Татьяна Ефремова - След на воде

— Чего уставилась? Не видела давно? Зря я тебя все-таки в Савельевске не ссадил. Ты еще хуже Манукян оказалась. Тоже нос суешь, куда не просят. Надо было ссадить. А еще лучше удавить с Манукян на пару. И за борт сбросить.

— Я тебя пристрелю сейчас, — пообещала я.

— Не пристрелишь, кишка тонка. Один уже грозился пристрелить.

— За что ты ее убил? Лично тебе чем Карина мешала?

— Да всем она мне мешала. Нефиг было лезть, куда не просят.

— Не жалко?

— Ни капли, — Володин вдруг подмигнул мне, улыбаясь. — Вот знаешь, если бы можно было эту дуру второй раз убить, не сомневался бы ни минуты. Сам бы удавил.

Он окончательно пришел в себя и сейчас откровенно глумился.

— А знаешь, меня ведь даже не посадят. Представь себе. Я расскажу, что меня пытали, и я себя оговорил. Твоему дружку еще и достанется. А меня отпустят. Я не при чем.

А ведь действительно может так получиться. Я оглянулась на Димыча, в надежде, что он успокоит и скажет, что Володин зря похваляется, и от правосудия ему не уйти. Или еще какую-нибудь ерунду. Но чтобы я поверила, что все сказанное Андрюшей — просто бравада. Димыч на меня внимания не обращал, втолковывал что-то Вадиму и в нашу с Володиным сторону не смотрел.

Я посмотрела на ухмыляющуюся Володинскую рожу и пожалела, что не настоящий пистолет у меня в руках. Был бы настоящий, честное слово, застрелила бы скотину. Как раз момент подходящий — никто на меня не смотрит, никто не остановит. А потом пусть сажают. Зато за Карину отомщу. А может, Димыч меня отмажет как-нибудь по старой дружбе. Придумает какое-нибудь состояние аффекта или еще что. Жалко, что пистолет у меня газовый!

Но Володин-то об этом не знает! Не пристрелю, так хоть напугаю мерзавца. Пусть почувствует, каково человеку перед смертью. Каково было Карине осознавать, что через пару секунд для нее все закончится. Вообще все. Дальше только тьма, и ничего нельзя сделать.

— Я тебя убью сейчас, — сказала я как можно тверже и посмотрела Володину прямо в глаза.

Ничего в тех глазах не было интересного, но видно мне удалось его напугать все-таки. Улыбаться он перестал и тоже с надеждой посмотрел на Димыча.

— Ты чего, дура? Брось пистолет. Эй, вы! Она меня убьет сейчас.

— Убью, — подтвердила я, большим пальцем нащупав какую-то штучку сбоку. Кажется, на пистолетах предохранитель есть. В кино всегда народные мстители, вроде меня, про него забывают и попадают впросак. Но со мной этот фокус не пройдет, у меня осечек не будет. Уж если убить Володина не получается, так пусть хоть наплачется вдоволь. За Каринку. И за несчастную богачку Анну.

Я подцепила штучку большим пальцем и сдвинула ее вверх. Володин это заметил и забеспокоился еще больше.

— Она меня убьет! — заорал он в голос. — Скажите ей!

— Не убьет, — отмахнулся Димыч. — Сиди, не дергайся.

— Брось пистолет, дура!

— Поосторожней там, — обратил, наконец, внимание Захаров. — Не вздумай никуда нажимать.

Я навела пистолет Володину между глаз, ухватив для верности двумя руками (все-таки тяжелый он на самом деле) и сказала твердо:

— Сдохни, сволочь!

Пафоса моего хватило только на эту фразу. На курок я нажала неправильно, рывком. Или не на курок, а на спусковой крючок, если по-умному.

— Ветер! — заорал Димыч.

«При чем тут ветер?» — успела подумать я. И в следующую секунду перехватило дыхание, а глаза начало жечь просто невыносимо. Я зажмурилась и затаила дыхание, хотя дышать и без этого не получалось. Из глаз хлынули слезы.

— Твою ма-а-а-ать! — понеслось за спиной слаженным двухголосьем.

Я тщетно пыталась проморгаться. Какое там! Я даже глаза не могла приоткрыть. Жгло так, что я стала опасаться вовсе лишиться зрения. Вдобавок еще и из носа хлынуло просто «нескончаемым потоком». Дышать я, к счастью, уже могла.

— Елы-палы! — надрывался за спиной Вадим.

— Дура набитая! — не стеснялся в выражениях Димыч.

Я терла левым рукавом глаза, в правой все еще сжимая чертов пистолет. Вдруг кто-то крепко ухватил меня за плечо. Я взвизгнула от неожиданности.

— Еще и орет! — раздался над ухом возмущенный Димкин вопль. — Пушку дай сюда, обезьяна с гранатой!

Я разжала пальцы, выпустила пистолет и стала тереть глаза двумя руками. За «обезьяну» я с ним потом посчитаюсь. Дайте только проморгаться.

— Я же тебе орал, что ветер на нас, кретинка! Я же говорил, чтобы не нажимала ничего!

Судя по звукам, на нас тем временем набрел хлюпающий носом Вадим.

Мне удалось, наконец, приоткрыть немножко один глаз. Видно из-за пелены слез было плохо, но все же силуэты различить было можно. Силуэты матерились и терли кулаками глаза.

— Водой надо промыть, — сказал Димыч. — Тут где-то пожарный гидрант был. Кто-нибудь помнит, где точно?

Гидрант нашли на ощупь. Долго примеривались, как бы половчее полить из него друг другу на руки, но когда открыли воду, напор оказался слишком сильным. Так что, мокрыми оказались не только руки, но и мы сами с головы до ног.

— Ну, и кому ты сделала хуже? — поинтересовался, заливаясь слезами, Димыч. — Сидим теперь все в соплях. Чего ты добилась-то?

— Я хотела Володина убить. Или напугать, как следует. Чтобы не ухмылялся.

Взглянула на Андрюшу и обомлела. Он сидел, обмякнув на стуле, свесив голову на грудь, и признаков жизни не подавал. Я показала на него трясущейся рукой. Стало страшно по-настоящему.

Вадим подошел к нему, хлюпая носом, пощупал пульс, заглянул в лицо, бесцеремонно приподняв голову за волосы на затылке, и успокоил:

— Обморок. Напугать тебе его удалось, можешь радоваться.

— А он точно не умер?

— От слезоточивого газа не умирают. Мы же живы. А ему с чего умирать?

— А вдруг он от лекарства вашего загнулся? От этой самой «сыворотки правды».

Вадим посмотрел на меня удивленно и выразительно покрутил пальцем у виска.

— Какая сыворотка! Ты что, поверила? Я ему физраствора вколол двадцать кубиков. А потом успокоительного, чтобы нервишки расшатанные поберечь. Я же не знал, что ты его убивать придумаешь, а то не стал бы тратить ценные препараты.

Дверь в медпункт оказалась заперта. Димыч дернул еще разок посильнее и растерянно оглянулся.

Вид у него сейчас был что надо. Глаза красные и опухшие, на лбу синяк — это он к гидранту неосторожно приложился, одежда мокрая.

Про свой внешний вид я старалась не думать. Чего зря расстраиваться? Приводить себя в порядок все равно некогда. Димыч, правда, пытался меня куда-нибудь спровадить. Заявил даже, что все, что могла, я сегодня уже сделала, пора дать людям от меня отдохнуть и поработать спокойно. Тем более, сейчас может быть небезопасно. Я сделала вид, что не понимаю его намеков, и заявила, что опасностей не боюсь, в крайнем случае, спрячусь за его широкой спиной.

«Ты ей, главное, пистолет не давай подержать», — встрял Вадим.

Володина Димыч запер в каюте, поставив возле двери и окна по матросу. А сам в компании старпома, боцмана Сергеича и третьего штурмана пошел «брать» Алекса, отдыхающего в медпункте. Мы с Вадимом тоже, конечно, пошли. Куда же без нас?

И теперь пялились на запертую дверь. Первым сообразил Сергеич:

— Так ведь ночь. Вот дверь и закрыта.

— Там ведь больной, — напомнил Вадим.

— Ну, и что? Больной спит. А в медпункте лекарства, врач за них ответственность несет. Да вы не переживайте, сейчас доктора найдем, она и откроет дверь.

Отправили матроса за врачихой. Пришла она быстро, словно готова была к такому позднему вызову.

— Извините, Людмила Ивановна, что разбудили, — церемонно начал старпом, — но дело не терпит отлагательств.

— Да я не спала. А что случилось?

— Дверь откройте, — потребовал потерявший терпение Димыч.

— Зачем?

— Надо. С пациентом вашим побеседуем немного.

— А его нет.

— Как нет? — старпом ошалело уставился на Людмилу Ивановну.

— Ему лучше стало, и он в каюту пошел ночевать. Там ему удобнее.

— Давно ушел?

— Да нет, с полчаса всего. А я медпункт закрыла и к себе пошла. Даже вот лечь еще не успела, как видите.

— Людмила Ивановна, как же так? Мы же договорились, что пациент пока останется под наблюдением, — сунулся вперед возмущенный Вадим.

— Так ему лучше стало. Чего держать-то, если лучше?

Переглянувшись, Димыч с Вадимом бросились к лестнице.

В это время по правому борту раздался знакомый скрип и скрежет. Странно только, что раздался он посреди ночи, хоть и белой. Мы привыкли его утром слышать, как раз перед экскурсиями на какой-нибудь дикий берег.

— Что это? — прислушался Димыч, замерев на ступеньках.

— Мотобот спускает, — хлопнул себя по колену третий штурман. — Уйдет, гад!

Все, не сговариваясь, бросились к выходу на палубу.

Мотобот, тарахтя мотором, отошел от правого борта теплохода и направился по течению в сторону маячившего на горизонте Хромовска — конечного пункта нашего круиза.

— Умный паразит, — оценил Сергеич. — В город рвется, там легче затеряться. Тем более, по-русски шпарит, не пропадет.

— Второй спускайте! — старпом, видно, хотел загладить вину за опрометчивое ссаживание Михалны и старался изо всех сил.

Побежали на левый борт, спустили второй мотобот, спрыгнули в него все, кроме меня и Сергеича. Мне Димыч велел стоять на месте под страхом немедленного вытрясывания души, а Сергеич вдруг пропал куда-то.

— Заводи мотор! — вовсю командовал старпом.

В этот момент на палубе появился запыхавшийся Сергеич с канистрой в руках.

— Куда заводить-то! Погодите заводить. Сначала заправить надо, там соляры на донышке.

— Сергеич, твою мать, чего же ты как на охоту, так собак кормить? — взвыл штурман. — Ведь уйдет гад, пока мы тут заправляемся.

— Не уйдет. У него соляры еще меньше. Один запах. Сожгли всю в прошлый раз, а заправлять, видишь, сразу не стали. Так что, не на чем ему уходить, через пару минут заглохнет. Бог не фраер… Ну, теперь можно и заводить.

Мотобот с пятью возбужденными мужиками на борту ушел в погоню.

Мы с врачихой молча смотрели ему вслед, стуча зубами от холода.

На следующий день, ближе к вечеру, провожали туристов. Обошлось на этот раз без «Прощания славянки». Этой записи, к счастью, на борту нет. Настроение обеспечивали корабельные музыканты, играющие «Подмосковные вечера» и «Катюшу». Без «Катюши» у нас тоже никуда. Сейчас еще «Калинку-малинку» заведут — и полный будет порядок.

«Наши» туристы, привыкшие за десять дней видеть нас ежедневно на завтраке, обеде и ужине, подходили прощаться. Даже обнимались. Все же десять дней не так мало, со многими жаль расставаться.

Я поискала глазами Марту. Хоть она и провела основное время круиза на первой станции, все равно казалось мне почти родным человеком. И умница какая оказалась, сразу Алекса вычислила, на одной интуиции. Надо было сразу ее послушать, а не хихикать над старушкой. Ну, что же, теперь Марта может посмеяться над нами. А мне остается только согласиться, что она была права.

Марта обнаружилась в тесной компании русских туристов. Ну, а где же ей еще быть, в самом деле? Вон она, обнимается с «девочками» и плачут все хором. У меня даже глаза защипало от такой трогательной картинки. Марта тоже меня заметила и помахала рукой, подзывая. Потом, не дожидаясь, пошла навстречу под ручку с Вадимом и своей бессменной переводчицей — учительницей немецкого, комкающей в руке мокрый от слез платочек.

Я кивала в ответ на слова благодарности и пожелания счастья и все ждала, когда же швейцарская бабуська скажет, торжествуя, что была права насчет Алекса.

Не дождалась. Марта о нем, как будто, и не помнила вовсе. А может, меня пожалела — кому же приятно признавать свои ошибки.

— Марта, — сказала я, решившись. — Вы были правы насчет Алекса Маутера. Он оказался очень плохим человеком.

Она посмотрела на меня грустным взглядом, склонив набок голову, птичка швейцарская, и ответила, вздохнув:

— Увы. Я оказалась права. Но я бы очень многое отдала за то, чтобы мое мнение оказалось ошибочным. Иногда очень горько оказаться правым.

Вечером вся команда, кроме вахтенных, гуляла в баре. Серега-олигарх устраивал прощальный вечер и настоял, чтобы были все. Мол, иностранцев проводили, можно и расслабиться, забыть о порядках, раз все мы русские люди. Старпом, махнув рукой, согласился. Все равно завтра у команды выходной, а раз все мы русские люди, да еще и банкет за счет отечественного спонсора… в общем, получился такой внеплановый праздник.