Буффало привык к ужасам отделения реанимации, Другая — нет. Он чувствовал, что кто-то должен быть рядом с ней. Она нуждалась в чьей-либо поддержке, чтобы вынести все это. Ведь она одна-одинешенька во всем мире. Другая была буквально потрясена, увидев своего всегда брызжущего здоровьем отца подключенным к системе искусственного дыхания — содрогающегося в конвульсивных спазмах, непроизвольно сворачивающегося в утробную позу. Пепельно-серая бледность стерла крепкий средиземноморский загар на лице динамичного и напористого магната. Он казался беспомощным и беззащитным, совершенно непохожим на мастера манипуляции, одним движением мохнатой брови повергавшего в ужас сердца противников. Теперь его пустые глаза напоминали две темные пропасти, на дне которых безжизненно трепетали остатки разбитого сознания.

Буффало Марчетти, облокотившись о стену, наблюдал, как Другая беседовала с докторами, подписывала бумаги — на случай жизни или смерти — и всю бесконечную ночь до такого же бесконечного утра звонками вызывала в отделение со всей страны специалистов, яростно сражалась за хирурга, отдельную палату, чистые простыни, за самое элементарное! Преданная дочь, Другая сделала все, что в человеческих возможностях, пытаясь вытянуть отца из этой передряги.

Когда утро просочилось сквозь узкие окна госпитального кафетерия, Другая впервые за четырнадцать с лишним часов, по настоянию Марчетти, глотнула горячего кофе. Только что потеряв мачеху и лучшую подругу, девушка отчаянно боролась за жизнь отца. Роковая звезда убийства сияла над Беддловской финансовой империей. Буффало очень беспокоился, как бы такое напряжение не сказалось на здоровье девушки. Всю ночь на его глазах она крутилась как заведенная, и только каких-нибудь два раза за ночь утомленно прикладывала голову к сильному, крепкому плечу сержанта.

— Я знаю, пала выживет. Он боец, — она закусила верхнюю губу. — Я останусь здесь, сколько потребуется, чтобы обеспечить самый лучший уход.

— Другая, — Буффало поймал ее руку на стойке. — Я хочу, чтобы ты была в курсе событий. Тенди должны забрать для предъявления ей обвинения в покушении на убийство. Даже с учетом того, что реальных свидетелей преступления не существует, налицо мотив и возможность для его совершения. Если ты поддержишь обвинение, я не вижу никаких проблем для того, чтобы…

Свирепый взгляд Другой остановил его. Огромные, близорукие оленьи глаза сверкали сейчас, как два прожектора мощностью в пятьсот мегаватт. Но он продолжил, считая, что она должна знать о том, что произошло, и лучше раньше, чем позже.

— Бранкузи уже прошел экспертизу. Единственные отпечатки пальцев, обнаруженные на нем, принадлежат Флинг, их много, и они по всей поверхности. — Вид у Буффало был раздраженный. — На Тенди наверняка были перчатки.

Другая, опустив ресницы, думала: "Кровь на Бранкузи, и ничего, кроме отпечатков пальцев Флинг, будто ее дух совершил это убийство".

— Сержант Марчетти, — Другая обратилась к полицейскому детективу по званию, — никаких обвинений быть не должно. Мой отец сильно сдал после смерти Флинг. Последнее время он вел себя иррационально, отделываясь от выгодных компаний и старых друзей. Мы все были поражены. Он был вне себя от горя. Ничего удивительного, что он, поскользнувшись, упал затылком на скульптуру, раскроив себе голову.

— Другая, не делай этого. Тенди виновна!

— Виновна? Тенди любила моего отца. Как и все мы. Ни один из нас не способен причинить ему вред. — Голос у нее снова был звонкий и строгий. — Полагаю, уже достаточно зла. — Она решительно выдернула руку и поглядела на свое прозрачное запястье. — Не могли бы вы позаботиться о том, чтобы полиция получила надлежащим образом оформленный протокол о несчастном случае с моим отцом? Хватит плодить несчастья, прикрываясь именем Беддла, сержант Буффало! Я не хочу, чтобы еще кто-то пострадал из-за этого несчастного случая. — Ее глаза искрились золотом.


Штурмхоф


— Никак не могу решить, куда это поставить. Может быть, в той комнате, где она жила? Но когда она последний раз останавливалась там, она была подавлена! Я мог бы поставить ее на каминную полку, но там она будет проинвентаризована и, не дай Бог, выслана в какой-нибудь другой твой замок.

Фредди, скрестив ноги на манер индейца, сидел на полу малахитовой туалетной комнаты замка Штурмхоф, прижав к груди бесценную урну из нефрита в серебре работы знаменитого в начале века мастера "ар нуво" Лалика. Две изящно изогнутые серебряные ручки были украшены парой красоток, по-лебединому привставших из таких же серебряных филигранных лилий. Внутри, за гладкими нефритовыми стенками, покоился прах лучшей подруги Фредди, Флинг.

— Дорогой, но ты же не можешь всю жизнь сидеть и держать ее на руках? — мягко сказал Вольфи. Фредди вздохнул. Он казался потерянным.

— Я просто не знаю, где ей будет лучше всего.

— Тяжелый случай. По крайней мере, я уверен, что этот ужасный супруг Кингмен не купит ее у тебя обратно.

— Разве только захочет выставить на аукционе "Сотби". Я в какой-то степени увел ее у него из-под носа. У Кингмена Беддла за душой нет даже семейных могил, не говоря уж о фамильном участке на кладбище. Он намеревался закопать ее с чужими людьми, в темноте, в тесном гробу.

— А разве мать, или кто там у нее из родственников, не хотели бы похоронить ее у себя в Далласе? — Барон провел серебряной щеточкой с монограммой по своим холеным вискам.

— Нет. Мать сказала, я, мол, был ей скорее как сестра и она рассчитывает, что я лучше знаю о том, чего желала бы Флинг. Знаешь, много лет назад я и Флинг заключили пакт, что если кто-нибудь из нас умрет раньше другого, то оставшийся в живых кремирует останки и разместит их в красивой погребальной урне или развеет прах по ветру.

— Ну, развей часть праха, а остальное оставь в урне плыть по волнам времени.

— Представляешь, — Фредди скорчил гримасу, — популярнейшая женщина мира сейчас в урне и я держу ее на коленях.

— Что может быть лучше? — улыбнулся барон.

Фредди не мог допустить, чтобы могила Флинг превратилась в туристический аттракцион, как это произошло с захоронениями Элвиса Пресли или Мэрилин Монро. Кроме того, существовала еще одна омерзительная перспектива — эксгумация, то, о чем Флинг и подумать боялась.

Фредди решил, что кремация — лучший выход из положения. Потом он даже смешал прах Флинг с некоторыми из ее ароматов. Кинг и "Кармен Косметикс" соорудят в память Флинг громадный безвкусный монумент по проекту Филиппа Гладстона на кладбище "Вудлон" в Бронкве, на жалком лоскутке земли между могилами Фьореллы Ла Гвардиа, Эдварда Кеннеди и "Дюка" Эллингтона. На кричащем надгробии будет написано: Сью Эллен "Флинг" Беддл. Настоящая же Флинг будет покоиться в тихом и уединенном лесопарке Штурмхофе под присмотром Фредди. Он сидел, обхватив вазу и покачиваясь взад-вперед.


Токио


Сириэлл де Реснэ, не отрываясь, следила, как актер, выпрыгнув из тени, оказывался в поле зрения публики. Отточенное столетиями искусство перевоплощения сделало из коренастого мужчины застенчивую гибкую женщину, чья тонкая шея еле-еле удерживает склоненную голову. Напудренная шея актера своей белизной и безупречностью напоминала фарфор; все в согласии с древней традицией театра "КАБУКИ", где актеры-мужчины, исполняющие все женские роли, играли их с большей женственностью, чем современные девушки-японки, шагающие по тротуарам Гинзы.

Мишима Итояма потянулся к ее руке. Она неохотно позволила его желтым пальцам обхватить свою ладонь, как недавно так же неохотно продала ему дедовский шедевр "Умиротворение" вместе с великолепнейшим из его "Садовых прудов" — подлинники, копии с которых, сделанные Отто Убельхором, Кингмен Беддл продал Мишиме, чтобы сохранить себя и удержать на лету свою авиакомпанию. Кингмен мог бы провернуть идеальное преступление, никто и ничего не заподозрил бы, если бы Мишима, нарушив честное слово джентльмена, не позвонил Сириэлл на Виллу де Жарден, чтобы сообщить, как чудесно смотрится "Умиротворение" на стене его дома возле окна с видом на его собственный изысканный японский сад.

Сириэлл тогда рассмеялась. Какое чувство юмора, однако, у месье Мишимы! Она как раз сейчас рассматривает знаменитое "Умиротворение", первое и лучшее произведение всего цикла; оно висит на противоположной стене, там, куда его когда-то поместил сам де Реснэ. Должно быть, кто-то здорово повеселился за счет кармана месье Мишимы! С другого конца земли раздалось "Ах, так", исполненное такого гнева, что у нее подкосились ноги. Когда до нее дошло, что тут может быть замешан Кингмен и что Мишима, не моргнув глазом, может ее прикончить, по спине побежали мурашки. Раздумывать было некогда, надо было спасать собственную шкуру. "И вовсе неостроумно шутить на такую важную для меня тему, — сделала она притворный выпад, чувствуя, как кровь холодеет в жилах. — Разумеется, полотно находится со мной, как и весь "Садовый цикл", которым вы, помнится, особенно восхищались по посещении "Виллы де Жарден". — В трубке молчание. — Все мои "детки" на своих местах, — со смехом сообщила она, — может быть, кто-то немного подшутил над вами? Кстати, если полотна подлинные, на обороте должна стоять печать де Реснэ.

Когда Мишима сообщил, что картина, как и полагается, со штампом, Сириэлл.

— Один момент! Я посмотрю, здесь ли печать. — Она пронеслась в винный подвал и, отодвинув поддельный кирпич, вытащила металлическую коробку с дедовской печатью. Печать, которой не пользовались вот уже двенадцать лет. Закипая от гнева, она достала тяжелую печать из обитой бархатом коробки. Так и есть — резьба в свежих чернилах. Она с трудом себя сдерживала: Кингмен совершил преступление международного уровня! Подделка! Кража! Мошенничество! Взлом! И ее сделал своей соучастницей!

От голоса Мишимы за тысячи километров веяло кровью и убийством, и тогда Сириэлл клятвенно заверила, что возместит кингменовский обман. Взамен он пообещал в ее присутствии уничтожить подделки со штампом на обороте. Но только, если она продаст ему ПОДЛИННИКИ. Оба сознавали, что лишь путем такой сделки они смогут предотвратить скандал, который поставил бы Мишиму в глупое положение, подорвал бы репутацию Сириэлл, а на рынке произведений искусства аукнулся бы обвальным падением цен на картины работы де Реснэ. Она не могла допустить такого. Кингмен Беддл, таким образом, выходил сухим из воды. Сделка была заключена.

И вот она и Мишима сидят в темном зале театра "КАБУКИ", и с их честью все в порядке. Главным шедевром де Реснэ так и суждено остаться недоступными для глаз благодарных зрителей: покинув свое долгое монастырское пребывание в опечатанном обиталище художника, они перекочевали в частную коллекцию мистера Мишимы, где должны отныне согревать глаза и душу хозяина и его немногочисленных доверенных друзей.

Печать теперь надежно упрятана в одном из банковских подвалов. Отныне Сириэлл, и только она одна, контролировала все будущие операции с картинами. Мишима тихонько пожал ей руку, когда актер размотал два желтых шелковых шарфа, превращая их в два трепещущих крыла бабочки. Она ответила Итояме очаровательной улыбкой.


Боксвуд


Закаты на шедеврах Монэ, вывешенных в МЮЗЭ Д'ОРСЭ Парижа, можно было бы назвать более великолепным. Садящееся солнце Ван Гога на фоне авиньонских стогов — более неистовым. Предсумеречное небо де Реснэ с его эфирным переплетением розово-лиловых и фиолетово-огненных мазков поверх голубого индиго — более чувственным. Но для дружного семейства южан, лениво наслаждающихся угасанием дня в тихом спокойствии домашней жизни, не было на свете ничего прекраснее, чем мягкие тона пейзажа, который открывался перед ними с боксвудской веранды.

В центре своего незыблемого домена, в мире и успокоении, восседала на зеленом плетеном стуле, прикрывая аристократические плечи от прохлады ранней южной осени бледной кашемирской шалью и держа на коленях мейссеновскую чашку с настоем ромашки, Вирджиния Рендольф. Итак, Боксвуд, благодарение Господу, не стал японским Диснейлендом — с турникетами, билетерами и заискивающими торговцами-разносчиками, которые предлагают вам пиво "Никко" и черствые кукурузные лепешки, топча грязными ногами лужайки ее разбитого на террасах парка. Ее предки не оказались выставленными напоказ, как уродцы, убийцы и прочие знаменитости в музее восковых фигур мадам Тюссо. Они мирно пребывают на привычных местах в своих строгих простых рамах, откуда с гордым одобрением взирают на хозяйку имения. И их лики, украшающие панельные стены библиотеки и холлов, по-прежнему освещаются мягким светом уотерфордовских хрустальных люстр.

Сын Вирджинии, Джеймс, сидел на плетеной скамеечке для ног и взахлеб пересказывал ей свои сегодняшние приключения на атокских бегах: верховая езда была его стихией. Монолог любителя лошадей сопровождался одобрительным поквакиванием лягушек, голоса которых гармонически вливались в сверчковую симфонию. В плакучих ивах над Джеймс-ривер сгущались сумерки, аромат распустившихся магнолий и гелиотропов наполнял воздух, вплетая новую ноту в обычную мелодию боксвудских ароматов. Благородное семейство собралось на веранде, выстроенной еще до Гражданской войны. Казалось, оно сидит здесь вот так, попивая чай, потягивая мятный джулеп, налитый из старомодных кувшинов, уже несколько сотен лет. Однако многое изменилось в Боксвуде.