Татьяна Ефремова - След на воде

— А этот ее переводчик, он знает про предстоящую покупку? — спросил вдруг Димыч.

— Кажется, знает. Он злой человек, поверьте. От него можно ждать любой пакости.

Марта говорила горячо, отчаянно жестикулировала, как будто изо всех сил пыталась нас убедить, что Алекс — злой человек. Эх, не того человека она боится!

До конца круиза осталось только три дня и все традиционно расслабились. Повара в первую очередь. Просто загадка природы какая-то, каждый раз одна и та же история — в начале круиза пашут всем на зависть, а за пару дней до окончания начинают «позволять себе». Ведь никто не ждет от них трудовых подвигов, только выполнения своих прямых обязанностей. Но и этого не дождешься — расслабились, и хоть ты тресни…

Все мои попытки найти сочувствие хоть в ком-то пропали даром. Володин только руками разводил. Что я, мол, могу сделать? Хороший у нас метрдотель, ничего не скажешь! Только на официанток орать умеет, а поварам напомнить, что рейс еще не закончен и от работы их никто не освобождал, стесняется. Вздыхает горько и руками разводит. Даже жалко его стало на секунду.

Но только на секунду. Дольше жалеть Андрюшу мне неинтересно, саму бы кто пожалел. Да и некогда, надо проблему решать в рабочем порядке. Она только на первый взгляд пустяковая, проблема эта. Забыли повара про наших диабетиков и не принесли никаких фруктов на десерт. Казалось бы, ерунда какая, не из-за чего и шум поднимать. Но это в обычное время и при обычных обстоятельствах. А когда нас на станции всего двое вместо троих, дело принимает совсем другой оборот, не такой пустяковый.

Получается, мне сейчас надо бежать на камбуз, искать там кого-то свободного и имеющего доступ к холодильнику, потом идти с ним в этот самый холодильник, чтобы принести оттуда пару яблок или бананов. А в это время Катя, оставшаяся одна, будет метаться между нашими семью столиками и ничего не успевать. Совсем ничего, потому что в одиночку успеть не реально.

Вот поэтому я и устраиваю скандалы на ровном месте, как сказал мне обиженный кондитер Виталя. Сам он за фруктами не побежит — не царское это дело, да и нельзя ему уходить.

А Володин только руками разводит. Метрдотель называется!

Я бежала по узкой «черной» лестнице на камбуз, рискуя переломать все ноги, и вслух сообщала окружающему пространству, что я думаю по поводу такой вот организации труда. Начала я шепотом, но по мере удаления от сервировочной добавляла громкости. Так что, на камбуз я явилась уже в полный голос кроя и Виталю, и Володина, и милый сердцу теплоход со всеми его обитателями.

На камбузе никого не было. Совсем никого, ни с ключами, ни без ключей. Пусто.

Так не бывает, чтобы совсем никого — хоть посудомойщики-то должны быть. Да и повара не все сейчас наверху заняты. Но по закону подлости именно сейчас, когда у меня каждая секунда на счету, камбуз будто вымер.

— Мать вашу! — крикнула я в гулкую пустоту.

Надо же, а раньше я такими словами не выражалась. Это Димыч на меня плохо влияет, не иначе.

— Чего ругаешься? — добродушно отозвалась пустота.

В приоткрытую на палубу дверь заглянул повар Костя, милейшей души человек, всеобщий официантский любимец.

— Наталья, ты чего разоряешься? Красивым девушкам ругаться не идет.

— Куда вы пропали все? — я не поддалась на грубую лесть. — Когда надо, никого не дозовешься.

— Что случилось? — терпеливо поинтересовался Костя. — Уж и покурить нельзя бедным кухонным работникам.

— Мне фрукты нужны. Срочно.

— Тоже мне проблема, — хмыкнул Костя. — Пошли. Будут тебе фрукты.

Он взял в шкафчике ключи и неторопливо пошел в подсобные помещения к холодильникам.

Холодильники и морозилки на теплоходе — это не привычные домашние агрегаты. Это целые комнаты, заставленные коробками и завешенные мясными тушами. Я когда туда попадаю, всегда пытаюсь прикинуть на глазок, как соотносится площадь одного такого холодильника и комнаты, в которой живу я. По всему выходит, что продуктам в этой жизни повезло больше. Вот только холодно у них там, в этих хоромах.

Я заранее ежилась от предполагаемого холода, хоть до нужной камеры мы пока не дошли. А Костя ничего, не мерзнет. Идет себе в белой поварской куртке нараспашку — как курил на корме, подставив пузо солнышку, так и в холодильник пошел. Даже не застегнулся. Полы куртки развеваются от быстрого шага и создают лишний ветер. Не ветер, конечно, так, слабый поток воздуха. Но если уж я начала ворчать, остановиться трудно. Пусть будет ветер…

Костя как раз проходил мимо злополучной «рыбной» морозилки, в которую положили убитую Карину, повернул резко за угол, куртка взлетела на секунду крыльями, и в этом секундном воздушном потоке затрепетал осенним листом клочок бумаги на двери.

Не клочок, конечно, бумажная полоска с корабельной печатью и Димкиной подписью. Это он так морозилку «опечатал».

Неужели отклеилась?

Я подошла к двери.

Нет, не отклеилась. Бумажка аккуратненько так разорвана на две части. Одна до сих пор приклеена к двери, а другая — к стене морозилки. Не могла она сама отклеиться. Я вспомнила, как уныло матерился Димыч, тщетно пытаясь приклеить бумажку при помощи «клея-карандаша» с ресепшн. Как после долгих поисков принесли, наконец, малюсенький тюбик «супер-клея». Как он не хотел выдавливаться из тюбика, и Димыч снова матерился. А потом приклеил все-таки. Намертво, потому что «супер-клей» — не хухры-мухры.

Бумажка была разорвана. Как раз на стыке двери и косяка, или что там бывает в морозилках. Дверь открывали. Но кроме трупа там ничего нет, это всем давно известно. Значит, того, кто открывал дверь, интересовал именно труп. Может его уже там и нет? Убийца не успел сразу от тела избавиться, а потом пробрался в морозилку и украл убитую Карину?

Зачем? Прятать труп уже поздно, о том, что произошло убийство, все равно все знают.

Может, разгадка в самом трупе как раз? Ведь толком его никто не рассматривал. Вадим сказал, что подробно о причинах смерти можно говорить только после вскрытия.

Вскрытия не было.

А теперь уже и не будет. Убийца об этом позаботился.

Надо скорее Димычу об этом сказать.

— Наташ, ты где застряла? — позвал меня Костя.

Он вышел из-за угла, прижимая рукой к голому пузу три здоровенных яблока — красное, желтое и зеленое, как на картинке.

— Я же не могу холодильник до утра открытым держать. Чего ты встала-то? Иди выбирай.

Костя заметил, что я разглядываю бумажку на двери и заговорил вдруг преувеличенно торопливо:

— Давай бегом! Некогда мне. Вообще, бери вот эти и давай на работу, а то там туристы с голоду помрут, пока ты тут прохлаждаешься.

Он протягивал мне свой яблочный светофор — красное, желтое и зеленое — а сам пробирался бочком мимо меня, стараясь загородить дверь с оторванной бумажкой.

— Ты чего, Наташ? — спросил он вкрадчиво. — Чего ты такого увидела?

И яблоки протягивает, как ни в чем ни бывало. Змей-искуситель просто.

Первым возникшим в голове желанием было побежать со всех ног обратно в ресторан. Хорошо бы еще при этом заорать в голос, чтобы саму себя подбадривать.

Но ноги, предательницы, опять стали, будто из ваты. Вечно у меня так — стоит испугаться, как организм моментально отказывается действовать.

А испугалась я здорово.

Ведь ясно, что Костя не только понял, что такое я увидела, но и очень жалеет, что это произошло. Он в курсе, что в морозилку заходили, но боится, что об этом узнает кто-то еще.

А может, он сам и заходил? Почему бы самому Косте не быть убийцей?

А что? Преступником вполне может быть кто-то из поваров. И руки у них не слабее официантских, и нашли Карину совсем рядом с черным ходом на кухню. Ведь убийце не только тело надо было быстренько спрятать, но и самому куда-то юркнуть незаметно. А дверь на кухню очень для этого подходит.

Определенно, Костя имеет отношение к этому убийству. Даже если не сам убил (а мне все-таки не хотелось, чтобы убил Костя, очень уж он приятный человек), то явно был в курсе происходящего.

А теперь и я немножко в курсе. И Костя это понял. Вдруг он решит убрать меня, как ненужную свидетельницу?

— Наташ, ты чего?

Я схватила в каждую руку по яблоку, желтое осталось у Кости, и стала пятиться по коридору. Костя посмотрел на меня удивленно и пошел следом, протягивая яблоко.

Резко развернувшись, я кинулась бежать, кляня про себя чертовы каблуки.

По лестнице я взлетела, сама не заметила как, и перевела дыхание, только захлопнув за собой дверь с нашей, безопасной, стороны.

Девчонки, оказавшиеся в этот момент в сервировочной, посмотрели на меня внимательно, но ничего не сказали.

Сунув удивленной Кате яблоки, я быстро пошла на первую станцию. Если бы было можно, то и побежала бы. Но что-то странное творится со мной на рабочем месте — не могу нарушать правила, хоть убей. Нельзя бегать по ресторану, значит нельзя. Вот и шла я, широко улыбаясь, к Димкиному столику.

Они все четверо повернули ко мне головы и уставились в ожидании: и Димыч, и Вадим, и Марта со своей самодеятельной переводчицей, учительницей немецкого. А я, добравшись до вожделенного столика, начисто забыла все нужные слова.

— Чего такое? — догадался спросить Димыч. — Случилось что-то?

— Случилось. Труп пропал.

Димыч с Вадимом разом поставили бокалы на стол и развернулись в мою сторону.

— Как пропал? Ты в своем уме? Кому он нужен-то?

— Кому-то, значит, понадобился. Может, преступник не хотел, чтобы вскрытие делали. Может, Карину не задушили, а отравили, например. И он не хочет, чтобы об этом догадались.

— Ерунда, — не согласился Вадим, — умерла она не от отравления, это точно.

— Ну, или не отравили, может, другое что. Но труп преступнику мешал чем-то. И он его украл. Тогда не успел избавиться, а сейчас пробрался в морозилку и готово.

— Ты с чего это взяла? — спросил Димыч шепотом. — Сама видела, что трупа нет на месте?

— Что трупа нет, не видела. А вот морозилку открывал кто-то. Там бумажка твоя сорвана. А зачем было открывать, сам подумай? Ведь там ничего нет, только тело. Значит, это тело и нужно было.

— Сумасшедший дом, — подвел итог Захаров. — Ладно, после обеда сходим посмотрим.

— Почему после обеда? Это ведь сколько времени пройдет.

— Если труп украли, как ты говоришь, то значения не имеет, раньше я об этом узнаю или позже на полчаса. Все равно опоздали, похоже.

Катя отреагировала на мое долгое отсутствие странно. Вернее, никак не отреагировала. Хотя должна была. Любая на ее месте стала бы возмущаться. Или, на худой конец, намекнула бы как-то, что не очень ей такой расклад нравится.

А она промолчала.

Опять она какая-то сама не своя. Задумчивая.

Ей все Анна покоя не дает, вернее, перемены, что с ней произошли буквально на наших глазах.

Вот и сейчас, вместо того, чтобы отругать меня за долгое отсутствие, она протянула мне подписанный чек.

— Смотри!

На что там смотреть? Чек как чек. Все туристы в ресторане такие подписывают. Напитки у нас в стоимость путевки не входят, оплачиваются отдельно в конце круиза по таким вот чекам. Мы их в конце каждого обеда и ужина приносим на подпись.

Не на что там смотреть.

Катя положила чек на стол и ткнула пальцем в подпись.

— Смотри, как она расписалась. Как курица лапой. Совсем не похоже.

— Анна?

— Ну, да. Я специально момент выбрала, когда Алекса рядом не было. И подсунула ей.

— Погоди, как это Алекса не было? Он же с нее глаз не спускает.

— Это он должен с нее глаз не спускать. А тут расслабился, видно. Володина нашего увидел и пошел спросить что-то. А я Анне чек и подсунула. Она сначала делала вид, что ее это не касается, а я не ухожу, стою над душой. Она и подписала. Смотри, совсем не похоже.

Закорючка, поставленная фрау Браух на чеке, в самом деле, мало походила на размашистую подпись, которую она небрежно выводила в первые дни круиза. Может, у нее раздвоение личности? Настолько глубокое, что даже в мелочах она становится совсем другим человеком. Не только угрюмой и нелюдимой, но еще и не имеющей понятия о назначении столовых приборов и пишущей, по меткому выражению Кати, «как курица лапой». Тогда вполне можно допустить, что та, вторая Анна Браух, может оказаться убийцей, решившей погубить милую старушку Марту и убравшей Карину, которая об этом догадалась.

Вот только как она в морозилку пробралась? Чтобы туда попасть, надо хорошо знать расположение подсобных помещений.