Кристина Майер - Слепой рассвет

Мы в ответе за тех, кого приручили. Давно не осталось к жене теплых чувств, но я ощущал ответственность за нее. Не хотел, чтобы Наташа свою жизнь пустила под откос. Сейчас ее бессмысленно будить и пытаться разговаривать. Придется вернуться сюда вечером. Надеюсь, Наталья будет трезвой.

Я бы развернулся и ушел, но меня привлек верхний лист, запись на нем была сделана от руки.

Присел на корточки. Поднял бумагу. Крупные кривые буквы плясали по всему листу.

«Я не вижу смысла дальше жить. Все хорошее закончилось. Тень прошлых ошибок будет меня преследовать вечность. Впереди лишь мрак…»

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Полина

Будит меня Машенька. Открываю глаза, Германа рядом нет. На улице ярко светит солнце. Хочется понежиться рядом с доченькой, но она яростно требует есть. Кормила я ее часов в пять, а потом мы наконец-то уснули. Время, наверное, к обеду приближается. Да и подгузник пора сменить.

Сначала сажусь, убеждаюсь, что голова не кружится. Теперь можно и Машу поднять, переложить в кроватку. Эту привычку я выработала еще пару месяцев назад, когда с дочкой на руках чуть не упала.

На детском матрасе лежит записка. Я понимаю, что Герман оставил ее для меня. Мне нельзя напрягать зрение, но я все равно подношу к глазам белый лист, неровный мелкий почерк, буквы расплываются перед глазами тонкими строчками. Силюсь хоть что-то разглядеть, не получается. Убираю бумагу в сторону, потому что начинаю нервничать. Маша плачет, я ничего разглядеть не могу.

— Не плачь моя маленькая! Мама соня такая, не кормит свою девочку, — на мой нежный голос Маша реагирует и на какое-то время перестает плакать. Мне не хочется ее оставлять, но брать на руки и готовить питание я опасаюсь, не доверяю себе. Вроде после несколько часового крепкого сна я хорошо себя чувствую и даже вижу лучше, чем могла ожидать, но все же.

Первым делом беру таблетки и иду в кухню. Вчера я здесь немного разобралась. Маша вновь начинает голосить. Принимаю все препараты сразу, хотя некоторые желательно пить только после еды. Времени на это у меня нет.

Вчера был просто сумасшедший день, неудивительно, что я почти ослепла на какое-то время. Герман заметил и насторожился. Ну, еще бы, пересчитала всю мебель в доме Черногоровых. На ногах точно остались синяки.

Машенька кричит, я стараюсь все сделать быстро, но как назло перегреваю воду. Остужаю. Быстро размешиваю смесь и бегу кормить дочку…

— Малышка, как же маме не хочется с тобой расставаться, но видимо скоро придется.

«Надеюсь, не навсегда» — подумала с грустью. Никто не может дать стопроцентной гарантии, что все закончится благополучно. Мне нужно до получения квоты пройти обследование в столичной клинике. Как бы хотелось, чтобы наши врачи ошиблись…

Хотя, вряд ли мое состояние можно объяснить какой-то незначительной проблемой. Гоню от себя неприятные мысли. Нужен позитивный настрой, но где его взять?

«Как где?» — мысленно ругаю себя и смотрю на довольное сытое лицо моей малышки. Мой антидепрессант.

— Как же я тебя люблю, моя сладкая!

Таблетки действуют почти волшебно. Пока Маша сосала бутылку, я смогла прочесть записку Германа:

«Отъехал по делам. Вернусь быстро. Если что-нибудь нужно звони. У меня нет твоего номера телефона».

Я ему столько раз набирала, но видимо Герман не стал сохранять мой номер. Маша допивает бутылочку, высасывает последние капли. Наверное, пора увеличить объем смеси, а то моя маленькая обжорка начнет терять вес.

Поднимаю ее вертикально. Пока мы прогуливаемся по комнате, достаю из сумки телефон и с помощью голосового набора звоню Герману. Мне ничего не нужно, а вот банка с питанием Маши заканчивается.

— Герман, это Поля.

— Я догадался, у вас все хорошо?

— Да, покормила Машу…

— Не стесняешься общаться при жене с любовницей! — доносится до меня голос Наташи. Я забываю, о чем хотела поговорить. Раньше не звонила Герману сама, боялась, что жена обо мне узнает…

— Я не вовремя? — чувствую себя неуютно.

— Полина, ты что-то хотела? — я отмечаю, что он обращается ко мне по имени. Значит, не видит смысла таиться.

— У Маши питание заканчивается, до вечера хватит…

— Ты посмотри в кухне над барной стойкой, там коробок десять стоит, — перебивает он, но со всем без злости. Наташа продолжает что-то выкрикивать.

— Хорошо. Извини.

— Я скоро вернусь. Пока. — сбрасывает Герман вызов. По напряжению в голосе я понимаю, что у него с женой неприятный разговор.

Сегодня Маша не капризничает. Я меняю ее и даже самостоятельно купаю. Сытая и довольная она засыпает у меня на руках. Осторожно перекладываю ее в кроватку. Прикрываю дверь и отправляюсь в кухню. Нужно и самой поесть, а желательно еще что-нибудь приготовить на весь день.

Готовить ничего не нужно. В холодильнике полно еды. Я нахожу в кастрюлях голубцы и гречку. Нюхаю, пахнет аппетитно.

— Добрый день, — раздается голос сзади. Вздрагиваю и только чудом не роняю кастрюлю. По мне словно ток прошелся. Кто так пугает?! У меня чуть сердце не остановилось.

— Доб-рый… — заикаясь здороваюсь и кладу кастрюлю с голубцами обратно в холодильник.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Герман

Передумал уходить. Меня охватила злость. Ненавижу, когда Наташа пытается мной манипулировать. Шантажировать смертью может только бесчестный подлый человек.

— Просыпайся! — смял лист и отбросил его в сторону. Взял стул и присел напротив нее. Я не собирался проверять пульс или вызывать скорую, моя супруга никогда и ничего плохого с собой не сделает. Степень любви к себе у Наташи просто зашкаливает. — Я прямо сейчас отправляюсь в суд, подаю документы на развод. После твоей вчерашней выходки я передумал оставлять тебе недвижимость. — супруга реагирует на мои слова — издает слабый стон. Что они могут означать, остается только догадываться. — Думаешь, твоя игра меня впечатлит? Как там говорил Станиславский, не помнишь? «Не верю…»

— Мне плохо бесчувственное ты животное!

— Недостаточно плохо, раз ты находишь в себе силы орать. Не стоило мешать вино с коньяком. Выпей пару таблеток «антипохмелина» и придешь в себя.

Наташа села и застонала. Тошнота, скорее всего, подкатила к горлу.

— Дай воду. — мне это состояние было знакомо. Во рту сейчас пустыня, ни капли влаги. Не откажешь ведь умирающей супруге в глотке воды.

— Если ты прямо сегодня подпишись согласие на развод, я дам тебе пятьдесят тысяч долларов. В противном случае не получишь ни рубля. Суд я выиграю.

— Черногоров, не прехренел ли ты?! Три с половиной миллиона? Как я на них буду жить? Через месяц-два деньги закончатся, а дальше?

— А дальше ты пойдешь работать. Хоть гардеробщицей в театр, меня это не волнует. У тебя есть одна минута, чтобы принять решение.

— Да иди…

— Наташа! — оборвал я готовое слететь с губ жены ругательство. Наталья перестала притворяться и играть. За последние полгода я узнал ее лучше, чем за несколько лет прожитых вместе. — За языком следи, я тебе сколько раз говорил!

— Я сейчас схожу приму душ, потом поговорим. — она встала и направилась к двери.

— У тебя десять минут, — крикнул ей в след. — Не выйдешь, я уеду. — вряд ли жена управится, но может это заставит ее поторопиться.

Достал телефон, хотел позвонить Полине, но передумал. Вдруг спят. Отправился в кухню, без особой надежды на то, что в холодильнике отыщу еду. Наташа питалась воздухом и водой.

Отыскал морковь, помыл и почистил. Так себе завтрак, но хоть что-то. С Машей я за последние дни сбросил килограммов пять, некогда было есть. В спортзал, конечно, тоже не ходил.

Этот дом мне не жалко было продавать. Он так и не стал семейным гнездом. Не ощущалось здесь тепла и уюта. Эти комнаты уже и не помнят радостного смеха.

— Герман, я не хочу разводиться, — с этими словами в кухню вошла Наташа. — Сломать всегда легче, чем построить. Давай, попробуем еще раз. Я уверена, если у нас родится ребенок…

— Дети должны рождаться в любви, а не для того, чтобы сохранить брак. Наташа, мои чувства к тебе умерли. Никто не в силах их воскресить. Я последний раз предлагаю разойтись по-хорошему. Бери отступные и подписывай документы. Дом я продам, развод в любом случае получу.

— Я не хочу жить без тебя! — эмоционально кричит жена. Смотрю на нее, в душе ничего не шевелится. На ум вновь приходит Станиславский…

— Наталья, даже не думай меня шантажировать. Если решишь с собой что-нибудь сделать, пожалуйста, не звони мне и не беспокой. Предупреждать меня о своем суициде не надо. Спасать тебя я не приеду, — понимаю, что звучит жестоко, но это самый лучший способ дать понять, что манипулировать мной не стоит. — Подумай о том, что твои похороны я оплачивать не стану, а твоя родня вряд ли устроят помпезные поминки. Похоронят тебя убогонько, закапают в сырую землю, через полгода никто и не вспомнит, а так есть шанс охомутать еще какого-нибудь богатого парня и устроиться хорошо в жизни.

— Какая же ты сволочь, Черногоров! — в этот момент, зазвонил телефон в кармане. Я знал, что это Полина, поэтому сразу принял вызов.

Наташа услышав, что я разговариваю с Полей по телефону, принялась скандалить. Выкрикивать угрозы. Ее слова разбивались о мое равнодушие.

— Не стесняешься общаться при жене с любовницей!..

Супруга не умолкала ни на минуту, но ее слова пролетали мимо моего сознания. На другом конце города находилась моя дочь и женщина, которая не была мне безразлична. Слыша, насколько взволнованно Полина говорит, а поспешил ее успокоить.

— Я не позволю тебе уйти к другой! — кричит Наташа. Я прощаюсь с Полиной, обещаю скоро приехать и сбрасываю вызов. Меня настораживает звук сзади. Ощущение, будто там опасность. Холод проходится по позвонкам. Резко разворачиваюсь, успеваю отшатнуться, но лезвие ножа распарывает мне грудину. — Я нахожусь в состоянии аффекта! Ты только что разговаривал с любовницей! Судья-женщина меня поймет! — будто сумасшедшая кричит Наташа. Я окончательно убеждался в том, что ей нужна профессиональная помощь. Наташа замахивается и вновь бросается на меня с ножом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Полина

— Герман оставил мне ключи, чтобы я не звонила и не стучалась. Пока вас не было, за внучкой мы ухаживали вместе. Мой сын серьезный и ответственный мужчина, но он не имел опыта общения с младенцем. — пока она мне все это поясняет, я стою у открытой двери холодильника. Спина мерзнет, но я не решаюсь отойти, она меня будто пригвоздила к месту своим менторским тоном и строгим выражением лица.

В кухне повисла тишина. Спорить я с матерью Германа не собираюсь, а сказать мне на ее реплику нечего.

— Холодильник закрой, он портится, а квартира съемная, — не было в ее тоне агрессии, но мне не понравилось, что со мной говорят, как с неразумным ребенком. Эта женщина меня не знает, но ведет себя так, словно я недостойна находиться рядом с ней.

Выполнила ее просьбу, а дальше что? Сбежать в спальню мне не позволят. Да и Машеньку будить не хочется. Я даже не знаю, как зовут мать Германа. И вообще о чем нам с ней говорить? В глазах женщине я всего лишь любовница ее сына.

— Будете чай или кофе? — предложила, а сама мысленно просила ее отказаться от кофе. Не хватало мне только опозориться плохо сваренным кофе или еще хуже — обвариться.

— Не буду. А ты садись и поешь, для этого ведь кастрюлю вытаскивала. Голубцы свежие, вчера варила. Я за Машей пойду присмотрю.

— Она спит… Может вы мне компанию составите? — сделала первый шаг навстречу. Сердце тревожно замерло в ожидании ответа.

— Ладно, грей на двоих. — начинаю нервничать. Я запретила себе суетиться и переживать. Нельзя допустить, чтобы зрение пропало. — Герман не сказал, куда ушел?

— Он поехал поговорить с Наташей, — обернулась к женщине. Это было предположение, ведь я точно не знаю, зачем Герман отправился домой. Она громко и тяжело вздохнула, мотнула головой, но ничего не сказала. По ее жесту и так все было понятно.

— Мне совсем немного положи, Полина. Тебя ведь Полина зовут?

— Можно Поля, — улыбнулась и кивнула головой. А вот ее имени я не знала, а спросить не решилась.