно подстриженных кизиловых деревьев на зеленеющих берегах плавно несущей свои воды Джеймс-ривер, штат Виргиния. Кое-кто из них до сих пор смотрит на колонистов как на выскочек и карьеристов, вчерашних оборванцев изгнанных из своего отечества за образ мыслей, несообразный с традициями и представлениями о порядке. Предки Вирджинии Берд Рендольф пересекали океан и высаживались на берег так, как и полагается джентльменам, — чинно, благородно, с дарственными грамотами и прочими официальными бумагами, заткнутыми за пояс. Они отплыли в Новый Свет по просьбе горячо любимого монарха, короля Якова I, и высадились здесь в 1607 г., аж за тринадцать лет до того, как первые голландские колонисты сошли на берег недалеко от Плимут-Рока. Здесь, на Боксвудской плантации, каждый год отмечался, по сути дела, свой, южный вариант Дня благодарения, ПОДЛИННЫЙ День благодарения, День основателей, и отмечали его среди магнолий, кизила, в парковом бельведере, в благословенном отдалении от Массачусетса.

Вирджиния Берд Рендольф была одной из этих молчаливо-гордых и цивилизованных гражданок славного Юга, она знала назубок, кто из ее предков отчалил в декабре 1606 г. из Лондона в Новый Свет, кто поставил свою подпись под Декларацией Независимости южных штатов 4 июля 1776 г. и кто из ее родственников возглавлял атаку в битве у Булль-Рана. Отец Вирджинии Берд Рендольф был президентом Джеймстаунского общества, муж и сын — членами элитарного Общества Цинциннати, клуба прямых потомков офицеров, сражавшихся в годы Революционной войны под знаменами Джорджа Вашингтона или генерала Лафайета.

Сама Вирджиния была членом общества, объединяющего жен тех, чьи предки участвовали в Войне за независимость, и почетным членом Исторического общества. Она была одной из гранд-дам — с тихим голосом и бледным цветом лица. И слыла хрупким цветком Юга, хотя на деле ее согнуть было потруднее, чем, например, тяжелые узорные железные ворота, охранявшие вход во владения Рендольфов, переходящие от поколения к поколению.

Гравий скрипел под целеустремленными, четкими шагами Вирджинии. Ни на что не отвлекаясь, она сосредоточенно поднималась вверх по семи парковым террасам своего любимого боксвудского поместья, раскинувшегося на берегу Джеймс-ривер. Через величественную аллею из тюльпановых деревьев она направлялась к задней галерее особняка, выстроенного в стиле эпохи короля Георга.

Между второй и третьей террасами находился маленький английский парк, состоящий из четырех секторов, разделенных дорожками; усыпанные гравием, они сходились к фонтану, инкрустированному перламутром и обсаженному плакучими ивами. Этот мини-парк был в 1842 году окрещен великой прабабкой Вирджинии, Эвелин Бленд, "Райским уголком" и сохранялся в таком виде во время Гражданской войны, когда Боксвуд был превращен в госпиталь. Парки Боксвуда слыли красивейшими и роскошнейшими на всем Юге.

Обычно сверкание струй сквозь листву, яркие пятна азалий и кизила, очарование окутанных влажной утренней дымкой седых, мшистых деревьев-великанов вызывали у Вирджинии прилив сил. Но сейчас эта аристократическая, благовоспитанная мать семейства ничего не замечала, целеустремленно поднимаясь по лестнице, обрамленной розовыми кустами и благоухающей сиренью. Вирджиния шла исполнить свою миссию — всерьез поговорить с дочерью Энн. Та вот уже несколько недель — после того, как муж публично унизил ее в Нью-Йорке, втянув в скандальные дрязги, — не выходила из своей комнаты, большую часть времени лежа в постели в состоянии прострации. Этот мошенник не только сделал из нее дуру, но и превратил в предмет обсуждений и сплетен всей желтой прессы Нью-Йорка. Подумать только: таксисты и кассирши дни и ночи напролет спорят о скандале, в который оказались замешанными Кингмен Беддл, Энн Рендольф и Флинг, поддерживая то одну, то другую сторону, словно это их домашнее дело! Вирджиния невольно содрогнулась и поплотнее укуталась в накинутый на плечи свитер. Для нее, с ее великосветским воспитанием, всякая огласка была подобна анафеме. Но столь же неприемлемой и раздражающей оказалась для нее неспособность дочери взять себя в руки и овладеть ситуацией. Не поддаваться никаким невзгодам — вот бесценное качество любой уроженки Виргинии, не говоря уже о женщинах из рода Рендольфов!

Окинув напоследок взглядом парк, она про себя отметила, что уже пора подрезать живую изгородь из алфеи, и после этого величественно прошествовала в дом.

В большом зале она переставила с пола на большой антикварный стол эпохи короля Георга плетеную корзину с пышным букетом роз и задержалась у тусклого чиппендейловского зеркала, чтобы поправить серебряный чепец, взбить бант на шелковом халате и стереть с лица всякие следы озабоченности. Вирджиния Берд Рендольф никогда не появлялась на людях огорченной. Для настоящей леди это было недопустимо, просто немыслимо. В боксвудских заповедях хорошего тона не было места ни для раздражительности, ни для заметной посторонним скорби. Стянув с руки прогулочные перчатки, Вирджиния неторопливо окинула взглядом свою вотчину. В животворной тиши безукоризненно обставленных комнат и анфилад она прямо-таки ощущала присутствие предков, высокомерно, но с одобрением взиравших на нее с портретов. Она любила это ощущение присутствия теней Боксвуда и родства с ними. Иногда ей даже казалось, что она слышит оживленную беготню молоденьких девочек в пышных платьях с кринолинами и оборками, шуршащих по лестнице, говор давно умерших слуг. Вот они мчатся с подносами по гулкому коридору, а со двора доносится цокот копыт на булыжной дорожке, что ведет к главным воротам. Бывало, ей чудился даже далекий рев пушек — эхо войны между Севером и Югом, когда часть первоначальной территории плантации площадью в двенадцать тысяч пятьсот акров превратились в поле сражения.

Вирджиния Рендольф всегда придерживалась того мнения, что давно умершие хозяйки Боксвуда заслуживали того, чтобы перед ними снимали шляпу. Они с внешней легкостью и беззаботностью умудрялись поддерживать в порядке это обширное хозяйство, одновременно не переставая очаровывать соплеменников своим чисто южным шармом и изяществом. И в годы войны, и позже, во времена господства нахлынувших с Севера проходимцев, мужчины преклонялись перед боксвудскими женщинами, не имевшими себе равных, и не Кингмену Беддлу было нарушать эту святую традицию, тем самым оскорбляя тени и дух Боксвуда. Пора, пора уже Энн подняться наконец с постели!


— Эй, поставь-ка эту вазу с розами на поднос! — скомандовала кухарка Ева своему мужу Хуку, только что разместившему сорванные под самшитом алые и желтые розы в изящной хрустальной вазе. Затем она постелила на поднос мадейровскую льняную салфетку, накрыла серебряной крышкой тост, поставила фарфоровую чайную чашку в цветочках из УТРЕННЕГО китайского сервиза и похожую по расцветке подставку для яиц; последним штрихом этого натюрморта стал свежий номер "Нью-Йорк дейли сан".

— Она к этой еде и не притронется, — прокряхтел муж, медленно поднимаясь с плетеного кухонного стула. — Она ничего не говорит и ничего не ест. Эта женщина и так дышит на ладан, а тут еще схлопотала нервное расстройство. Никогда раньше не было в доме ничего подобного.

Он двинулся по переходу, соединяющему кухню с главным зданием, — переход был построен недавно, в 1870 году. Когда в 1730 году возводился центральный корпус усадьбы, кухню решили сделать отдельно, чтобы огонь в очаге, не дай Бог, в случае чего не перекинулся на поместье.

Хук, что-то бормоча себе под нос, вошел в вестибюль главного здания, увешанный "фамильными" портретами. Он гордо нес поднос мимо Рендольфов, Бердов, Гаррисонов, Картеров и Боллингсов, строго взиравших на него с бледно-зеленых панелей стен. Портреты, портреты, портреты — написанные в Ричмонде, по всей Виргинии, в усадьбах и домах по обеим берегам медленно текущей Джеймс-ривер.

— Хм, — бормотал Хук, взбираясь по большой лестнице, — хоть бы одна живая душа. Кругом только мертвецы: мертвецы на стенах, живой мертвец в спальне, даже пес, Лабрадор Скайлер, старая развалюха, и тот целыми днями валяется, не двигаясь. Может, и он тоже мертвый?

На первой лестничной площадке старого слугу чуть не сбила с ног Другая.

— Хук, зря стараешься. — Другая ловко приподняла внушительную крышку с подноса для тостов и сунула нос внутрь. — Если чай не приправлен "бурбоном", мама к нему не притронется.

Она запихала в рот тост и яйцо одновременно и, почти давясь, быстро начала пережевывать.

— Мама все равно этого есть не будет, — пояснила она Хуку все еще с набитым ртом.

— Лучше бы вам не делать этого, мисс Энн, — заметил ей Хук. — Вам полагается быть на диете, а вашей маме — приниматься за еду… И вообще, не след говорить о вашей маме эдаким манером, без уважения.

— Я ее уважаю. И люблю, — сказала Другая, облизывая губы. — Это бабушка вышла на тропу войны и вот-вот объявится, чтобы вести переговоры, а мама сказала, что ей нужно хорошенько подкрепиться. У меня две пустые бутылки под свитером.

Хук открыл рот от удивления. Хотя при необъятной комплекции, отличавшей Другую, было невозможно догадаться, где именно она прячет бутылки.

— Ящик стоит в коптильне, три бутылки на голубятне и одна у камина под портретом генерала Роберта Е. Ли. Но лучше поторопиться, мисс Энн. Мисс Вирджиния появится с минуты на минуту… а может, и раньше.

Энн понеслась к камину, чтобы побыстрее освободиться от бутылок и взять взамен новый пузырь "Виргинского джентльмена", спрятанный под большим, в три четверти, портретом Роберта Е. Ли. А Хук в это время уже стучал в дверь спальни Энн Рендольф Беддл.


Энн Рендольф Беддл лежала в постели. Она была помятая, как застеленное на кровати дорогое итальянское холщовое белье из приданого ее прабабки, и в своей роскошной, с балдахином, державшимся на четырех столбах, кровати напоминала крохотного воробья, затерявшегося в ветвях красного дерева. В камине жарко пылал огонь, а рядом с кроватью стоял поднос с холодным, нетронутым завтраком. Увидев входящую мать, Энн нервно потянулась за чашкой чая, приправленного бурбоном.

— С добрым утром, сердце мое! Сегодня действительно самое великолепное утро, которое я когда-либо видела в мае. Розы в парке, наверное, решили, что на дворе уже Четвертое июля!

И Вирджиния отдернула тяжелые занавески из вощеного ситца, приглашая в комнату косые лучи утреннего солнца.

Энн закатила глаза. Пожалуй, лучше было бы сейчас впасть в состояние комы.

— Было бы просто преступлением не пообедать сегодня в бельведере! — В голосе Вирджинии звучали светскость и материнская требовательность. — Мы возьмем тебя под руки и вытащим на солнышко. Наши бараны сформировали что-то вроде комитета по организации встречи и собираются проблеять тебе на обрыве свои приветствия.

"Интересно, позаботилась ли мать о паланкине?" — подумала Энн, только сейчас почувствовавшая, что изрядно перебрала.

— Мама, я думаю, завтрашний день будет ничуть не хуже.

— Не строй из себя Скарлетт О'Хару и не разыгрывай передо мной мелодраму, мисс Энн. Перед вами ваша мать, старая мудрая сова, и она желает с вами серьезно поговорить. С такими упадническими настроениями мы никогда бы не выиграли сражение у Булль-Рана.

— Но, мама, войну-то выиграли янки.

— Чушь! Боксвуд по-прежнему наш. — Выражение решимости появилось на лице Вирджинии.