Алана Инош - Слепые души

Я всё-таки провожаю её. Мы идём по снежному накату, скрипя каблуками. Я поскальзываюсь, Ника меня подхватывает и предлагает опереться на её руку. Стоим на остановке, ждём транспорт, и она заслоняет меня собой от пронзительного ветра. Влезаем в маршрутку. По радио — весёлая песня. Люди едут по своим делам, никого не интересует, куда едем мы. Обычный день.

Когда выходим из маршрутки, она подаёт мне руку. Наши шаги снова скрипят по снегу — последние шаги, которые мы делаем вместе. Вот оно, крыльцо, и вот дверь, в которую Ника должна войти. Две милицейских машины во дворе, расчищенные ступеньки. Где-то едут автобусы, идут люди, и им нет дела.

— Ну, вот и всё, — говорит Ника. — Дальше не надо провожать.

Я ёжусь: пронзительный ветер.

— А может…

Она качает головой.

— Нет, всё. Спасибо тебе.

Её губы прижимаются к моим, хотя нас видят. Их прощальная тёплая ласка пронзает мне сердце, слёзы снова катятся по холодным щекам, а она вытирает их мне, сняв перчатку.

— А письмо? — спохватываюсь я.

— Не надо.

Она рвёт свёрнутый листок, и клочки летят по ветру. Я вздрагиваю:

— Зачем ты?..

— Маме я позвоню, — говорит Ника. — Если разрешат. Ну, всё… — Она набирает воздуха в грудь, выдыхает, решительно глядя на дверь. — Я пошла. Ты иди, не жди меня.

— Я подожду, — говорю я.

— Нет, не стоит ждать, — качает она головой. — Неизвестно, как всё обернётся. Иди домой. Иди и не вини себя ни в чём. Ты не виновата.

Она поднимается по ступенькам, берётся за ручку двери. Я хочу броситься за ней, но её взгляд меня останавливает. Перед тем как её чёрная куртка, кожаная шапка с козырьком и сапоги скрываются за дверью, она в последний раз мне улыбается.

До Нового года остаётся неделя.

Тащу из магазина тяжёлый пакет, и как раз в этот момент — поразительная точность! — из снежной пелены выныривает чёрный джип. Дверца открывается, и на снег ступает нога в зимнем ботинке — удобном и тёплом, но с женской точки зрения не слишком-то изящном: его обладательница — не кокетка. Она носит брюки и короткую стрижку, не пользуется косметикой, а духами — самую малость, но зато водит шикарный чёрный джип.

— Здравствуй, золотце. Что такая невесёлая? Новый год на носу.

— Здравствуйте, Диана Несторовна, — отвечаю я, останавливаясь. — И вас с наступающим.

Поставив машину на сигнализацию, она подходит ко мне, в чёрной короткой шубке и широких чёрных брюках — клёш от бедра. Ей достаточно одного взгляда на меня, и она сразу делается серьёзной.

— Пойдём-ка, угостишь чаем. Заодно на пару слов.

Ей возражать бесполезно. Она несёт мой пакет, другой рукой приобняв меня за плечи, и на нас сыплется из низких туч снег. «Пара слов» начинается ещё по дороге к подъезду.

— Ну, что случилось? Зачем Альку мучаешь? Почему не разговариваешь с ней? Что за блажь?

Всё-таки она иногда бывает резковатой. Вот так — с ходу в наступление — её привычная манера, которая не всегда приятна. Мне тяжело отвечать, когда на меня «наезжают», я тоже становлюсь в позу.

— Вы специально приехали ко мне, чтобы об этом спросить?

Она хмурится, её глаза — как льдинки.

— Но, но, полегче, дорогуша… Кто тебя учил так со старшими разговаривать? — В голосе тоже льдистый перезвон.

— Извините, — бурчу я.

— То-то же, — смягчается она. — Отвечаю на твой вопрос… Приехала я просто так, чтобы тебя увидеть. Ну, и заодно узнать, что у вас с Алькой случилось. Что за обиды? Поссорились, что ли?

Мы поднимаемся по лестнице: я — чуть впереди, чтобы справиться с внезапно навернувшимися на глаза слезами до того, как Диана Несторовна их увидит. Но от неё ничего нельзя скрыть, она тут же всё подмечает.

— Так-так, всё вижу, не отворачивайся, — говорит она. — Что за слёзки?

Её рука просовывается под мой локоть, прижимает ласково, но крепко. Объяснений не избежать. Торопливо смахиваю солёные капли, открываю дверь.

— Проходите…

Я раздеваюсь, она тоже скидывает шубку. Я тащу пакет на кухню, она следует за мной. Видимо, она привыкла, чтобы на её вопросы отвечали незамедлительно, поэтому требует:

— Ну-ка, посмотри на меня. Что случилось, солнышко?

— Всё в порядке, — пытаюсь соврать я.

Она неодобрительно качает головой.

— А врать не умеешь, милочка. Хватит валять дурака, говори правду.

— Нет, правда, — вздыхаю я. — Никаких обид, мы с Алей не ссорились. У нас всё по-прежнему.

— Если бы это было так, ты бы не пряталась от неё, — возражает Диана Несторовна. — Ты бы, моя лапушка, перестала наконец передо мной притворяться!

Всё-таки её обращение действительно жестковато, ничего не поделаешь. Но если к этому привыкнуть и не принимать близко к сердцу, она вполне славный человек. Теперь, когда она сняла шубку, я замечаю, что её фигура изменилась: она похудела и стала меньше сутулиться, костюм сидел на ней гораздо лучше и был подогнан плотнее по силуэту. Она выглядела элегантно.

— С Алей это не связано, — объясняю я. — Просто я чувствую себя неважно… Ни с кем не хочется разговаривать.

— Так, в чём дело? — озабоченно спрашивает она, заглядывая мне в глаза. — Ты что, заболела? Что с тобой?

— Да нет, не в том смысле, — морщусь я. — Не физически… На душе скверно. Просто когда мне плохо, я залезаю в свою раковину… Что я хотела? Ах да, чай. Сейчас заварю. Вы присаживайтесь, в ногах правды нет.

Я ставлю чайник. Некстати вдруг вспоминается, что точно так же я заваривала чай, когда приходила Ника, и пожалуйста — глаза опять на мокром месте.

— Так, сядь, — говорит Диана Несторовна властно.

В сущности, я человек строптивый и не люблю, когда мной командуют, но властность в её голосе не раздражает, потому что в её глазах — искренняя озабоченность. В отличие от прохожих на улице, ей не всё равно. Я сажусь, и Диана Несторовна накрывает мою руку своей тёплой ладонью с крепкими, ровными пальцами хорошей формы.

— Рассказывай, что случилось.

Хоть Ника и сказала, что не обязательно рассказывать всё, но именно Диане Несторовне я чувствую потребность выложить всё как есть, потому что уверена: она поймёт. И я рассказываю, ничего не утаивая, а она слушает — серьёзно и не перебивая.

— Тот человек хоть и не умер, но получил тяжёлую черепно-мозговую травму… Он сейчас лежит в коме, исход пока неизвестен. На Нику завели дело, она под арестом. Её обвиняют в нанесении тяжких телесных повреждений, а адвокат будет доказывать самооборону. Опять же — она была пьяная, когда ударила этого парня, и это вроде бы отягчающее обстоятельство, но она пришла с повинной, и это — смягчающее. Напилась она, после того как… — Я проглатываю шершавый ком в горле и всё-таки договариваю почти шёпотом: — После нашего разговора.

Рассказав всё до конца, я больше не могу сдерживаться — роняю голову на руки и плачу. Выслушав, Диана Несторовна говорит задумчиво:

— Да, жалко девчонку.

— Это я виновата, — рыдаю я. — Не надо было её отпускать… Надо было удержать!

— Так, голубка, давай сейчас без истерик, ладно? — говорит Диана Несторовна нарочито грубовато. — Слезами горю не поможешь. Она как вообще — пьющая?

— Нет… — всхлипываю я.

— Ну вот, — кивает Диана Несторовна. — Откуда тебе было знать, что она пойдёт и напьётся? Как ты могла это предвидеть и удержать её от этого?

— Всё равно я чувствую себя виноватой, — прошептала я, зажимая ладонями глаза. — И ответственной…

— С какой стати ты отвечаешь за глупости другого человека, лапуля? — возражает Диана Несторовна. — Этак можно до абсурда дойти. Похоже, ты любишь изводиться. Не годится так, моя голубка, совсем не годится. Какая твоя вина в том, что она пошла шататься ночью по улицам, да ещё и в пьяном виде? Вот и нашла приключения.

— Я ей сказала, что люблю Алю…

— Ну и что? Вешаться теперь? Ведь как известно, сердцу-то не прикажешь. Ну, не могла ты ответить на её чувства — что тут поделаешь? В общем, дурочки вы обе, вот что я тебе скажу.

— Что теперь делать, Диана Несторовна? — спрашиваю я беспомощно.

— «Что делать»! — усмехается она. — Ничего, моя милая, ты не можешь сделать. Остаётся только надеяться, что тот отморозок не отдаст концы, и что этой глупышке не впаяют по полной. Если он останется жив, года два дадут — и то слава Богу. А если адвокат не лопух, то и условным может отделаться. И не изводи себя, никакой твоей вины во всём этом нет. — Диана Несторовна погладила меня по руке. — Ну всё, вытри глазки и наливай чай.

За окном валит снег, крупный и густой. Замело и крыльцо, и весь двор, голые деревья ёжатся вдали: «Что, неужели и правда не виновата?» «Похоже, что так», — отвечает им снег.

— Настенька, — окликает меня голос Дианы Несторовны.

Я оборачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом. Она смотрит ласково, выражение суровости пропало, и от этого всё её лицо озаряется внутренним светом, становясь почти красивым.

— Знаешь, а головные боли меня больше не беспокоят, — говорит она. — Раньше часто голова болела, а теперь вообще не болит.

— Я рада, — отвечаю я. — Вы прямо преобразились. Вы по-прежнему считаете, что это сделала я?

— Считаю, — улыбается она. — Врач не смог толком это объяснить. Знаешь, отчего были эти боли? У меня была опухоль размером с грецкий орех. А недавно мне сделали томографию, и опухоли не обнаружили. Её просто нет.

— Ну, наверно, рассосалась, — пожимаю я плечами.

Диана Несторовна встаёт и подходит ко мне. Положив руки мне на плечи и глядя на меня серьёзно и ласково, она говорит:

— Нет, сама рассосаться она не могла — такие просто так не рассасываются. У меня есть серьёзные основания считать, что это сделала ты, другого объяснения этому я не вижу. Не знаю, сколько бы я ещё прожила с этой опухолью… Наверно, недолго. Нет, умереть я не боюсь, я просто тревожусь за Альку: её нельзя оставлять одну. А теперь… Теперь совсем другое дело. Я поняла, как жизнь прекрасна, я живу и радуюсь. Ты вернула мне всё, понимаешь? Всё! Я как будто родилась заново. У меня столько сил, сколько ещё никогда в жизни не было. Само такое чудо произойти не могло. У Альки начали расти волосы, когда врачи уже вынесли ей приговор всю жизнь ходить в парике, — разве это не чудо?

Я вздыхаю, улыбаюсь.

— Вы вбили себе в голову, что это сделала я, и мне вас, похоже, не переубедить.

Она говорит:

— Вот улыбаешься ты — и хотя за окном снегопад, а кажется, будто весна.

От её взгляда у меня внутри что-то сжимается, да так, что я еле могу дышать.

— Вы приехали только для того, чтобы сказать мне это? — бормочу я.

— Да, — отвечает она.

Нет, за этим ничего не следует. Мы стоим у окна, Диана Несторовна курит, а я чищу мандарин. Предлагаю ей, но она отказывается. Говорит зачем-то:

— Извини, что нагрянула вот так, без приглашения.

— Ну что вы, я очень рада вас видеть, — отвечаю я.

Она смотрит так, что я опять смущаюсь.

— Ты это серьёзно, лапушка? — интересуется она. — Или так, из вежливости?

— Совершенно серьёзно, — киваю я.

От смущения у меня на лице расплывается улыбка, к щекам приливает жар; наверно, у меня дурацкий вид, потому что Диана Несторовна смеётся. В её взгляде проступает нежность. Встряхнув головой, она тушит сигарету в пепельнице.

— Помнишь такое выражение: «Мы в ответе за тех, кого приручили»? Так вот… Если приручила Альку, так не мучь её. Она дня без тебя прожить не может, а тут целых четыре дня от тебя ни ответа ни привета. Если приехать не можешь, хотя бы позвони.

До Нового года — три дня.

Решив сделать Альбине сюрприз, я беру такси и еду к ней. Я везу ей скромный новогодний подарок — комплект нижнего белья, приобретённый мной в бутике с «кусающимися» ценами. Да, по её меркам этот подарок весьма скромен, и в магазине он был не самый дорогой; обычно я избегаю подобных магазинов, но я решила, что дарить Альбине что-то дешёвое просто нельзя. Там были гораздо более дорогие комплекты, но их я позволить себе, конечно, не могу. Я утешаю себя поговоркой о том, что дорог не подарок, а внимание.

Возле дома стоит знакомая машина, я просто носом чую от неё запах доктора Якушева. Мадина предупреждает меня:

— Альбина Несторовна не одна.

— Спасибо, я вижу, — киваю я.

Мои шаги по лестнице в бильярдную — легче пуха, но сердце тяжело, как камень. Нельзя показывать Якушеву свой страх. Я сильнее его. Последняя ступенька, дверь. Она приоткрыта, в комнате потрескивает камин.